Мне стало дурно.
А Дрейк выглядел донельзя скучающим.
- У тебя неделя. - Сказал он. - Задача тебе ясна.
Глава 7.
Понедельник.
Троллейбус был забит под завязку.
И куда ранним утром ехать бабкам? На рынки? К родственникам? Дачно-огородный сезон закончился вроде бы.
Отталкивая боком какого-то деда, наваливающегося на меня в силу не то старческой немощности, не то подпития, я мысленно бубнила одно и то же - "Я могу проносить вещи. Я могу проносить вещи. Я могу проносить вещи...."
На лихорадочно блестящую глазами девушку, беспрестанно шевелящую губами, невыспавшиеся люди не обращали внимания. Только недобро покосилась какая-то тетка в повязанном на голове платке и с зонтиком подмышкой. Я отвернулась.
За окном неслись, рассекая лужи, мокрые забрызганные грязью, автомобили. Город спешил на работу.
Офис.
Строчки на экране монитора разбегались, плыли и складывались в какую-то ерунду. Что это - техническое описание электробритвы?
"Я могу проносить вещи, я могу проносить вещи...."
К обеду не было закончено и половины. Валентина Олеговна недовольно поджимала губы. Ее красновато-кирпичный загар давно сошел, оставив на лице бледность и круги под глазами от недосыпа.
Я выскочила в туалет, прихватив с собой два исписанных карандаша.
"Я могу переносить вещи...."
Переметнулась в Нордейл. Зажатые в кулаке карандаши пропали.
Вернулась в кабинет.
К шести часам перевод был закончен. Корявый, невычитанный, написанный абы как. Теплая бумажка, секунду назад вылезшая из принтера легла на стол к администраторше.
- Дина, с тобой все в порядке? - Спросила та, подозрительно разглядывая мое лицо.
- Да.
Она пробежалась глазами по листу. Нахмурились тонкие выщипанные брови.
- А это что? Так и должно быть?
Я взяла протянутый лист. Перечитала. В нем несколько раз встретились слова "вещи" и "переносить" в совершенно неподходящих местах.
- Я все исправлю, Валентина Олеговна. Что-то голова болит сегодня.
Та кивнула с деланным сочувствием.
- Не забудь купить в аптеке витаминов. Говорят, помогают от осенней депрессии.
Вторник.
Кот громко чавкал вываленным прямо на траву вискасом.
Ел с удовольствием, иногда прерываясь для того, чтобы оглянуться по сторонам. Боялся не то четвероногих конкурентов, не то двуногих мучителей. Ужин его закончился быстро - Мишка долго вынюхивал и облизывал пожухшую траву, пытаясь отыскать застрявшие кусочки в спутанных листьях. Потом посмотрел на меня с упреком - где, мол, добавка?
Я погладила его за ухом и покачала головой. Два пакетика за раз - это перебор. Кот понял и тут же забрался мокрыми грязными лапами на колени - давай вторую часть процедуры. Будем сидеть, гладиться и мурчать.
Все гуще синел воздух. Зажигались окна. Шли по тропинке от подъезда к магазину люди. Заходили с пустыми руками, выходили с пакетами. Останавливались у остановки маршрутки - хлопали дверями и тут же, с ревом и выхлопом, уносились прочь по утонувшей в сумерках дороге.
За этот день у меня из рук исчезло несколько копеечных монет, несколько жухлых осенних листиков, подобранных на дороге и еще два огрызка карандаша - коробка на подоконнике в офисе была доверху забита ими.
Пальцы перебирали спутанную белую шерсть. Кот мурчал, пригревшись, положив морду мне на запстье, прикрыв зеленые слезящиеся глаза.
"Миша-Миша... Где же тот механизм, который запускает процесс? Как сказать слова правильно, чтобы поверить самому?"
Темнело. На небе, в прорехах между облаками перемигивались звезды.
Оставалось еще пять дней.
Среда.
Неудачи портили настроение, но я не сдавалась. Сотня повторений - прыжок. Еще сотня - еще прыжок.
Слова "Я могу переносить вещи" сделались мантрой. Заклинанием, произносимым перед каждым действием - завтраком, поездкой на работу, покупкой продуктов в магазине, стирке, отходу ко сну.
Со сном вообще стало проблематично. Все время казалось, что еще минуту другую я могу провести в попытках. В ход шло все - мысленные представления склада с летописями, куда я отворяла дверь, садилась за стол и выписывала нужные слова, почему-то светящиеся (так казалось более действенным). Выведя последний символ, складывала пергамент в стопку к остальным и закрывала дверь. Выныривала из иллюзии, прыгала в Нордейл. Вещи терялись.
