Яцек Пекара Операция «Орфей»
Когда-то я слышал, что искать дорогу в Ад следует лишь в сердцах человеческих. Думаю, автор этой сентенции и представить не мог, что кто-то воспримет его слова настолько буквально.
Одного из четырёх наших пленников мы сначала распяли на деревянной стене, а потом разрезали от живота до горла и удалили у него внутренние органы. Всё, как с предыдущими тремя, которых теперь уложили треугольником на грязном полу сарая под этим вот последним пленником. Они были нашими ключами, открывающими проход.
— Разделан, как цыплёнок! — вздохнул Поляк и стряхнул с ладоней капли крови. Брызги легли мозаикой на неровные доски.
Теперь следовало спешить. Дорога в Ад открывалась всего на пару минут. Там сияли, вращаясь, пурпурные круги.
— Вперед! — скомандовал я и прыгнул первым.
* * *Я искал их несколько лет. Людей, которые должны были составить мне компанию в одной невероятной операции. Первым я нашёл и убедил Али Аббаса по прозвищу Абажур. Он был афганским моджахедом — прославился не только отвагой, но и сноровкой, с которой пытал советских пленных. Как-то ночью они с Андреем чуть не поубивали друг друга. Андрей тоже был в Афганистане и видел своих товарищей, выпотрошенных Аббасом и ему подобными. Оказывается, человек, кишки которого вытащили из брюха и развесили по кустам, может прожить несколько десятков часов. Андрея называли Штопором — за то, что он хвалился, будто с помощью штопора разговорит любого. Он много лет служил в спецназе, но в конце концов даже там не вынесли того, что он творил с пленными, — и досрочно отправили в запас. О своих генералах Андрей говорил не иначе как о «конём долбанных лизоблюдах».
Али, Андрей и Поляк сопровождали меня во время первой рекогносцировки, Поляк когда-то был майором коммандос, потом завербовался на сербскую войну и воевал против хорватов и боснийцев. Кажется, его боялся даже сам Желько Ражнатович по прозвищу Аркан[1].
Поляк однажды похвастался нам:
— Я отымел его жену. У нее, — показал, — вот такие сиськи были.
А на Балканах это была первая задница. По сто тысяч человек ходило на её концерты.
Но Поляка я завербовал не потому, что он вдул Цеце, а из-за безрассудной отваги, из-за холодной расчётливости и не имеющей себе равных жестокости. Сам генерал Милошевич проблевался, осматривая остатки деревни, в которой забавлялся отряд Поляка. А уж Милошевич повидал многое…
Я никак не мог привыкнуть к внешнему виду Поляка. Зубы у него были подпилены, и, улыбаясь, он напоминал готового к атаке хищника.
— Был в стельку пьяный, когда попёрся к этому дантисту, — признался он однажды вечером. — Поутру глянул в зеркало — сам, курва, не поверил.
— Надо было заменить на коронки, — посоветовал Пьер.
— А, потом привык…
Пьер был ещё одним парнем из нашего отряда. С тринадцати лет он воевал в боях аль-Башира[2] против христиан в Судане. Хвастался, скольких негритянок тогда изнасиловал.
— А была у тебя когда-нибудь женщина, которая не плакала, пока ты её имел? — тихо спросил майор Альварес.
Я слышал этот разговор и думал, что Пьер вцепится Альваресу в глотку. В конце концов, он был щенок из исламистских боевиков — ноль дисциплины. Но Пьер только посмотрел в глаза Альваресу и засмеялся, будто услышал остроумный анекдот. Фаустино Альварес (который просил называть себя Феликсом Эдмундовичем[3]) был экспортной гордостью Фиделя Кастро. В девятнадцать лет он уже воевал в Анголе, потом обучал палестинских боевиков в одном из лагерей на сирийской границе; также работал на Аль-Каиду. Его знали и ценили как отличного специалиста по взрывчатым веществам.
* * *На свете есть всего несколько мест, где такие люди, как мы, могут собраться, не вызывая интерес у спецслужб всего мира. В «Золотом треугольнике»[4], граничащим с Камбоджой, или в колумбийских джунглях, вы можете чувствовать себя вполне безопасно и верить, что никто не найдет базу, окруженную вечнозелеными кронами деревьев. Мы выбрали Колумбию, где один из наркобаронов гостеприимно принял нас и обещал всевозможную поддержку. Разумеется, el commandante Санчес (как он просил его называть[5]) не имел понятия о том, к чему мы готовились на самом деле. Я хотел намекнуть, что это будет операция, в сравнении с которой покушение на Всемирный торговый центр — детская шалость, но потом понял: это не лучшая идея. Возможно, el commandante решил бы, что выгодней сдать нас американцам. Поэтому я сообщил ему, будто мы готовимся устроить переворот в одной из стран Третьего мира по заказу её бывшего президента. И этого было достаточно.
