«В снах меня больше всего потрясает то, что мозгу удается каким-то образом создать нечто, от чего он сам приходит в крайнее изумление», — говорит Джон Антробус, когнитивный психолог из Университета Нью-Йорка. Антробус занялся снами еще в 1960-х, когда изучал, как работает мозг в течение дня. Он обнаружил, что если каждые десять—двадцать минут спрашивать человека, о чем он сейчас думает, то мы увидим, что в состоянии бодрствования сознание еще более непоследовательно и образы в нем меняются еще чаще, чем в фазе быстрого сна.
Антробус и его коллега Джерри Сингер также проводили эксперимент, в котором они давали испытуемому задание на чем-то сосредоточиться и подавать сигнал, когда он понимал, что начинает отвлекаться. «Мы предполагали, что люди отвлекаются через несколько минут, но проведенные в лабораторных условиях эксперименты показали, что интервал куда короче — всего несколько секунд», — рассказывает Антробус. Как описывал в своем великом романе «Улисс» Джеймс Джойс, сознание по большей части состоит из потока постоянно меняющихся ассоциаций и мыслей. «Вы переключаете внимание с того, что происходит в вашем внутреннем мире, только тогда, когда мозгу представляется более важным то, что происходит в мире внешнем. И это субъективное решение, как мы теперь полагаем, принимается расположенными в лимбической системе нейронными сетями», — поясняет Антробус.
Благодаря визуализации мозга во время сновидений стало понятно, что лимбическая система — командный центр, который управляет эмоциями и в котором хранится эмоциональная память, — также режиссирует и сновидения. Совершенно очевидно, что сновидение — это продукт ментальной деятельности, состоящей из множества слоев. Мозг постоянно тестирует генетически запрограммированное нацеленное на выживание поведение, одновременно анализируя новый опыт и интегрируя большие объемы новой информации в уже имеющуюся в памяти базу данных, обновляя нашу концепцию мира и нашего ему соответствия. А поскольку на водительском месте находится эмоциональный центр, то и воспоминания, которые он выбирает для обработки, тоже эмоционально заряжены: беспокойство, чувство утраты, удары по самооценке, физические и психологические травмы. И все это происходит в необычных физиологических условиях: объем нейромодуляторов, которые помогают сфокусировать внимание, во время сна сокращается, и мозг реагирует только на те сигналы, которые вырабатывает сам. А сами мы во всем этом никакого участия не принимаем. Но понимание того, как мозг плетет свои побасенки, и изучение их — это, так сказать, учеба в радость. Сознательное усилие по припоминанию и анализу того, что происходит в мозге по ночам, не только позволяет проникнуть в собственную психологию (об этом говорилось в предыдущей главе), но и дает возможность лучше понять природу самого сознания — особенно если вы научитесь осознавать, что видите сон, когда его видите, — а также приводит порою к творческим озарениям. Вы сможете продвинуться вперед, от упрощенного списка символов и их значений, к более сложному уровню интерпретации увиденного, чтобы найти ответ на основной вопрос, которым мы задаемся после особенно реалистичного сновидения: а что все это означает?
Понимание того, как мозг конструирует сны и что именно они могли бы означать, помогает понять и работу мозга в часы бодрствования. Пока ученые вроде Марка Солмса и Аллана Хобсона занимались физиологическими процессами, включающими механизм сновидений, Джон Антробус и другие когнитивные психологи старались понять, как именно, из каких кусочков и обрывков собирается конечный продукт — сновидение, которое спящий смотрит как бы со стороны, как будто и не в его мозгу оно родилось. В 1960-х, когда Антробус только начал свою работу, нейрофизиологи представляли мозг разделенным на отдельные «коробочки» или участки, каждый из которых отвечал за определенные функции. Но в 1980-х, вместе с революционной идеей нейронных сетей, возникло и сравнение работы мозга с тем, как работает компьютер. С той лишь огромной разницей, что количество процессоров для хранения данных в компьютере ограничено, а вот мощность соединенных в сети нейронов превосходит мощность любого компьютера во много раз. «Тот объем информации, которую перерабатывает мозг, даже невозможно себе представить, — говорит Антробус. — Каждое наше представление, все, что мы воспринимаем, основано на обработке, на расчетах, произведенных миллионами нейронов. Это их совместная работа говорит нам: вот это человек, а вот это — дом; она позволяет нам отличать одного человека от другого и один дом от другого дома, сколько бы ни было на свете людей и домов».