Я вздыхала и начинала представлять снова. Потоки силы, помогающие мне, свет, льющийся сверху, куб-лабиринт, через который нужно было пройти к самому центру, чтобы донести послание, подземное озеро со стоящим в центре постаментом.... Тщетно.
Как вообще можно представить подсознание? Где оно находится? Это же не дом, где есть первый, второй этажи и подвал. А под подвалом - бункер, где и храниться яйцо с иглой. Куда нужно послать мысленное сообщение, чтобы оно нашло адресата? Когда адресат - это я сама?
Кипел на кухне чайник. Сидели на полуголых ветках воробьи. Чирикали о своем, воробьином - им не было дела ни до моих побед, ни до поражений.
Если так будет продолжаться и дальше, то я не успею.
Три дня коту под хвост. Кто сказал, что следующие четыре будут успешнее....
А если не выйдет, что тогда?
В горле вставал комок.
Четверг.
Я умею переносить вещи.
Я УМЕЮ ПЕРЕНОСИТЬ ВЕЩИ!!!
Стоя в парке с пустым кулаком, я зло смотрела на забор. Ну, куда, к чертовой матери, постоянно пропадают бумажки - нарезанные специально для этой цели принтерные листки?
Что им, сложно остаться в кулаке? Чего им стоит перенестись туда же, где и я? Обязательно нужно пропадать на полдороге, испаряясь черт знает где? Вот что я должна делать?! Как еще себя убеждать?!
Шумел, глядя на мое перекошенное лицо, осенний парк. Капала из чащи вода. Стеной стоял лес, за которым виднелся забор и арка, ведущая в славный город Нордейл. Куда я могу так и не попасть, если не пройду тест.
Плыли над головой, ни о чем не подозревая, тяжелые осенние облака.
" Просто? Нет, это далеко не просто...." - Послышались в голове слова Дрейка.
Я сплюнула на землю.
А вечером притащила в свою комнату зеркало. Примостила его на стуле. Встала перед ним, будто собираясь декламировать стихи.
"Вьюга мглою небо кроет...." - Э-э-э.... Кхм... не то.
Нужно представить, что я - это не я. А на меня смотрит совершенно незнакомая уверенная в себе женщина, которая знает - да, ЗНАЕТ, что она умеет сохранять при перемещении в другой мир вещи. Только и всего. Вот сейчас она мне об этом и поведает. Тоном, не оставляющим сомнений. Надо просто послушать и поверить. Да - это не я. Это - она. Она умеет.
Я прочистила горло, выпрямила спину и расправила плечи.
Из зеркала на меня смотрела угрюмая русоволосая девушка, с поджатыми губами и решительным злым взглядом.
Оставалось три дня.
Пятница.
Работа в офисе спорилась. Солнце заглядывало в окна, пригревало спинку стула и отблескивало в кружке с чаем.
Монитор перед глазами терпеливо показывал какие-то строчки, дожидаясь, пока кто-нибудь на них посмотрит.
Может, как Валентина Олеговна, накопить денег и уехать на недельку в Шарм-Эль-Шейх? По-человечески, с аэропортами и самолетами, чемоданами и купальниками, которые не пропадают при пересечении границы. Отдохнуть, отогреться на песке, забыть о странностях в жизни?
Никто не упрекнет, все поймут, оценят загар, будут расспрашивать про впечатления. Привезти им открыток, бутылочек с песком и звякающих поясов для танцев живота, монеты с которых осыплются через пару часов. Но ведь монеты не важны, важно - внимание.
И на меня снова начнут смотреть, как на человека. На прежнюю Динку - веселую и любящую конфеты, живую, может, и скромно, но довольно, не мечтающую о всяких, там, далеких мирах.
Ручка выводила на тетрадном листе бессмысленные узоры, обрисовывала клеточки, выводила сердечки и ромашки.
Что же еще пробовать, чтобы, наконец, получилось?
Монитор отразил усталые глаза с залегшими под ними тенями.
Стрелка на круглых часах безостановочно ползла. Здесь время никогда не замирало. Ни на секунду.
2 дня до сдачи теста. И ни на полшага ближе к победе.
Суббота
Старенькое синее пальто с тонкой подстежкой почти сносилось и уже не годилось для похолодевших осенних дней, это было заметно невооруженным глазом. Но бабушка стабильно создавала видимость слепоты и глухоты к этому факту.
Монитор отразил усталые глаза с залегшими под ними тенями.
Стрелка на круглых часах безостановочно ползла. Здесь время никогда не замирало. Ни на секунду.
2 дня до сдачи теста. И ни на полшага ближе к победе.
