— Что это было, велосипед? — спросила Эцуко, повернувшись лицом к нему.
— Нет.
Их глаза встретились.
— А мне послышался велосипедный звонок, — сказала она и глянула вниз. Его большие и неуклюжие ноги — такие же босые, как и ее, — были заляпаны болотной грязью. Эцуко вдруг успокоилась.
Автомобильного шума на шоссе по-прежнему не было слышно. Асфальт высыхал быстро, но местами стояли лужи, в которых отражались облака: казалось, по краям их обвели белым мелом.
— Говорят, Миё забеременела. Ты уже знаешь? — спросила Эцуко, шагая рядом с ним.
— Да, я слышал.
— Кто тебе сказал?
— Миё сказала.
— Понятно.
Эцуко почувствовала, как в груди забилось сердце. Она должна была услышать сейчас мучительную правду из уст Сабуро, в глубине души надеясь, что Сабуро приготовил хотя бы правдоподобные объяснения. Например, он мог бы сказать, что любовник Миё — парень из Майдэн, что он хулиган; что он предостерегал Миё, однако она не вняла его словам. Или, например, он мог бы сказать, что она спуталась с женатым мужчиной из кооператива…
Эцуко металась от надежды к отчаянию, она перебирала в уме всевозможные варианты, каждый из которых повергал ее в трепет, но главный, неизбежный вопрос бесконечно оттягивала, словно он застрял поперек горла, Пока они вдвоем молча шли по безлюдной велосипедной тропинке, все эти прозрачные намеки, словно мириады мельчайших частиц, оживленно и незаметно носились в промытом дождем воздухе, стремясь образовать новые соединения, — она чувствовала их носом, они щекотали ей ноздри, заставляя разгораться щеки.
— Ребенок Миё, он что… — вдруг произнесла Эцуко, — он чей? Кто его отец?
Сабуро не отвечал. Эцуко ждала ответа. Он продолжал молчать. Молчание затягивалось, становясь невыносимым. Эцуко мучительно ждала. Украдкой она взглянула на Сабуро — соломенная шляпа отбрасывала на его лицо тень, вычерчивая угловатый профиль.
— Этот ребенок твой?
— Думаю, мой.
— Ты в этом уверен или сомневаешься?
— Нет.
Сабуро покраснел. Он сделал усилие улыбнуться, но улыбка замерла в уголках рта.
— Он мой.
От неожиданности Эцуко прикусила губу. Где-то в тайниках души она еще надеялась, что вначале он будет выдумывать всякие оправдания, все отрицать и лгать — хотя бы из вежливости. В один миг умерла слабая надежда, в которой Эцуко прятала свои страхи. Наверняка Сабуро не смог бы откровенно признаться, если бы Эцуко занимала в его сердце хоть какое-то место. То, что отцом ребенка был Сабуро, — этот факт был неоспорим для Якити и Кэнсукэ, а также очевиден для Эцуко; но он еще больше уверял ее в том, что Сабуро станет отрицать свое отцовство от страха или стыда.
— Хорошо, — сказала Эцуко усталым голосом. — Так, значит, ты любишь Миё?
Сабуро не понимал смысла ее слов, которые были за границами его словарного запаса. Эти слова принадлежали речи высшего сословия — как вещи, создаваемые на заказ. Он не слышал в них сердечности, они были излишни, звучали нескладно. Его связь с Миё ни в коем случае не могла быть продолжительной — их отношения были искренними, но скоротечными. Так два компаса реагируют друг на друга только на определенном расстоянии, но достаточно его увеличить — и взаимодействие прекращается. Слово «любовь» было неуместно в их отношениях.
Он предполагал, что Якити, вероятно, пресечет их связь. Однако эта мысль нисколько не тревожила его. Даже когда стало известно о беременности Миё, отцовское чувство не пробудилось в этом молодом садовнике.
Настойчивые расспросы Эцуко заставляли его кое-что вспомнить. Однажды — это было через месяц после приезда Эцуко в Майдэн — Якити послал Миё за лопатой в амбар. Лопату привалило старым столом. Тогда она позвала на помощь Сабуро. Он поднатужился изо всех сил. Миё взялась руками за край стола, чтобы помочь; при этом ее лицо оказалось под локтем у Сабуро. Он почувствовал сильный запах крема, перемешанный с запахом амбарной плесени. Освободив лопату, он протянул ее Миё. Она растерянно взглянула на Сабуро, будто бы забыв про лопату. Сабуро обнял Миё без тени смущения.
Может быть, это и есть любовь?