Антробус рассказывает, что, когда он осознал, насколько сложна работа этих нейронных сетей, его словно озарило — именно правила этой работы отвечают на некоторые из занимавших его вопросов, а именно: каким образом мозг извлекает из памяти хорошо знакомый материал и сплетает из него совершенно новые и удивительные образы и сюжеты? И почему образы и объекты вдруг исчезают, появляются вновь и трансформируются, словно по мановению волшебной палочки. Он тогда понял, что поскольку мозгом во время сна управляют те же нейронные сети, что отвечают за создание ассоциаций и планирование действий в период бодрствования, а при этом никакой внешней информации не поступает, то мозгу приходится работать с уже имеющейся информацией и создавать новые комбинации нейронных моделей — именно поэтому в нем возникают такие странные образы и сочетания. В результате внешний вид множества зданий и черты многих лиц комбинируются и собираются в образ здания и образ человека, никогда нами не виданных.
Он даже разработал несколько моделей нейронных сетей, симулирующих работу мозга при создании сновидения: «Мозг извлекает максимум возможного из шквала получаемых им изнутри нейронных сигналов, в том числе и из хаотичного шума нейросенсорного происхождения, и передает это в следующую часть системы. Если в визуальной коре возникает образ двух точек, теменная кора предпочитает превратить их в пару глаз, а затем поместить эти глаза на лицо. Если лицо незнакомое, лимбическая система говорит: “Ой, это что-то опасное и сомнительное, давай-ка рванем отсюда!” Сигнал поступает в моторную систему, и сюжет сновидения начинает раскручиваться». Он настаивает на ошибочности теории Аллана Хобсона и Роберта Маккарли относительно возникновения сюжетов сновидений, потому что, согласно этой теории, кора каким-то образом преобразует в сновидения сигналы, поступающие из ствола мозга: «Они так и не поняли, что мозг способен создавать сюжеты из любого нейронного шума».
Неутомимое стремление мозга придавать смысл всему, с чем он сталкивается — даже откровенной бессмыслице, — не затихает и в период бодрствования, хотя мы обычно не осознаем того, до какой степени дурачит нас этот лучший в мире выдумщик. Именно так смотрит на деятельность мозга Майкл Газзанига, руководитель Центра когнитивной нейробиологии при Дартмутском колледже. Он и коллеги провели сотни потрясающих экспериментов с участием больных, которые перенесли операцию по разделению мозга: такие операции по рассечению мозолистого тела, соединяющего правое и левое полушария, делают страдающим тяжелой формой эпилепсии.
Как доказал учитель Газзаниги Роджер Сперри, получивший в 1981 году Нобелевскую премию за открытия функциональной специализации полушарий головного мозга, левое полушарие отвечает за речевые умения, письмо, сложные математические расчеты и абстрактное мышление. Правому полушарию вербальное мышление не присуще, однако в сферу его специализации входит все, что касается геометрических форм и пространственных взаимоотношений, восприятия музыки во всей ее сложности, распознавания лиц и определения эмоций. Правая сторона мозга по преимуществу занята восприятием мира, а вот левая сторона анализирует то, что воспринято, решает проблемы, общается с внешним миром, в особенности посредством речи. Левое полушарие управляет речевыми умениями у 95 процентов праворуких людей и у 70 процентов левшей.
Газзанига утверждает, что в левом полушарии и находится нейронная система, которую он назвал «интерпретатором»: эта система постоянно ищет и находит объяснения всем внутренним и внешним ощущениям, представлениям и опыту. Его исследования наглядно иллюстрируют работу этого волшебника. Поскольку у тех, кто подвергся операции по разделению полушарий, правая и левая стороны не общаются между собой, у ученых есть возможность посмотреть, как каждое полушарие отдельно обрабатывает информацию, на которой оно специализируется. Когда у аналитического левого полушария не находится правильного ответа, оно просто сочиняет что-то на основании уже имеющейся у него информации, и это похоже на то, как спящий мозг, руководствуясь своей собственной логикой, собирает в единое повествование имеющиеся в его распоряжении кусочки и отрывки.
