«Мы с мамой были в публичной библиотеке. Я хотел что-то стащить. Я попытался — помню, это было что-то экстраординарное, вроде бизоньей головы из музея. До этого я говорил маме, что мне хочется эту голову, и она сказала: “Хорошо, посмотрим, что можно сделать”. И мы встретились с ней в библиотеке, которая одновременно была и музеем. Помню, как просил маму говорить тише, а она, наоборот, все время говорила громко. Я сказал, что, если она не будет говорить тише, она не сможет взять бизонью голову, потому что все будут на нее смотреть. Мы дошли до места, где была бизонья голова, и вокруг нее было много странных вещей. Например, халатик вроде тех, которые в начале века носили маленькие мальчики. Одна из работниц библиотеки подошла ко мне и сказала: “Дорогой, я хотела продать тебе этот халатик, но не смогла”. А я спросил, почему тогда она сама его не носит. По какой-то причине мне надо было отойти от мамы, и ей пришлось в одиночку продолжать всю эту историю с бизоньей головой. А я вышел из библиотеки, и там были люди, они просто сидели на лужайке и слушали музыку».
Такой сон психологи могли бы обсуждать до конца света, а между тем это типичный сон фазы REM. Последующие исследования показали, что таковы от 5 до 10 процентов сновидений, описываемых теми, кого разбудили в конце фазы быстрого сна, когда наш мозг находится в состоянии высокой активности: такие сны очень яркие и напоминают пусть фантастические, но достаточно убедительные истории.
Подобно Хобсону, Фолкс скептически относился как к фрейдистскому, так и к другим методам толкования сновидений. Он считал, что сновидения — это побочный продукт двух эволюционных процессов: возникновения стадии быстрого сна и развития человеческого сознания, которое требует создания повествований из любых получаемых мозгом данных. И отвечающая за придумывание историй часть мозга, когда она активируется в фазе REM, просто не в состоянии противостоять такому искушению! Однако выводы по части природы сновидений, к которым пришел Фолкс, коренным образом отличались от выводов Хобсона. Во-первых, Фолкс сходился во мнении с Джоном Антробусом: оба они не верили, что сновидения по определению причудливы и непоследовательны. Он полагал, что все дело в восприятии: нас будят именно те сны, которые носят галлюцинаторный характер, сны, эмоционально насыщенные и странные. Все же остальные — более реалистичные и обыденные, которые мы по большей части и видим в течение ночи, — именно потому и не запоминаются.
Он обосновывал свои выводы отчетами о сновидениях, собранными в собственной лаборатории, которую он считал лучше всего оснащенной и приспособленной для этих целей. Его сотрудники выслушивали повествования о сновидениях сразу же, как только будили подопытных как в фазах REM, так и в других фазах сна, и в этих отчетах содержалось не так уж много упоминаний о причудливых полетах фантазии, неожиданных сменах обстановки и тому подобном. Фолкс утверждал, что описания сновидений «по свежим следам» более полные и точные, нежели описания, сделанные поутру, — точно так же, как показания свидетелей автокатастрофы, полученные сразу после происшествия, более детальны и точны, чем показания, полученные спустя какое-то время. Следовательно, описания, полученные на месте, в лаборатории, были по-настоящему репрезентативны, и эти описания по большей части содержали относительно логичные образы, увязанные в правдоподобное повествование.
Фолкс также пришел к выводу, что создание сновидений — это сложный когнитивный процесс, который развивается у человека далеко не сразу. Такой вывод он сделал после того, как долго и упорно изучал детские сновидения — это его исследование пролило свет на удивительные моменты, касающиеся развития человеческого сознания. Как он писал в своей книге «Детские сновидения и развитие сознания», «чтобы видеть сон, недостаточно просто способности видеть. Вы должны уметь мыслить определенным образом. Вы должны быть способны смоделировать сначала мгновенно, а затем в более развернутом виде некую осознанную реальность, для которой нет основы в текущем чувственном восприятии и которую вы прежде никогда не переживали».
Удивительные открытия, касающиеся детских сновидений, были сделаны Фолксом почти случайно. Во время одного из исследований, проходивших в Чикагском университете, он озадачился вопросом: а влияет ли на содержание сновидений взрослого человека просмотр перед сном фильма, в котором много сцен насилия? Параллельно он провел эксперимент, целью которого было выяснить, как влияет на содержание сновидения ребенка вечерний просмотр телешоу «Дэниел Бун»12, в котором хватало как «мирных», так и достаточно напряженных эпизодов. И хотя, как выяснилось, прямого воздействия на содержание сновидений содержание сериала не имело, Фолкс открыл для себя совершенно новое направление исследований: «Я начал осознавать, что для того, чтобы понять, как этот идиотский сериал влияет на детские сновидения, мы должны прежде всего понять, что детские сновидения собой представляют — а вот этим-то вопросом никто еще на самом деле толком не задавался».
