В это время секретарь внесла в кабинет только что отпечатанный протокол осмотра места происшествия. Следователь быстро пробежал его глазами и сразу обратил внимание на странности в показаниях вахтера. По его уверению, заведующий отделом поэзии явился на работу в восемь утра в спортивном костюме, налегке. У него не было не только сумки, но и даже ключа от собственного кабинета. Если бы в руках он держал капроновую веревку и кусок мыла, вахтер бы обратил внимание. Но поскольку не обратил, значит, эти предметы были принесены заранее.
Итак, если верить показаниям вахтера, около восьми утра самоубийца позвонил в дверь редакции и первым делом осведомился, не спрашивал ли его кто-нибудь? (В такой час? Странно.) После чего взял у вахтера запасной ключ и поднялся к себе на второй этаж, предупредив охранника, что к нему должны прийти с минуту на минуту. Именно так понял вахтер и поэтому входную дверь оставил открытой. Однако прошло около двух часов, прежде чем в редакцию позвонили.
Вахтер впустил в помещение молодую девушку, которая сразу проследовала в кабинет заведующего отделом. Через две минуты она тихо пронеслась мимо каптерки и выбежала на улицу, не произнеся ни слова. Возможно, вахтер не обратил бы внимания на ее бегство, если бы не сильно хлопнувшая входная дверь. Обеспокоенный сторож выглянул в окно и увидел, что девушка в панике убегает. Ее вид был настолько испуганным, что вахтер, заподозрив неладное, поднялся на второй этаж. Вот тут он и обнаружил, что сотрудник, которого он впустил два часа назад, повесился в своем кабинете на крючке для люстры.
«Смерть наступила между восемью и восемью пятнадцатью», — прочел Батурин заключение врача и, бросив протокол на стол, поднял глаза на секретаршу. Она деловито осведомилась:
— Кому отдать дело?
— Я сам им займусь. Несите мне все документы и пригласите Сопрыкина.
Через минуту в кабинет вошел усатый мужчина лет двадцати пяти с погонами лейтенанта. Он выразил искреннее удивление по поводу того, что за расследование заурядного самоубийства взялся сам начальник следственного отдела.
— Не такое уж оно заурядное, — сощурился полковник Батурин. — Я дважды прочитал ваш отчет и ни черта из него не понял. Например, где лежало мыло?
— Какое мыло? — удивился лейтенант.
— Которым самоубийца натер веревку. Ведь вы написали в протоколе, что веревка была натерта белым мылом «Дуру».
— А-а! Вот, оно что! — сообразил лейтенант. — Мыла на месте происшествия мы не обнаружили. А то, что веревка была натерта именно этим мылом, это я определил по запаху. Моя жена помешана на этом мыле, так что с запахом я ошибиться не мог.
Следователь очень внимательно вгляделся в лейтенанта и недоверчиво сощурил глаза:
— В карманах у трупа смотрели?
— Обижаете, Анатолий Семенович! Неужели вы думаете, что, если бы мыло лежало в кармане, мы его не нашли? И потом, в спортивном костюме жертвы не было никаких карманов.
— Хорошо. С мылом проехали! — тряхнул головой Батурин. — В протоколе ничего не сказано про стремянку.
— Про какую стремянку? — поднял брови лейтенант.
— Про ту, при помощи которой самоубийца накинул на крюк веревку. Ведь вы же пишете, что высота потолков в кабинете более четырех метров, а веревка была привязана к тому же крюку, что и люстра. До него можно добраться либо при помощи стремянки, либо при помощи стола и стула. Но, как я понял из вашего протокола, стол не двигали.
— Насчет того, что не двигали, я не писал, — неуверенно пробормотал Сопрыкин.
— Но если стол, согласно вашему отчету, завален пачками с рукописями, на которых лежала пыль, то вряд ли могли его двигать. Или все-таки двигали?
— Вообще-то не похоже, — задумался лейтенант. — Для того чтобы сдвинуть, нужно было все бумаги сбросить на пол. Но тогда бы на них не было пыли… Странно… Я как-то об этом не подумал. Но могу сказать твердо: стремянки в кабинете не было.
— Может быть, стремянка была в коридоре?
Лоб Сопрыкина превратился в гармошку, глаза остекленели. Было видно, что это истинное мучение — вспоминать полутемные коридоры редакции.
— Черт с ней, со стремянкой, — махнул рукой начальник. — Как насчет посторонних следов?
— Это к криминалистам, — коротко ответил лейтенант.
— А говорите, заурядное самоубийство. Надеюсь, не все следы затоптаны.