В другой раз, когда заканчивался сезон «сливовых дождей», превративший его в затворника, он как-то ночью вдруг ни с того ни с сего выпрыгнул из окна и босиком помчался под дождем в сторону спальни Миё. Обежав дом, постучал в окно. Его глаза уже привыкли к темноте, поэтому он отчетливо увидел, как за окном мелькнуло заспанное лицо. Миё прильнула к стеклу — сначала она заметила белый ряд зубов, а потом лицо Сабуро, укрытое теменью. Она, обычно неповоротливая днем, проворно отбросила одеяло и вскочила на ноги. На груди распахнулась ночная рубашка, обнажив грудь. Соски были напряжены, словно натянутый лук. Миё осторожно открыла окно, стараясь не хлопнуть ставнями. Они столкнулись лицами. Он молча показал на грязные ноги. Она побежала за тряпкой, оставив Сабуро сидеть на подоконнике. Потом собственными руками вытерла его ноги.
Может, это и есть любовь?
В одно мгновение в памяти Сабуро промчалась вереница воспоминаний. Он испытывал к ней влечение, это правда; но о любви он не мог и помыслить. Весь день он предавался мечтаниям: то собирался полоть траву на поле; то придумывал, как попасть в военно-морской флот, если вновь начнется война; то фантазировал на тему всяких пророчеств буддийской секты Тэнри, представляя, как в последний день мира на алтарь посыпется небесная манна; то его носило по горам и долам, при воспоминаниях о веселых годах учебы в начальной школе; то ждал, когда наступит время ужина; мысль о Миё занимала не больше сотой доли всех его мыслей.
Он хотел Миё, но чем больше он думал о ней, тем неопределенней становилась эта мысль, которая была сродни мысли о голоде. Невозможно было представить, чтобы у такого крепкого парня, как Сабуро, проходила в душе угрюмая борьба со своими желаниями.
Вот почему вопрос Эцуко был за пределами его понимания; этот вопрос озадачил Сабуро. Немного подумав, он отрицательно покачал головой:
— Нет.
Эцуко не поверила своим ушам.
Вспышка радости озарила ее лицо. Сабуро не смотрел на нее; он провожал взглядом поезд на Ханкю, который мелькал вдалеке за деревьями. Если бы он увидел выражение ее лица, то наверняка забрал бы свое слово обратно, не раздумывая.
— Если ты не любишь ее… — выделяя каждое слово, медленно говорила Эцуко, — то, значит, ты говоришь правду… — продолжала она настойчивым тоном. (Она хотела, чтобы он еще раз для достоверности произнес: «Нет!») — Не имеет значения — любишь ты ее или не любишь. Важно то, что ты сейчас чувствуешь и говоришь об этом. Так, значит, ты все-таки не любишь Миё?
Едва ли Сабуро вникал в смысл ее слов. «Любишь, не любишь — что за ерунда, — думал он. — Непрестанно пережевывает одно и то же, будто эти слова могут перевернуть мир».
Он засунул руки поглубже в карман, нащупал на дне кусочки сушеного кальмара, которым вчера ночью закусывал сакэ во время праздника. «А что если я начну жевать щупальца кальмара прямо у нее на глазах? Интересно, какое будет выражение лица у госпожи?» — подумал он. При взгляде на серьезную и озабоченную Эцуко у него возникла озорная мысль посмеяться над ней. Сабуро достал из кармана кусочек кальмара, щелкнул пальцами и, словно обрадованный пес, поймал его ртом.
— Нет, не люблю, — простодушно сказал он.
Надо же — месть привела Эцуко к Миё, чтобы поведать ей о том, что Сабуро ее не любит, а оказывается, эти незадачливые любовники даже не удосужились выяснить между собой, любят они друг друга или нет?!
Затянувшиеся страдания что-то меняют в человеке. Он уже не может не доверять простой радости.
Эцуко смотрела на вещи глазами такого человека. Невольно она заняла позицию Якити. Она думала, что, независимо от того, любит ли Сабуро Миё или не любит, он должен жениться на ней. Это ханжество прикрывалось маской высоконравственных суждений, мол, «мужчина должен нести ответственность за женщину, если она забеременела от него; он должен жениться на ней, если даже она нелюбима». Она испытывала необъяснимое удовольствие, подвергая Сабуро нравственному давлению.
— Ты поступил как негодяй! — сказала Эцуко. — Женщина, которую ты не любишь, зачала по твоей прихоти. Теперь ты обязан на ней жениться.
Сабуро поднял на Эцуко пронзительно красивые глаза, но тон ее речи стал еще строже.
— Тебе не отвертеться от ответственности. В доме Сугимото всегда относились к молодым снисходительно, но такого никто не позволит! Что касается твоей женитьбы, то на ней настаивает хозяин. У тебя нет выбора.
Сабуро не ожидал, что все может обернуться женитьбой. Запретить встречаться — это самая крайняя мера, которую он мог предположить. Однако если хозяин велел жениться, значит, так тому и быть. Сабуро беспокоило только одно: что скажет его сварливая мать?