Перейдя на работу в Университет Вайоминга, Фолкс создал лабораторию, в которой изучал сновидения детей, набранных по объявлению в газете, — это оказалось самым широкомасштабным проектом из всех подобных. Он начался в 1968 году, и в распоряжении Фолкса были две группы — четырнадцать малышей в возрасте трех-четырех лет и шестнадцать детей от девяти до одиннадцати лет. За исключением четырех детей из старшей группы, семьи которых куда-то переехали, все остальные участвовали в эксперименте на протяжении пяти лет. Каждый из детишек проводил в лаборатории девять ночей в году. В эту ночь ребенка будили трижды, в основном во время фазы REM.
Спальни были удобными, здесь было полно игрушек, на стенах висели яркие картинки. Родители часто оставались, чтобы уложить тех, кто помладше, но в основном в роли няни был сам Фолкс — читал сказки, давал попить и все такое прочее. И хотя сотрудников в лаборатории хватало, именно Фолкс будил детей и задавал им ключевой вопрос: что только что происходило? Если бы он спрашивал, снилось ли что-нибудь ребенку, он бы невольно подталкивал того к положительному ответу, а также побуждал к самоанализу, на который дети еще не способны. Он просто ожидал от них объективного рассказа вроде того, как дети описывают все то, что видят из окна автомобиля.
Фолкс также несколько раз в год тестировал дневные когнитивные навыки каждого ребенка. Ради этого он в течение первых трех лет эксперимента организовывал двухнедельный летний детский садик, чтобы непосредственно наблюдать за поведением детей в игре и общении. «Мы хотели как можно лучше узнать этих детей в их дневной обстановке, чтобы потом понять, какое это имеет отношение к их сновидениям, а также сравнить ребенка “дневного” с ребенком “ночным”», — рассказывает Фолкс. Он сделал удивительные открытия, полностью противоречащие представлениям о природе детских сновидений как ученых, так и родителей. Полученные Фолксом данные говорят о том, что дети начинают видеть такие же — по форме и по частоте — сны, как и взрослые, только с девяти—одиннадцати лет. До этого критического возраста — девяти лет — дети, которых будили в фазе REM, говорили о том, что им что-то снилось, в 30 процентах случаев, и только после девяти частота появления снов возрастала до 80 процентов, как и у взрослых людей. Что еще более важно, содержание детских снов разительным образом отличалось от взрослых сновидений, и со временем удалось выявить даже некую модель.
Сновидения детишек до пяти лет состояли в основном из коротких, обыденных, статичных образов; они часто видели различных животных или привычные действия, как, например, еду или отход ко сну. Вот типичный рассказ четырехлетнего мальчика по имени Дин:
«Я видел, что я сплю и что я в ванне. И что я сплю возле киоска с кока-колой, там, откуда берут колу».
Между пятью и восемью годами рассказы становятся более сложными, в сновидениях появляются действия и взаимоотношения между персонажами, но до семи-восьми лет сам ребенок редко появляется в качестве действующего лица собственного сна. Например, когда Дину было шесть, он рассказал о сне, характеризующем возможности видеть сны на его этапе развития сознания:
«Домик на озере Барбара. Домик маленький, и я заглянул в него. Мы с Фредди играли рядом с ним с игрушками и всякими другими вещами».
К восьми годам сны Дина стали более длинными, он уже стал их активным действующим лицом:
«Моя семья — сестра и мама — и я собирались кататься на лыжах. Мы летели туда на самолете. Я видел самолет и людей и всякие разные вещи в аэропорту. Но я отвернулся и сел не на тот самолет и вместо этого полетел на Олимпийские игры. Я очень волновался, когда оказался на Олимпийских играх, потому что сел не на тот самолет. Я видел людей на Олимпийских играх, у них был факел, они катались на лыжах и все такое».