— Обижаете, Анатолий Семенович, — выпятил губы лейтенант. — Опечатали, как полагается. Мы ничего не тронули. Можно сказать, даже не входили… Только труп сняли…
— Это заметно, что не входили. Когда вы прибыли на место?
— Сразу же после звонка охранника. Звонок поступил в отдел в десять двадцать, а в десять пятьдесят мы уже были на месте происшествия.
— Где задержали девушку?
— Ее вытащили из квартиры. Сторож случайно знал ее домашний телефон.
— Случайно? Хм. Странно… Что она говорила? Отпиралась?
— Нет. Сразу во всем призналась. Но, по-моему, девушка была не в себе. Сначала говорила, что она здесь ни при чем, а потом стала уверять, что Вороновича довел до самоубийства один ее знакомый, которого милиции никогда не найти. После этого начала нести какую-то околесицу, что якобы этот ее знакомый выдавал себя за Владимира Новосельского, агента Самарской компьютерной фирмы «Интел электроник», а на самом деле был английским моряком, и что якобы девушка познакомилась с ним в Ирландии в тысяча шестьсот двадцать восьмом году. Прикиньте, Анатолий Семенович!
— Действительно, какой-то бред, — согласился следователь.
4
«Мы с вами встречались», — звенело в ушах, когда колымагу Вороновича заносило на поворотах, и Инга, отчаянно труся, вжималась в продавленное сиденье. От Вороновича опять несло перегаром, но он плевать хотел на ГИБДД. А ГИБДД плевать хотело на него, и по странному стечению обстоятельств их пути никогда не пересекались.
«Встречались, ой встречались!» — дребезжало в расшатанных окнах, когда Воронович ударял по тормозам перед очередным светофором, и пассажирка готова была провалиться при виде автоинспектора, косившегося в их сторону.
Но дудки! Не так уж и много Инга прожила, чтобы не помнить всех тех, с кем она действительно встречалась. А прожила она всего девятнадцать. Неужели только девятнадцать? Царица небесная! А ведь кажется — целую жизнь. Инга давно себя чувствует пятидесятилетней старухой. Она все познала, все изведала, все вкусила. Кое-чем успела пресытиться, и теперь свое прошлое не может вспоминать, не отплевываясь. Будущее также не сулило ничего светлого, и от этого в груди змеилось два извечных неразлучных спутника: уныние и тоска. А ведь у нее под глазами уже наметились первые морщинки, а в глазах — при пристальном взгляде — уже можно заметить преждевременную усталость. И виновник тому — это обрюзглое и вечно пьяное животное, выворачивающее в данную минуту руль своего разболтанного «Москвича».
«Мы с вами встречались. Это было в Ирландии в тысяча шестьсот двадцать восьмом году!» — проносилось в голове.
На явного сумасшедшего мужчина не походил. Видимо, с чувством юмора у него было все в порядке. Глаза его смеялись, шевелюру колыхал ветерок, но, когда он обмолвился об Ирландии, у нее, у бедной Инги, простой московской девчонки, перехватило дыхание. Ведь не позднее, чем вчера, они с Юлькой после двух бокалов «розового крепкого» раскрыли бульварную брошюрку про судьбы и прошлые жизни и, суммировав числа из дат рождения, выяснили, что в прошлой жизни она обитала именно в Ирландии и занималась либо торговлей, либо каботажным плаванием.
И кто только такую чушь сочиняет? И какой идиот этот бред издает? А есть еще армия распространителей, которая на этом делает деньги. Но главное, что это читают. Неужели люди так отупели, что разучились элементарно шевелить извилинами? Выходит, все ее ровесники в прошлом выходцы из Ирландии, которые непременно либо торговали, либо плавали в северных широтах.
Юлька смеялась и признавала, что по большому счету это чушь, однако себе высчитала великолепную жизнь в образе египетской жрицы. Юльке всегда везет: будь то в личной жизни, в деньгах или в картах. Даже в такой пустейшей ерунде она никогда не уронит себя и не опустится до каботажного плавания. Кстати, и муж ее, врожденный интеллигент, тоже никоим боком не приобщался к торговле. В прошлой жизни он был японцем и занимался ядами. Сынок же их в прошлой жизни был индейцем и тоже занимался ядами. «Словом, семейка подобралась что надо», — давились от смеха девушки, разливая по бокалам остатки розового.
Ну и гадость приходится пить! На испанские вина в темно-синих бутылках вечно не хватает денег. Но Юльку отсутствие денег никогда не угнетало. Деньги ей с лихвой заменяли любящий муж и шестилетний сынишка, похожий на купидончика. Да она и не нуждается в деньгах! Зачем счастливым людям эти жалкие бумажки? Стремление к деньгам — это плебейская привычка несчастных. Именно таким образом они компенсируют свое врожденное убожество.