Суббота
Старенькое синее пальто с тонкой подстежкой почти сносилось и уже не годилось для похолодевших осенних дней, это было заметно невооруженным глазом. Но бабушка стабильно создавала видимость слепоты и глухоты к этому факту.
- Нет, купим что-нибудь потеплее, сколько можно в одном и том же! Сколько лет назад ты его покупала? Уже под рукавами протерлось, выцвело, воротник не поднимается, шею не закрывает. Мерзнешь и молчишь, не дело это. - Мама была непреклонна, по-гранитному непробиваема.
Таисия Захаровна уже не пыталась возражать, что, мол, "оно еще с годик прослужит", жевала губами, вглядывалась в ценник какой-то куртки, зажав подмышкой сложенную вчетверо холщевую сумку.
- Смотри, Наденька! Может, вот это? Дешевое....
Мама дотронулась до бордовой шуршащей ткани, пощупала, поморщилась, и тут же отняла руку.
- Нам не надо дешевое. Нам надо качественное. Там, смотри, дальше, зимние пальто продают. Может, подберем, наконец, замену.
Бабушка втягивала укрытую платком голову в плечи; было видно, что отдавать за вещь больше тысячи рублей (пусть и не своих) ей тяжело - пенсия-то всего-ничего,. А вокруг, будто насмехаясь над старческими сомнениями, с белых прямоугольников нагло взирали цифры шесть, восемь, пятнадцать, двадцать три.... Казалось, верхнего ценового предела не существовало вовсе.
Я плелась следом. Рассеяно передвигала ноги среди громоздящихся друг на друге разноцветных прошитых пуховиков, похожих на колбаски, пестрых блузонов и кофточек, спортивных штанов, носков, призывно натянутых на пластмассовые груди бюстгальтеров. Плавки для завершения комплектов прилагались. За отдельную плату, конечно.
Продавщицы курили, пили кофе, прихлебывали супы из пластиковых мисок и жевали тощие бутерброды с колбасой, продаваемые здесь же с тележки, косились жирно подведенными глазами на покупателей, а если кто-то задерживал взгляд на товаре дольше, чем на 2 секунды, кидались в атаку со словами "Ваш размерчик есть! Померим - проходите - вам точно подойдет - скидку сделаем...." Атакуемый шарахался в сторону, как шарахается интеллигент от неожиданно вынырнувшей из-за угла проституки - торговки фаркали, злословили вслед, и снова садились на нагретые пластиковые стулья, поджидая зазевавшихся.
Базар я не любила. Из-за таких вот "прилипал", из-за навязывания, когда толком ни посмотреть, ни выбрать. Не купишь в первые тридцать секунд, значит, уходи - не занимай места, дай другим посмотреть.
Иногда было терпимо, когда посвободней, когда не плыли по проходам сотни людей, высматривая, выискивая, вынюхивая, споря и переругивась. Но выбирать не приходилось - бабушке нужно было пальто, температура в октябре неумолимо стекала вниз по столбикам термометра, и нашим заданием стало убедить в нужности приобретения теплой вещи саму Таисию Захаровну. С поставленной целью неплохо справлялась и одна мама - бойко наскакивая на продавщиц, в рекордно короткое время срезая цену почти в половину, отзеркаливая возмущенные взгляды ледяным спокойствием, не переставая при этом перебирать, рассматривать, расстегивать и застегивать - сказывался опыт бывалого закупщика. Продавщицы под ее натиском скукоживались, как омары под кипятком, и пока шло тщательное исследование товара, прятались под капюшонами и держали напомаженные рты закрытыми.
Желание поэкспериментировать с переносом вещей пришлось оставить с самого утра. Базар длился уже полтора часа, и продлиться, наверное, еще столько же. Наплывами, волнами прибывали люди - толпились у лотков с товарами и у шашлычных. В высокие ворота втекал основной поток и через минуту рассасывался по рядам.
А ведь уже суббота. Осталось всего два дня....
Наблюдая за девочкой, разглядывающую вязаную шапку с ушками-косичками, я тоскливо думала о том, что все это время делала что-то не так. Либо выбирала не те методы самоубеждения, либо вообще подходила не с того конца. Но как правильно? Может быть, не следовало слепо верить в аффирмации (повторение - мать учения), а поработать с антиубеждениями? Ведь не зря о них упоминал Дрейк.
Дрейк. Он стал теперь таким же далеким, как сам Нордейл. И становился с каждой минутой все дальше. Можно, конечно, не пройдя тест, все равно возвращаться в тот мир, но это будет так же грустно, как, не пройдя отборочный тур, сидеть на лавочке возле университета. Когда каждое лицо будет напоминать об упущенных возможностях. Грустно.