Сон, о котором рассказала сестра Дина, Эмили, когда ей было двенадцать лет, подтверждает то, о чем говорил Фолкс, — что после одиннадцати лет сны детей, как и сны взрослых, отражают их личные проблемы и эмоциональные заботы:
«Я была в машине с двумя своими подружками и еще с одной девочкой и ее мамой, она была француженкой, и она везла нас домой. Она разговаривала с нами с французским акцентом. И там, на улице, было что-то мое, и я сказала им, что на улице лежит мое ожерелье. Мы остановились, и одна из подружек вышла, чтобы его взять. А ее папа, он тоже был в машине, просто уехал, и она осталась стоять посреди улицы. Мы все в машине переглядывались, мы удивились. Под конец я расстроилась и даже разозлилась на него, потому что он оставил ее на улице совсем одну».
Противники Фолкса заявляли, что сбор отчетов о снах в лабораторных условиях искажает результаты — в домашних условиях эти рассказы могли бы быть совершенно иными. Команда исследователей из лаборатории Хобсона провела исследование на дому: родители получили 88 рассказов о снах от четырнадцати детей в возрасте от четырех до десяти лет. Родителям объяснили, что цель исследования — определить природу и частоту детских сновидений, что они не должны заставлять детей пересказывать сны, хотя в некоторых случаях дети должны были, лежа в кровати, несколько раз повторять себе: «Я запомню свой сон». Такое происходило в течение пяти ночей, а всего исследование заняло тринадцать ночей подряд. Родители, будя детей по утрам или иногда среди ночи, записывали их рассказы на диктофон. Результаты этого исследования показали, что дети были способны подробно пересказывать свои сновидения, которые по продолжительности, количеству персонажей и драматичности ничем не отличались от сновидений взрослых. Четырех-пятилетние дети пересказывали сны, в которых сами принимали самое деятельное участие. Исследователи пришли к выводу: «Поскольку дети рассказывали о таких снах самым близким людям и в привычной и удобной для них обстановке, можно предположить, что обстановка лаборатории не может быть подходящей для получения надежных данных».
В ответ Фолкс заявил, что знания родителей о сути исследования — а большинство из них были образованными людьми из Бостона — повлияли на результаты: «Культурные условия, которые довлеют над родителями, в большинстве своем проживающими в районе Кембриджского университета, врачами и юристами, предполагают, что их дети должны “проявить себя” в любых тестах на развитие воображения, плюс к этому они испытывали специфическое давление со стороны исследователей, утверждающих, что детские сновидения также должны быть примерами этого развитого воображения». Фолкс сам провел исследования, продемонстрировавшие, что если в лабораторных условиях и на дому пользоваться одним и тем же методом получения рассказов о сновидениях, то их содержание будет мало чем отличаться. Другие критики теории Фолкса считали, что лаконичность и будничность рассказов маленьких детей объясняется их небольшим еще словарным запасом, неразвитостью соответствующих навыков — другими словами, их неспособностью точно описать, что они видели во сне. Но тесты Фолкса, проводившиеся днем и призванные выявить когнитивные способности детей, показали, что те из них, кто часто рассказывал о своих снах, отнюдь не обладали лучшей памятью, словарным запасом или описательными умениями, чем дети, редко описывавшие свои сны. Зато это тестирование показало другое: детишки, чаще рассказывавшие о снах, обладали более высоким уровнем зрительно-пространственных навыков, например, они лучше справлялись со стандартным тестом, когда им показывали изображение разноцветной конструкции, которую затем надо было воссоздать из кубиков. Фолкс пришел к выводу, что визуальное воображение развивается постепенно и является важнейшим условием сновидений.
Его выводы были подкреплены неожиданными результатами, полученными от двух из участвовавших в исследовании детей. Два мальчика из группы от одиннадцати до тринадцати лет при пробуждении в фазе REM редко рассказывали о своих сновидениях. И хотя у них были вполне приемлемые навыки запоминания и вербальные умения и они хорошо успевали в школе, они, однако же, демонстрировали ненормально низкий — характерный для пяти-семилетних детей — результат в тесте с картинкой и кубиками. «В их случае, в отличие от пяти-семилетних детей, речь шла не о том, что у них бывали сновидения, но они их не запоминали либо не были в состоянии описать. Скорее всего, они просто не видели снов, или их сны были неинтересными, незапоминающимися», — утверждал Фолкс.
Мнение Фолкса о том, что у детей до пяти лет еще нет необходимых для сновидений зрительно-пространственных навыков, подкреплялось исследованиями сновидений слепых, которые проводила жена Фолкса, когнитивный психолог Нэнси Керр. Те, кто потерял зрение в возрасте до пяти лет, крайне редко рассказывали о визуальных образах в сновидениях. Те, кто ослеп в возрасте от пяти до семи, иногда говорили о визуальных образах; те же, кто перестал видеть после семи лет, сохранили способность видеть в снах такие же визуальные образы, как и зрячие, они также могли описать внешность тех людей, которых встречали до того, как потеряли зрение. Поскольку Фолкс установил, что период от пяти до семи лет является решающим в развитии сновидений, он утверждает, что именно в этот период мозг обретает способность создавать зрительные образы без опоры на непосредственный перцептивный опыт. «Сновидение имеет отношение не к тому, как мы видим, а к нашей способности думать о людях, предметах и событиях вне прямой связи с их физическим присутствием», — говорит Фолкс.