Юлька смеялась и признавала, что по большому счету это чушь, однако себе высчитала великолепную жизнь в образе египетской жрицы. Юльке всегда везет: будь то в личной жизни, в деньгах или в картах. Даже в такой пустейшей ерунде она никогда не уронит себя и не опустится до каботажного плавания. Кстати, и муж ее, врожденный интеллигент, тоже никоим боком не приобщался к торговле. В прошлой жизни он был японцем и занимался ядами. Сынок же их в прошлой жизни был индейцем и тоже занимался ядами. «Словом, семейка подобралась что надо», — давились от смеха девушки, разливая по бокалам остатки розового.
Ну и гадость приходится пить! На испанские вина в темно-синих бутылках вечно не хватает денег. Но Юльку отсутствие денег никогда не угнетало. Деньги ей с лихвой заменяли любящий муж и шестилетний сынишка, похожий на купидончика. Да она и не нуждается в деньгах! Зачем счастливым людям эти жалкие бумажки? Стремление к деньгам — это плебейская привычка несчастных. Именно таким образом они компенсируют свое врожденное убожество.
Воронович, крутя баранку, имеет привычку честить жидов. Он и на смертном одре будет крыть их последними словами, тем более что до одра ему осталось совсем немного. Потом он перекидывается на сотрудников своего журнала, на Литфонд, на Союз писателей и опять на жидов.
Другое дело Ирландия, семнадцатый век. Определенно с тем молодым человеком не соскучишься. Ведь это уму непостижимо, как у него ловко подвешен язык. У нее, у королевы двора, может, впервые в жизни рассудок помутился не от спиртного, а именно от языка. И было еще не поздно послать его подальше, но что-то удерживало Ингу от этого.
Внезапно она поняла, что море, которое снилось ей с детства, плещется у берегов Ирландии и что она барахталась именно в тех волнах, которые знала давно. Давно она знала и ту обветренную скалу, позеленевшую от волн, и каменистый берег, видимый со стороны бушующего моря. В ту минуту девушка была уверена, что поднеси ей сейчас карту Ирландии — и она с точностью до сантиметра укажет место, где находилась ее бухта, которая была роднее Москвы.
И как бы в подтверждение незнакомец смотрел в глаза и все плел и плел о ее прошлой жизни.
Оказывается, в прошлой жизни она была дочкой какого-то ирландского кабатчика. А он простым английским моряком. Как говорится, скромно, но со вкусом. Осенью в сезон штормов они втайне от ее родителей встречались в какой-то пещере, находящейся под высокой скалой. При упоминании о скале Инга вздрогнула. Подробности этих встреч мужчина деликатно опустил, зато скрупулезно описал ее прежнюю внешность. В принципе она была такой же, как сейчас, только волосы посветлей и глаза поголубей. Врет, конечно. Хотя такая внешность ее вполне устраивала. Ну, да черт с ним! Самое интересное в том, что его, морского волка, из всего облика девушки доводила до сумасшествия только одна деталь: великолепная кофейная родинка у нее на животе слева от пупка.
И это все? Ну и нахал! Не знаком с приличной девушкой и минуты, а уже ведет речь о каких-то родинках на интимных частях тела. Но вместо того, чтобы сделать круглые глаза и ужаснуться, Инга рассмеялась, не испытав ни капли смущения.
— Но у меня нет никакой родинки!
— Вам виднее, — потупился он.
И это ей понравилось. Конечно, он играл и был далек от смущения (ну, еще бы, такой лось!), но играл очень мило, почти как профессиональный актер. Последнее, что он успел соврать, — судьба обещала их столкнуть.
5
У входа в редакцию Батурин столкнулся с вахтером. Вахтер, по всей видимости, намылился домой. Полковник тормознул его на крыльце и попросил вернуться, чтобы внести некоторую ясность в показания.
— Я уже вносил ясность, — недовольно произнес охранник.
— Я вас долго не задержу, — заверил следователь.
Они зашли в крохотную каптерку под лестницей и расположились друг против друга: охранник на топчане, а следователь на табурете. Каморка была очень тесной. В ней помещались только ученический стол, узкий топчан и шкаф. На лице охранника читалось откровенное недовольство.
— Часто сотрудники журнала приходят в восемь утра? — спросил следователь.
— Вообще никогда, — пробурчал вахтер. — Раньше двух никто никогда не являлся. Бывало, до восьми утра задерживались, но чтобы в такое время прийти с утра — не припомню.
— Задерживались до восьми? — повторил следователь. — В журнале так много работы?
Вахтер едва заметно усмехнулся.