— Я хотел бы посоветоваться со своей матерью.
— А как ты сам настроен? — донимала Эцуко.
— Если хозяин велел взять Миё в невесты, значит, я так и поступлю, — сказал Сабуро. Это решение для него ничего не значило.
— Ну тогда все хлопоты я беру на себя, — радостно сказала Эцуко.
Проблема разрешилась очень просто, а Эцуко была опьянена намерением поженить Сабуро вопреки его желанию. Может быть, она поступала словно женщина, которая от несчастной любви заливает свое горе вином? Это вино приносило не столько опьянение, сколько забвение. Оно не обостряло зрение, а вызывало слепоту. Одним словом, это опьянение обнаруживало всю убогость ее замысла. А может быть, это опьянение было вызвано ее бессознательным планом уберечься от ударов судьбы?
Сами слова «женитьба и замужество» вызывали в Эцуко непонятный ужас. Она предпочла бы осуществить этот отвратительный план руками Якити, волей его авторитета, от которого она полностью зависела, — так ребенок, напуганный ужасным зрелищем, прячется за спиной взрослого.
Навстречу им выехали два больших красивых автомобиля — они появились в том месте, где дорога со станции Окамати, поворачивая направо, соединяется с шоссе. Один автомобиль был жемчужно-белого цвета, а другой — бледно-голубой «шевроле» 1948 года. Бархатно урча моторами, они промчались, едва не задев их. В первом автомобиле ехали парень и девушка — ехали и смеялись. Из кабины неслись джазовые мелодии. Они еще долго звучали в ушах Эцуко. Шофером второго автомобиля был японец, позади него неподвижно сидела пожилая пара — рыжие пряди волос, острый, пронзительный взгляд, как у хищных экзотических птиц.
Сабуро проводил их удивленным взглядом.
— Видимо, они возвращаются в Осаку, да? — сказала Эцуко. И ей тотчас вспомнился шум большого города, будто бы эти звуки долетели оттуда с попутным ветром.
Эцуко понимала, что для тех, кто живет в деревне и не имеет возможности уехать, город представляется просто скопищем домов, где можно увидеть множество диковинных вещей. Но кого это может прельстить?
Эцуко нестерпимо захотелось взять Сабуро под руку. Прильнув к его руке, покрытой золотым пушком, она могла бы идти куда угодно. Ей тут же представилось, будто они в Осаке — самом оживленном, самом суматошном месте! Идут под напором людских волн, с удивлением оглядываясь по сторонам. Кажется, с этого мгновения начнется настоящая жизнь Эцуко…
Возьмет ли Сабуро ее под руку?
Но ему, бесчувственной деревенщине, было скучно с взрослой вдовой. Она молча шла рядом с ним, прижимаясь к его плечу. Он с любопытством взглянул на странный узел прически — волосы были хорошо уложены и источали аромат духов. Сабуро не догадывался, что она ради него каждое утро тщательно укладывает волосы. Даже в мечтах он не мог представить, что в этой женщине, высокомерной и отчужденной, могло таиться бредовое желание взять его под руку.
— Что, будем возвращаться?
Эцуко жалобно взглянула на него. Глаза, увлажненные слезами, сияли в синеватой дымке, словно в них отражалось вечернее небо.
— Уже поздно, госпожа.
Они зашли намного дальше, чем предполагали. Вдалеке виднелся лес, погруженный в сумрак; над ним, поблескивая в закатном солнце, возвышалась крыша дома Сугимото.
Минут через тридцать они были дома.
* * *Начались новые страдания Эцуко. Это были страдания неудачницы, которая на протяжении всей жизни стремилась добиться успеха. И вот в тот момент, когда она приблизилась к цели, ее встречают смертельная болезнь, страдания и смерть. Выходит, вся жизнь потрачена на то, чтобы умереть в мучениях — пусть даже в превосходном госпитале, в отдельной палате. Такие шутки Всевышнего нам понять не дано!
Со сладостным замиранием сердца Эцуко приготовилась ждать, когда же несчастье настигнет и Миё: когда же их брак без любви завершится катастрофой — как и ее собственный. Чтобы увидеть это своими глазами, она готова ждать, пока не поседеет. Эцуко уже не желала оказаться в роли любовницы Сабуро. Ей нужно было только одно — чтобы Миё томилась, страдала, теряла надежду, сохла у нее на глазах. Эта дурнушка просчиталась, вне всякого сомнения.
Якити выслушал Эцуко. Отношения между Сабуро и Миё были преданы огласке. Чтобы предотвратить деревенские пересуды, Якити объявил: «Они женятся!» Однако, в соответствии с заведенным в доме Сугимото порядком, их спальни оставались раздельными — только через неделю им было позволено жить в одной комнате.