Процесс мышления, конечно же, также позволяет незрячим создавать зрительные образы, хотя они больше не могут получать информацию с помощью органов зрения. Психолог Рэймонд Рэйнвилл, который потерял зрение в 25 лет и с тех пор изучал феномен сновидений у незрячих, говорит, что в первое время после того, как он ослеп, визуальные образы в его сновидениях были по-прежнему яркими и четкими: «Способность видеть в снах была первым шагом в моем осознании того, что зрение и видение — совершенно разные феномены. Видение — это образ мышления, с моей точки зрения».
С тех пор как Рэйнвилл ослеп, прошло уже более тридцати лет, и теперь, говорит он, образы, которые он видит в сновидениях, похожи на те визуальные образы, которые он создает в своем сознании в период бодрствования: «Я могу создавать визуальные образы предметов или людей, основываясь на информации, поступающей от других органов чувств. Я никогда не видел своих детей, но уверен, что знаю, как они выглядят, и когда они приходят ко мне во сне, я их вижу». Но когда он видит во сне дом, в котором вырос, или то, что происходило до того, как он ослеп, визуальные образы совершенно иные: он видит их с той же четкостью, как и в те времена, когда глаза были еще надежным средством получения информации: «Большинство возникающих в сновидениях образов зависят от того, что мы помним, и с возрастом все больше и больше того, что я запоминал, становилось воспоминаниями слепого». Яркие сновидения, в которых он видит то, что когда-то видел своими глазами, бывают у Рэйнвилла не чаще пары раз в год, и, как правило, случаются они тогда, когда в его образе жизни происходят какие-то сбои или перемены или после какого-то сильного эмоционального переживания.
Он вспоминает один сон: ему одиннадцать или двенадцать лет, и он гуляет по пляжу, как частенько делал это со своим дедушкой. Он четко видит идущих мимо людей, в особенности некую привлекательную даму в голубом купальнике и с блестящими черными сережками. Они с дедушкой останавливаются у киоска с пиццей, ждут, пока пицца остынет, и дедушка взволнованно говорит ему: глянь, кто идет! «Я уверен, что он говорит о ком-то из членов семьи, я поворачиваюсь — и вижу, что все замерло, застыло. Я понимаю, что вижу открытку, и понимаю, что это сон», — вспоминает Рэйнвилл. Он говорит, что такие сны, в которых он видит свою жизнь до того, как с ним случилось несчастье, полны радости, он ощущает счастье, но по пробуждении на него наваливается огромная печаль, потому что он возвращается к реальности, к пониманию того, что он слеп: «Однако же память о том, каково это — быть зрячим, играет очень важную и стимулирующую роль в поддержании психологической способности создавать реалистичные визуальные образы. Мне также помогает осознание того, что я не утратил неврологическую поддержку».
Он рассказывает и о том, что сновидения играют ключевую роль в его способности передвигаться в новом для него окружении и запоминать возникающие в его воображении зрительные образы. Когда перед ним встала задача запомнить дорогу к новому кабинету зубного врача, у него было сновидение, которое он сам называет «консолидирующим»: все слуховые и чувственные данные, которые он впитал во время нескольких первых походов к врачу, слились воедино, и он обрел ментальную картину и нового кабинета, и нового пути. После того как он увидел свой путь в этом «консолидирующем» сне, он смог преодолевать его с той же легкостью, как он передвигается по своему собственному дому, а ориентируется он в доме столь же уверенно, как любой зрячий. Подобные сны также помогают консолидировать, закреплять и другие типы новых зрительных представлений: «Когда моя дочка сделала короткую стрижку, я ощупал ее новую прическу, оценил ее, как-то прокомментировал. И все же, когда я снова встречался с дочерью или думал о ней, я совершенно спонтанно представлял ее с длинными волосами. Но однажды она мне приснилась с этой своей новой прической, и с тех пор, когда бы я о ней ни вспоминал, я представлял ее уже стриженой». Он говорит, что и другие потерявшие зрение не в самом раннем детстве рассказывают о подобных сновидениях.