А вокруг ульем гудел базар.
- Девушка, вам показать поближе? Нравится кофточка, давайте достану....
Я быстро отошла в сторону, прибавила шагу и нагнала маму и бабушку, занятых примеркой.
- Дин, бабушке больше зеленый цвет подходит или коричневый?
- Зеленый. - Не задумываясь, ответила я, и бабушка довольно кивнула.
Мама принялась рассуждать о преимуществах той или иной модели, а я, посреди рокота и шума, снова погрузилась в собственные мысли.
Если сидит во мне антиубеждение "я не могу", тогда как отыскать его местонахождение? Это же не компьютерщику развинтить системный блок и поменять жесткий диск и не хирургу взять да вырезать болячку, чтобы не вешала жить и развиваться. Мозг - сложнейший инструмент, а как устроен - не видно. И никакой рентген не поможет. Действительно ли я верю, что "не могу"? Наверное, да.
А если попробовать по-другому? Представить себя в парке с зажатой в руке монеткой - хорошо-хорошо увидеть ее в ладони в Нордейле, чтобы у реальности не было выбора, кроме как воплотить меня в новом месте с денежкой? Но ведь тогда придется каждую вещь - в руках, в карманах, на плече, на теле - все придется досконально запоминать и перепредставлять, а забыл - так поплатись пропажей. И что, получается, и инвентарь сумки придется запоминать? Каждый раз раскладывать с собой арсенал на ковре и приговаривать "Когда я перенесусь, у меня с собой будут "сапожки, гармошка и брошка""? Нет. Не то. Это способ изменения поверхности, а менять нужно фундамент. Основополагающее знание о собственных возможностях, то, что лежит в самом низу, как плита.
- Даже и не думай! Убери деньги, тебе пенсии едва на продукты хватает. Я заплачу, это наш с Динкой тебе подарок.
Бабушка охала, продавец жадно косился на пачку денег в маминых руках.
- Вот, возьмите. Дин, тебе нравится?
Я окинула взглядом бабулю, стоящую уже в совершенно другом новехоньком серо-голубом зимнем пальто с меховым воротничком, все так же сжимающую холщевую сумку, будто спасательный круг.
- Здорово! Ты такая красивая в нем! Это же нечета тому, что было.
Она улыбнулась - морщинистые щеки порозовели, а из глаз почти ушла неуверенность.
- Сюда только шапку хорошую подобрать....
- Вот-вот! - Подхватила мама. - Сейчас и займемся.
Я прикусила язык. Брякнула, не подумав, тем самым подписала себе приговор. Не видать мне сегодня практики, одной теорией, похоже, придется заниматься в бесконечных, заполненных людьми, проходах.
Черт! Что же делать? Может, помочь им ее выбрать, тогда и самой выбраться удастся?
Кто-то толкнул меня в спину локтем. Бросив возмущенный взгляд на хама, выбирающего домашние шорты с нарисованными улыбающимися скелетиками, я кинулась догонять своих.
После базара поехали к бабушке. Приготовить обед и помочь с уборкой. В маршрутку заскочили в последний момент, нашли три свободных места, разместили рядом объемные баулы, доверху забитые приобретениями - базар поделился не только зимним пальто и шапкой, но так же шарфом, рукавицами, сапогами на меху, домашними тапочками и халатом, цветастым пледом, новой самоотжимающейся шваброй и набором кухонным полотенец.
Мама выглядела довольной, бабушка ошалевшей, а я.... Я бы подумала, что это замечательный выходной, если бы не громко тикающие в голове часы - маятник-гильотина, отрезающая секунды, как кругляшки морковки, слой за слоем, подбираясь к основанию.
Ревел мотор. Надрывно и развязно играл шансон. Подскакивал на ухабах зад автобуса, грохотали ему в такт разболтанные сиденья.
За окном безмятежно синело небо.
Воскресенье.
Судный день намечался на завтра, но настал уже сегодня.
Шесть утра. Сна ни в одном глазу. Бесконечные копания в голове утомляли хуже тяжелой физической работы. На полу валялись разбросанные книги, раскрытые в разных местах; обилие покрытых строчками листов вызывало приступы отчаяния.
Девять утра. Чайный пакетик плавал на поверхности пузырем, не желая тонуть. Я притапливала его ложкой, но он стойко держался "за жизнь", выталкиваясь со дна. Очередная попытка представить себя на лавочке в Нордейле с зажатой в руках пятикопеечной монетой закончилась пропажей последней. Скрипели зубы, болела от усилий голова.