— Это не моего ума дело, сколько работы в журнале. Но бывает, что задерживаются и до утра. Тот же покойный частенько засиживался на работе. Особенно когда пьяный. Однажды он четыре дня не выходил из кабинета. Когда же наконец вышел, уборщица у него из-под стола выгребла шестнадцать бутылок из-под водки.
— Понятно, — сдвинул брови следователь. — Когда вы сегодня ему открыли, заметили что-нибудь необычное в облике или на лице?
— Совершенно ничего не заметил! — хмыкнул вахтер. — Он был трезвый. Вид деловой. Выглядел вполне здоровым. Да же странно… — Вахтер пожал плечами и задумался. — Нет-нет, абсолютно ничего не заметил. У меня вообще сложилось впечатление, что он забежал на одну минуту.
— Зачем? Не сказал?
— Нет, не сказал. Сказал только, что к нему должны прийти и чтобы я пропустил. В десять подошла Инга. Я ее и пропустил, как он велел.
— Вы ее знали?
— Видел несколько раз. А знать не знал. Он ее частенько приводил в редакцию… ближе к ночи. Но в последние полгода я ее не видел. Я даже подумал, что Инга его бросила. Оказывается, нет. Честно говоря, я сегодня удивился, когда снова увидел ее. Вот до нее он водил девиц через день. Но после того как его жена учинила в редакции скандал, стал водить значительно реже.
— Как выглядела девушка?
— На ней лица не было. Глаза шальные, ничего не видят. Мне даже показалось, что она была под наркотой. Я еще подумал, совсем опустилась девчонка. А была такой светлой.
— Вы с ней разговаривали?
— Можно сказать, нет. Перекинулись парой слов. Она спросила: «Воронович у себя?» Я ответил: «Уже два часа, как тебя ждет». И все. Она сразу побежала наверх. Ну, а как выбежала, я даже не заметил. Услышал только, что хлопнула дверь. Выглядываю в окно и вижу: бежит вся бледная, только туфельки сверкают…
— Ясно. Откуда у вас ее домашний телефон?
— Случайно сохранился, — отвел глаза охранник. — Как-то раз она приходила к Натану Сигизмудовичу, а его не было. Вот она и оставила свой домашний телефон для него…
В последнее верилось с трудом. «Уж если так ей приспичило, она могла оставить телефон в секретариате, но никак не у вахтера», — подумал полковник и отпустил охранника домой. После разговора с ним у Батурина сложилось впечатление, что сторож не очень доброжелательно настроен к Вороновичу, но весьма сочувственно относится к его юной любовнице.
Дверь кабинета завотделом была опечатана. Прежде чем сорвать пломбу и войти, следователь обошел весь этаж. Коридор тянулся по всей длине здания, загибаясь и дробясь на всевозможные закутки. Он был почти полностью захламлен старой мебелью и списанной оргтехникой. Однако ни стремянки, ни лестницы среди этого мебельного хлама обнаружить не удалось. Впрочем, внимание Батурина привлек легкий столик, стоящий неподалеку от кабинета покойного.
Когда кабинет Вороновича открыли, следователь, еще не войдя в него, почувствовал, что следов уже не найти. Невооруженным взглядом было видно, что опера прошлись табуном, затоптав сапогами полы и смахнув со стеллажей пожелтевшие листы, когда вынимали из петли тело. Полковник внимательно осмотрел кабинет — он был завален кипами бумаг и папок.
Внимание следователя переключилось на потолки. Они действительно были высокими. На железном крюке в потолке висела пожелтевшая от времени люстра с тремя рожками. С нее свисала тонкая капроновая петля. Веревка была накинута на крюк, а конец ее привязан к медной ручке двери. В принципе можно было обойтись без стремянки. Если на стол поставить стул, то вполне можно накинуть веревку на крючок и со стула.
Полковник подошел к громоздкому столу с зеленым сукном и осмотрел резные ножки. То, что его не двигали лет тридцать, мог увидеть и слепой. За это время паркет дважды покрывали лаком, а стол оставался на месте. Он уже почти врос в полы этого кабинета.
Пришлось позвонить завхозу и спросить про стремянку. Завхоз ответил, что таковая имеется, но в кладовке на четвертом этаже. Кладовку он не открывал полгода, но если у гражданина следователя есть желание на нее взглянуть, то он откроет и охотно покажет стремянку. Батурин ответил, что желание взглянуть на стремянку у него есть, но это он сделает чуть позже.
На полу под петлей лежал перевернутый стул. Опера оставили его на месте. Батурин присел на корточки и принялся сантиметр за сантиметром изучать полы. Должны же на паркете остаться черные пятна от резиновой подошвы стремянки. Нет. Ничего подобного не осталось. Стремянкой тут явно не пахло.