* * *Неделю спустя, двадцать шестого октября, Сабуро собирался на Осенний фестиваль в Тэнри — там он встречался с матерью. Все формальности были улажены, и начались приготовления. Якити выступал в роли свата. Он отдавал распоряжения, с воодушевлением руководил предсвадебными приготовлениями. Добрая старческая улыбка не сходила с его лица — такого раньше никто за ним не замечал. Всем своим видом он давал понять недвусмысленность дружеских отношений между Сабуро и Миё. Он был снисходительным, смотрел на все сквозь пальцы. Однако в его новой манере обхождения чувствовалось, что его не покидает мысль об Эцуко.
Кажется, это длилось недели две. О, какие это были дни! Эцуко вновь и вновь вспоминала те бессонные ночи в конце лета, в преддверии осени, когда ее муж не возвращался домой несколько ночей подряд. Она прислушивалась к шагам на улице — каждый шаг отзывался в ней мучительной болью. Днем она проводила время в сомнениях — позвонить или нет? Несколько дней она не могла есть, ложилась спать на голодный желудок, выпив только стакан воды. Однажды утром, хлебнув натощак воды и почувствовав, как в ее тело стал проникать холод, она решила отравиться. Представив, как растворенные в воде белые кристаллы яда просачиваются во все ткани ее организма, Эцуко залилась слезами, но в них не было ни капельки печали; напротив, она испытывала нечто похожее на восторг.
С новой силой ее стали одолевать наблюдавшиеся прежде симптомы: внезапно она покрывалась гусиной кожей до самых запястий и дрожала, как от холода. Причина всего этого была непонятна. Нечто подобное должен испытывать смертник в тюремной камере.
Но если раньше ее страдания были вызваны отсутствием Рёсукэ, то теперь их причиной стало присутствие Сабуро. Весной, когда тот уезжал в Тэнри, она питала к нему сильное чувство привязанности; а теперь, когда он находился рядом, все было иначе. Однако сейчас она была связана по рукам и ногам. Вынужденная наблюдать за близкими отношениями между Сабуро и Миё, она не могла пошевелить и пальцем. Это наказание стоило всех бед. Она сама накликала этот ад. Теперь она ненавидела себя за то, что не посоветовала Якити уволить Сабуро и принудить Миё сделать аборт. Ее раскаяние было настолько бурным, что в любой миг земля могла разверзнуться под ее ногами. Намерение расстаться с Сабуро обернулось для нее невыносимыми страданиями.
Но эта боль была ожидаемой, Эцуко была готова к ней, она желала ее, разве не так?
Пятнадцатого октября открывался фруктовый рынок. Отборные фрукты отправлялись в Осаку. Накануне, тринадцатого, выдалась ясная погода, и семья Сугимото занималась сбором хурмы вместе с семьей Окура и работниками. В отличие от других фруктов, урожай хурмы удался на славу.
Сабуро залезал на деревья, а Миё стояла внизу в ожидании, когда фруктами наполнится подвешенная к ветвям корзина, чтобы потом подать пустую. Деревья сильно раскачивались. Снизу казалось, что из стороны в сторону раскачиваются не деревья, а голубое ослепительное небо, которое проглядывало сквозь ветви.
— Полная! — крикнул Сабуро.
Корзина, наполненная сверкающими фруктами, ударилась о нижние ветви и опустилась прямо в руки Миё. Она спокойно поставила корзину на землю, затем взяла пустую и подала наверх. На ней были женские шаровары. Она стояла широко расставив ноги.
— Поднимайся сюда! — позвал Сабуро.
— Иду! — откликнулась Миё.
Она с удивительной ловкостью взобралась на дерево. В кроне деревьев слышались их голоса. Голова Эцуко была покрыта платком, а рукава кимоно подвязаны тесемками. С пустыми корзинами в руках она подошла поближе. Сабуро шутливо отбивался от Миё, пытаясь оторвать от ветки обе ее руки. Миё вскрикивала, хваталась за висящие перед ее глазами ноги Сабуро. Они не замечали Эцуко.
Тем временем Миё укусила Сабуро за руку. Тот шутливо выругался. В тот же миг Миё изловчилась и, перемахнув через ветку, забралась выше Сабуро. Теперь она пыталась толкнуть его. Сабуро протянул руку и схватил ее за колено. Все это время ветки на дереве непрерывно раскачивались, трепет листвы передался соседним деревьям, на деревьях было еще полно хурмы.
Эцуко закрыла глаза, повернулась и пошла прочь. Ее пробрала дрожь. Раздался лай Магти.
Перед входом в кухню была расстелена циновка. На ней сидел Кэнсукэ, рядом расположилась Асако и жена господина Окуры. Они сортировали хурму. Кэнсукэ никогда не упускал возможности увильнуть от тяжелой работы.