В одном из экспериментов пациенту, перенесшему операцию по разделению полушарий, показали две картинки, при этом его поле зрения было ограничено таким образом, что левое полушарие воспринимало лишь изображение цыплячьей лапки, а правое полушарие — только изображение заснеженного пейзажа. При этом рукой, которая управлялась левым полушарием, пациент выбрал соответствующую лапке картинку с цыпленком, а другой — изображение лопаты для разгребания снега. Когда его попросили объяснить свой выбор, ответ, полученный от левого полушария, гласил, что когда он увидел лапку, то, естественно, выбрал соответствующее ей изображение цыпленка, а лопату выбрал потому, что надо же чем-то чистить сарай, где содержатся куры. Он не мог назвать настоящую причину выбора лопаты, потому что левое полушарие не подозревало о существовании картинки с заснеженным пейзажем, но интерпретатор, в нем расположенный, все-таки предложил удобное объяснение — при этом объяснение звучало не как догадка, а как уверенное утверждение факта.
В другом эксперименте Газзанига попросил пациента встать и отправиться на прогулку, но это требование поступило только в правую половину мозга. Когда пациента спросили, почему он отодвинул стул и собрался выйти из комнаты, он, не колеблясь, ответил: «Мне просто захотелось сходить попить». Левое полушарие опять же не имело понятия, почему пациент собирается выйти из комнаты, однако тут же соорудило подходящее объяснение. «Левое полушарие, которое спрашивает, какое отношение А имеет к Б, — причем в процессе решения проблем делает это постоянно, — также снабжает нас личным толкованием того, почему мы что-то чувствуем и почему поступаем в соответствии с нашими ощущениями, — поясняет Газзанига в своей книге “Прошлое разума” (The Mind’s Past). — Интерпретатор неустанно создает текущий отчет о наших действиях, эмоциях, мыслях и мечтах. Это связующий элемент нашей личной истории и создатель нашего представления о себе как едином мыслящем субъекте».
Но это, конечно же, не означает, что все эти выдуманные мозгом истории стопроцентно надежны. Газзанига указывает на то, что интерпретатор влияет на другие ментальные способности, такие как способность точно вспоминать прошедшее. Когда пациенту с разделенными полушариями показали серию картинок, на которых были изображены простые действия, например приготовление печенья, а потом показали еще несколько серий иллюстраций и попросили выбрать среди них те, которые он видел первыми, оба полушария в точности отобрали прежде виденные картинки и отвергли другие. Но когда пациенту показали картинки, среди которых не было изображений из первой группы, только правое полушарие правильно отбросило прежде не встречавшиеся изображения. Левое же полушарие отобрало некоторые картинки, ошибочно полагая, что они укладываются в модель, созданную повествованием о приготовлении печенья. «И когда вы понимаете, что мозг так легко обмануть, вы вообще уже не хотите ему верить. Он вечно и во всем ищет смысл и ради этого фабрикует истории покруче, чем сновидения», — говорит Джон Антробус. А Газзанига уверен, что сидящий в нашем мозгу враль вольно обращается не только с тем, что касается эмоций: «Мозг автоматически раскладывает по папочкам весь наш опыт, как положительный, так и отрицательный, и, когда нам приходится принимать какое-то новое решение, эмоциональный мозг помогает избрать когнитивную стратегию, при этом мы поразительно долго не можем сообразить, почему мы поступили так, а не эдак».
Газзанига уверен, что такая система интерпретации присуща только людям и возникла она как инструмент выживания. Все животные, например, могут научиться избегать вредной для них пищи, но только люди способны задать вопрос, почему именно от этого растения им становится плохо и какую выработать стратегию, чтобы такое не повторялось. Эта способность к нахождению причинно-следственных связей, основанная на деятельности левого полушария, лежит в основе того, из чего интерпретатор сплетает дневные повествования, она же сооружает и ночные сказки — наши сновидения. Как выражается Газзанига, «устройство, которое появилось, чтобы мы могли совладать с превратностями существования, сделало нас психологически интересными для самих себя».