* * *Бараки, в которых поселил нас Санчес, может, и не напоминали пятизвёздочный отель, но, по крайней мере, были с кондиционерами. Кроме того, там имелся холодильник, а это означало, что не придётся пить тёплые ром или колу. Прежде я на спиртное не налегал, но за почти четыре года военной службы научился хлестать пойло и похуже колумбийского рома. Я как раз просматривал сообщения на компьютере, когда открылась дверь и мои люди ввели худую блондинку в зелёных полотняных штанах и того же цвета блузке. У женщины были гладко зачёсанные, собранные в хвост волосы.
— Кто это тут у нас? — спросил я.
— Фотографировала, сука, — Пьер бросил на стол камеру и толкнул девушку так, что та чуть не оказалась на полу. Она тяжело рухнула в кресло, но — странно — напугана не была. Скорее сердита.
Фыркнула:
— Я здесь с разрешения коменданта Санчеса.
— Поэтому мы сразу не пристрелили её, господин полковник. Но…
— Можете идти, — ответил я и подождал, пока они закрыли за собой дверью. — Кто вы?
— Анна Стюарт. — Она чуть приподнялась, скользнула рукой в задний карман штанов, а потом помахала передо мной журналистским удостоверением.
Я присмотрелся к картонке в пластиковом чехле и вернул документ.
— Спасибо, господин полковник, — ответила женщина, но я не услышал в её голосе особой благодарности. Зато «господин полковник» Стюарт произнесла так, будто в конце поставила едва заметный знак вопроса. Ну что ж, наверное, привыкла, что в этих джунглях каждый второй полковник — самозванец.
— Опасная у вас профессия. Воды? Колы? Рома?
— Колы, если будете так любезны. Можно привыкнуть. Я четыре года пыталась получить от коменданта Санчеса разрешение приехать сюда.
Я вбил её имя в поисковик. Сравнил фотографию с сидевшей передо мной женщиной. Быстро пробежался взглядом по нескольким вырванным из контекста предложениям из её статьи про колумбийских повстанцев.
— Да-а, el commandante оказывает поддержку беднякам, о которых не заботятся власти страны. Вы забыли добавить, что он их защищает. Что смешно — главным образом от самого себя.
— Вы не работаете на Санчеса, — проигнорировала она мои замечания.
— Можно сказать, что наши с ним интересы отчасти совпадают. Не больше, но и не меньше.
Я вытащил карту памяти из аппарата и подвинул его к Анне Стюарт. Она вскочила, но тут же снова рухнула в кресло. Вряд ли она обрадовалась, однако я не мог позволить ей оставить фото. В нынешние времена их слишком быстро можно переслать с помощью интернета или телефона. А я не хотел, чтобы американские парни заинтересовались, что забыли в джунглях наёмники, собранные из разных стран. Конечно, даже если бы она отправила фотографии, ждать пришлось бы долго. Я знал, как медленно вращаются жернова бюрократической машины, в конце концов, сам некогда служил стране, которая была лучшим этому примером. Чиновникам пришлось бы проверять доказательства, делать их экспертизу, принимать решение на высшем уровне, запрашивать разрешение колумбийского правительства — и только тогда отправлять сюда самолёты или вертолеты. К тому времени после нас остались бы только окурки и пустые бутылки. Но я предпочитал не рисковать, Стюарт могла быть пробивной журналисткой, но с таким же успехом — и агентом разведки. В общем-то, эти профессии прекрасно сочетаются.
— Какой армии вы полковник?
Наверняка она не была настолько наивна, чтобы полагать, будто я отвечу. Она посмотрела на меня внимательнее.
— Вы очень хорошо говорите по-английски. Без акцепта. Но не думаю, что вы англосакс.
— Мама воспитывалась в Штатах, — честно ответил я, чем только пробудил её интерес.
— А отец?
Я улыбнулся.
— Отец не был в восторге от вашей родины. — И снова я не соврал. — Хотя он ценил вашу… — подобрал слово, — живучесть. Говорил, что нельзя эффективно воевать с народом, который веками вскармливал худших подонков, собранных со всего мира.
Она засмеялась.
— Вы знаете, то же самое говорил и мой отец. Только вместо слова «подонки» употреблял «решительные личности, объединившиеся, чтобы радикально изменить свою жизнь».
— Разница лексическая, — согласился я и долил ей колы.
— А вы нас любите, полковник?
— Не совсем. Но даже если у меня и были какие-то негативные чувства, они давно отгорели. Могу сказать, что вы меня не интересуете. Ни ваша страна, ни ее жители, потому что они никак не связаны с порученным мне заданием.
— Прагматичный подход.
— Так меня учили.
— Где?
— Моя дорогая, — я развёл руками, — вы на самом деле думаете, что таким способом чего-то от меня добьётесь?
— А другим?
— Анна Стюарт, у вас нет ничего, что вы могли бы мне дать взамен интересующей вас истории.
— Ну что ж, во всяком случае, думаю, рано или поздно станет ясно, чем вы тут занимаетесь, — и тогда можно будет хотя бы описать разговор с вами. Уже хорошо… — Слишком быстро она смирилась с поражением. По крайней мере, на словах.
Настроение поднялось — скорее всего (и даже наверняка) потому, что и уже слишком долго не разговаривал с молодой, красивой и достаточно интеллигентной женщиной. Хоть какое-то приятное разнообразие на фоне бесед с Али Аббасом или Андреем.
— И всё-таки я бы хотела что-нибудь узнать о нас. — Она потёрла ладони, как будто готовилась сдавать карты. — Вы сражались на какой-нибудь войне?..
— Слишком долго, — ответил я. И поскольку вспомнил слишком многое, разговор перестал меня забавлять.
Она, наверное, заметила, что мое настроение изменилось.
— Простите, если я вас задела.
Я махнул рукой.
— Что было — прошло, — ответил я, и на сей раз покривил душой. — Хотя могущественна смерть, и все мы в её власти — с улыбкой на устах.
— Шекспир?
Я покачал головой.
— Для вас каждая цитата всегда должна быть из Шекспира или, по меньшей мере, из Элиота или Китса[6].
Никогда не считал войну весёлым занятием. Скорей чем-то наподобие долга, который следует исполнить ради своей страны и своего народа, И сколько раз этот долг потом оборачивался вшами, ранами, горами трупов и людьми, которых расстреливали в затылок или жгли в сараях. И надо было с этим жить. У большинства из нас получилось…
Я вспомнил плачущую девочку, у которой один из наших забрал тряпичную куклу с пуговицами вместо глаз. «Как можно быть такой свиньёй, чтобы украсть у ребёнка игрушку?» — сказал я ему тогда. Правда, это не имело никакого значения, ведь мы сразу же застрелили и девочку, и её сестёр, и мать, и отца. Но когда она уже лежала на горе из трупов — по крайней мере, была с куклой в руках.
Человеку часто кажется, что он не сможет вынести некоторых вещей. Что не выдержит боли, холода или голода. Это не так.
В действительности мы слеплены из довольно крепкого материала. Похоже обстоят дела с психическими переживаниями. Мы способны научиться с безразличием наблюдать за смертью и пытками. Когда я впервые увидел, как мой сержант, чтобы добыть важную информацию, вырезает глаза заключённому, мне пришлось отойти в кусты и проблеваться. А позже я смог ужинать рядом и заставить себя ничего не видеть и не слышать. В конце концов, всё имело свой смысл. Признания заключённых могли спасти жизнь нашим людям. Стоит пожертвовать жизнью одного человека (особенно если он твой заклятый враг), чтобы спасти многих. Кроме того, мы прекрасно знали, что если попадём в руки противника, единственное милосердие, на которое можем рассчитывать, — это выстрел в затылок. В противном случае мы будем умирать так долго, что смерть станет нашей единственной целью и мечтой. Конечно, мы не были чудовищами. Ни мы, ни они. Но все мы уже забыли, как это — быть нормальным, обычным, ничем не выдающимся, приятным человеком. Тем, кто в воскресенье идёт в костёл с семьёй. Тем, чья женщина не плачет, когда он любит её. Тем, кто дает детям конфеты, а не засыпает известью рвы с детскими трупами. Тем, для кого жизнь другого человека имеет хоть какое-то значение. Тем, кто каждый день моется и бреется, не ищет на теле вшей и не боится тифа.
Забыли — и в этом-то была наша вина.
Пожалуйста, скажите хоть, как вас зовут, — потребовала Анна Стюарт немного обиженным тоном.
Я вынырнул из прошлого, радуясь, что девушка отвлекла меня от воспоминаний.
— Достаточно «господина полковника». Хотя… — я засмеялся. — Пусть будет Орфей.
— Орфей, Эвридика, Аид… Вы здесь, чтобы кого-то освободить, правда? Отбить?[7]
Её мысли летели быстро, но все же я знал наверняка: она не догадается. Она же не сумасшедшая.
— Да вы читаете мои мысли, сударыня… Может, капельку рома?