И хотя Газзанига работал со своими подопечными в период бодрствования, полученные им результаты проливали свет и на процесс сновидений, что отмечали многие ученые, в первую очередь исследователь детских сновидений Дэвид Фолкс. «Все, что Газзанига говорит о системе интерпретации, относится и к сновидениям, — считает Фолкс. — Причем в сновидениях результаты трудов интерпретатора еще более впечатляющие, потому что во время сна мозг находится в активном состоянии, но сырье, которое ему приходится перерабатывать, отличается коренным образом. Вы забываете о себе, вы забываете об окружающем мире, вы более не управляете своими мыслями. Мозгу приходится здорово потрудиться, чтобы найти смысл в этих производственных условиях, но он справляется и делает то, что делает всегда, — сплетает повествование». По сути, спящий мозг делает поспешные выводы, основанные на неполных показаниях. Таким же образом он поступает и в период бодрствования, но во сне ему приходится иметь дело с еще более запутанными данными. И если содержание некоторых сновидений может частично отражать информацию, соотносящуюся с вопросами, что в данный момент волнуют нас наяву, и такие сновидения напоминают процесс мышления, то другие моменты тех же сновидений могут представлять собою метафорическое выражение этих вопросов. Третьи же — байки, сочиненные сидящим в левом полушарии выдумщиком, которые заполняют пустоты и придают повествованию видимость целостности.
Но целостность эта имеет причудливый характер, поскольку спящий мозг хоть и пользуется теми же когнитивными возможностями, что и наяву, но действует по другим правилам. Чаще всего не соответствует реальному миру художественное оформление спектакля. Последовательность сцен может быть хаотичной, декорации могут представлять собою странную мешанину: вы находитесь в доме, который вроде как и ваш, но расположен на берегу океана, а не в городе, и какие-то из комнат могут вдруг оказаться музейными залами или гостиничными номерами. Эрнест Хартманн из Университета Тафта обнаружил, что в 60 процентах его снов, когда речь шла о доме, это был и его собственный дом, и некое помещение, вроде лекционного зала или университетских коридоров. Хартманн и другие нейрофизиологи предполагают, что этот феномен путаницы и слияния объясняется тем, что под влиянием физиологических изменений во сне меняются и оперативные правила мозга.
Как в бодрствующем, так и в спящем сознании мысль или фантазия возникает при возбуждении широко разветвленной сети нейронов. Но когда мы наяву думаем о доме, мы, как правило, приказываем мозгу активировать ту сеть нейронов, которые вызывают образ определенного дома — того, в котором жили, когда учились в старших классах, или того, в котором росли наши дети, или того, в котором живем сейчас. Во время сновидения ориентированная на логику префронтальная кора бездействует, а каналы поступления внешней сенсорной информации перекрыты, и мозг создает более широкие связи. Когда начинает работать нейронная модель, представляющая понятие «дома», мозг не ищет конкретного воспоминания, относящегося к конкретному дому, но активирует несколько нейронных сетей, представляющих некий набор домов и сходных конструкций.
Такие сновидения, носящие скорее галлюцинаторный характер, чаще всего происходят в фазе REM, когда резко сокращается приток норадреналина. Исследования показали, что норадреналин повышает способность коры настроить сигналы, исходящие одновременно от многих возбужденных нейронов, и соединить их в один специфический сигнал. Из-за его низкого уровня в фазе быстрого сна может также возникать такое свойство сновидений, как сверхассоциативность. Резко, без какого-либо повода или предупреждения, меняется не только место и время действия происходящего, вдруг меняются и сами персонажи: вы садились в поезд с сестрой, а потом, когда снова на нее посмотрели, она превратилась в вашу матушку, а то и вовсе исчезла. Ученые из лаборатории Аллана Хобсона в Гарварде проанализировали 400 отчетов о сновидениях и обнаружили 11 примеров того, как один персонаж превращался в другого, и семь примеров того, как неодушевленные объекты превращались в другие неодушевленные объекты, но не нашли ни одного примера превращений персонажей в объекты и наоборот. Хотя в контент-анализе, проведенном Биллом Домхоффом по более чем 3000 снов женщины, которой Домхофф дал псевдоним «Барб Сандерс», имеются семь примеров превращений животных и объектов в людей, в том числе и сон, в котором желтая деревянная лошадь превращалась в мужчину-актера. В другом сне паук превращался в маленького мужчину, который, в свою очередь, трансформировался в электрическую лампочку. Вполне возможно, что и нет жестких правил, регламентирующих формирование образов во сне.