— Может, лаже больше, чей капельку, — согласилась она. — Эти ваши наёмники чуть меня не застрелили. Гуантанамо? — Её глаза широко распахнулись. Нет такого идиота, который попытался бы отбить заключённых из Гуантанамо…[8]
— Не верю, что до этого дошло бы, — ответил я вежливо, игнорируя вопрос. — На самом деле это парни с золотыми сердцами, только они немного запутались.
— Ага, а я мать Тереза, — ответила она раздражённо[9].
Она не была матерью Терезой и наверняка считала, что под влиянием алкоголя у меня развяжется язык. Думаю, она бы даже легла со мной в постель, если бы только могла узнать что-нибудь полезное для себя. Мгновение эта мысль меня искушала, но потом я понял, что хочу просто посидеть за одним столом и поговорить с красивой молодой женщиной.
— Положа руку на сердце, Анна Стюарт, скажу: вы никогда не прочтёте о нашем деле в газетах. Просто потому, что никто о нас не узнает. Мы не связаны с политикой. Мы всего лишь освобождаем заложников, которые находятся в таком глухом уголке мира, что все о них забыли.
— Хм… — Она не знала, верить ли мне, хотя в моих словах не было ни грана лжи. — Тогда возьмите меня с собой! Клянусь, я не напишу ни слова без вашего согласия! Вы сможете править мой текст, как захотите. — Она приложила руки к груди. — Умоляю…
— Анна Стюарт, поверь мне, ты не вернулась бы оттуда невредимой. — Я засмеялся при одной мысли о том, что должен буду взять в Ад жадную до впечатлений журналистку.
— Но ведь…
— Хватит об этом! — оборвал я. — Это не для того, чтобы скрыть какую-то тайну, а чтобы не навредить вам.
Я не знал журналистов. Иначе понял бы, что мои слова подействовали на неё, как приманка. Но она была терпеливой рыбкой. Той, которая способна проигнорировать наживку, не броситься на нее, но хитро выждать момент, когда рыбак на миг потеряет бдительность, и лишь тогда осторожно съесть червячка.
* * *Мы держали этих людей в сарае. Четверых. Первый убивал женщин с помощью бутылочных стёкол. Разрезал жертв от паха до горла. Второй очень любил детей. Пока они ещё были живы, выковыривал им глаза и клал взамен пуговки — он хотел, чтобы они стали его плюшевыми мишками. Третьего называли зажигалкой. Вы знаете, как много человеческого тела можно сжечь при помощи одной только зажигалки? Особенно если под рукой бутылка бензина? Четвёртый любил есть людей, но не хотел быть эгоистом. Он так долго морил голодом жертв, что те соглашались перекусить вместе с ним.
Мучила ли меня совесть, когда мы убивали их, чтобы открыть дорогу в Ад? Конечно, нет. Я держался подальше только чтобы бьющая фонтаном кровь не забрызгала одежду. Ну и, в общем, дорогу они нам открыли. Да что там дорогу — автостраду! Настоящий проход на другую сторону свету.
И вот он показался. Огромный, пульсирующий красный круг.
— Вперёд! — скомандовал я и прыгнул первым.
Потом, когда мы уже стояли на красном гравии, я увидел, что никто из моих людей не колебался. Все разом перепрыгнули со мной в мир, в существование которого до конца не верили.
— Солдаты, — сказал я, — пора обсудить подробности операции.
Это были крутые парни, худшие сукины дети, принимавшие участие не в одном сражении и не в одной резне. Теперь же они замерли, удивленно озираясь в полном молчании.
— Что это, курва, за страна? — пробормотал Пьер сдавленным шёпотом.
— Эта страна называется Ад, господа. — Я подождал минуту. — Не в переносном значении — в самом прямом. Мы находимся там, куда отправляют грешников, чтобы воздать им за их поступки. Если раньше вы не верили в Ад, сейчас самое время пересмотреть свои убеждения…
— Вы шутите. — Альварес смотрел умоляющим взглядом, словно ждал, что я сейчас признаюсь: это лишь розыгрыш. Я позволил им стоять, оглядывая залитую лавой пустошь. Ждал, пока поверят.
Никого нельзя привести в Ад насильно. Чтобы выполнить задание, они должны были принять существование этого места, должны были поверить.
— Кур-рва… — сказал кто-то, возможно, Поляк. Кажется, поняли.
Я развернул карту на плоском камне.
— Наша цель — долина на севере за горами. Мы должны забрать оттуда пленников и вернуться. Не буду скрывать, что это скверное и сложное задание. Если нас заметят, следует ждать ожесточённого сопротивления. Тогда все мы точно погибнем. У вас три минуты на решение — хотите ли вы участвовать в деле. Кто решит, что это превышает его возможности, — я вытянул ладонь в сторону блестящего пурпурного круга, — может вернуться. Без последствий. Потом, когда проход закроется, пути назад уже не будет.