– А как же вы поедете, Тамара Александровна? «Вас сбросят на парашюте?» – Последнюю фразу он произнес мысленно – еще не выжил из ума.
Теща что-то проворчала про друга безоблачного послевоенного детства, который тоже собирается в Венгерово на личной машине. Потом она опять брюзжала, хлопая дверцами холодильников – про невроз навязчивых движений, что ее опять покусали цены в магазине, что при таком обилии холодильников в доме их содержимое могло бы быть разнообразнее. Съедобно ли содержимое всех этих многочисленных пакетов, упаковок, баночек с наклейками? Смолин не удержался от шпильки – съязвил, что лучший способ узнать, съедобен ли продукт – это его съесть. Сказал и заперся в ванной. Уставился в зеркало. У существа, смотрящего из зазеркалья, на лбу было написано, что Дарвин был прав…
Тамара Александровна пожаловалась Альбине. Когда он вернулся в спальню, чтобы воспользоваться платяным шкафом, супруга уже не спала. Сидела, нахохлившись, в мятой ночной сорочке, уныло рассматривала родинку на плече. Смолин отвел глаза. Застывшая, холодная красота в последнее время не вдохновляла.
– Ты должен быть посдержаннее с мамой, – хмуро сказала Альбина. – Я понимаю, что она тебе надоела до полного неприятия, но мы же цивилизованные люди, нет? Сегодня она уедет. А на следующей неделе собирается обратно в свою Кыштовку.
– Хорошо, я напрягусь, – пообещал Смолин, забираясь в шкаф. – Ты не слишком рано встала?
– Нет, – возразила Альбина. Судя по шелесту и кряхтению пружин, она избавлялась от ночной сорочки и тянулась за «рабочим» бельем. – В отличие от некоторых, мой утренний сон не делится на две части – до звонка будильника и после. Если надо, значит, надо.
Когда он выбрался из шкафа, Альбина уже облачилась в строгое белье и изучала содержимое своей прикроватной тумбочки – с таким видом, словно в ней чего-то не хватало. «Вибратора, – подумал Смолин, – идентичного натуральному. Не удивлюсь, если в один прекрасный день нас станет трое».
Их отношения перетекали из зоны умеренной прохлады в зону приличных холодов. Теща Тамара Александровна придерживалась стойкого мнения, что эти двое – не пара. Она пронесла это мнение через долгие семь лет и только укрепила его. Теперь того же мнения придерживались остальные участники вялотекущего семейного триллера. Детей в семье не было. Кто бесплоден, не выясняли. Альбина работала в похоронном агентстве «Белая ночь» – мало того, она им руководила и даже придумала название (довольно спорное). В светлом прошлом Альбина торговала цветами, впоследствии бизнес разросся, потом скончался родной брат, и весь его печальный бизнес придавил Альбину мертвым грузом. Нормальные люди советовали продать бизнес. Альбина колебалась. Последней каплей стал скандал, устроенный Смолиным. Отличное решение – выслушай мужа и сделай наоборот. Она попробовала и втянулась. Клиент всегда мертв, все такое. Да и люди стали умирать чаще, денег у безутешных родственников стало больше – в связи с неуклонно растущим благосостоянием граждан…
– Ты опять к своим покойникам? – равнодушно спросил Смолин.
– А ты опять к своим живым? – парировала Альбина.
– У меня тоже случаются покойники, – похвастался Смолин. – Работаем по наследствам. А те, кто их составляют, имеют странное свойство умирать раньше, чем планируют. Но общаемся мы – тут ты права – исключительно с живыми.
– Кстати, о наследстве, – задумчиво сказала Альбина.
– Хочешь сгрузить на меня своих клиентов? – насторожился Смолин.
Очень трудно вывести из равновесия холодную женщину.
– Нет. – Она презрительно скривила губы. – Не дождешься. Я вспомнила, как на старославянском языке звучало слово «наследство». Извини, дорогой, но это «задница».
– Да, отчасти ты права, – согласился Смолин. – В древнем своде российских законов – так называемой «Русской правде» – фигурирует именно это слово. Но, увы, дорогая, с ударением на «и». «Задни ́ца». И сразу другой смысл, верно?
Итак, он вывалился из дома, как из душного склепа. По привычке шагнул к гаражу, вспомнил, что машина переехала в автосервис, развернулся, зашагал обратно, мысленно подсчитывая, во сколько денег обойдется так называемый профилактический осмотр. Возможно, права любезная Тамара Александровна – зарабатывал ее зять немного. Смолин трудился в адвокатской конторе «Богоявленский и сыновья». В фирме царила атмосфера умеренно-демократической тирании. Больше всего там обожали пускать пыль в глаза. Никакими «сыновьями» в конторе не пахло, фамилия Богоявленский была псевдонимом некоего Шельмана Михал Михалыча (с такой фамилией уж точно репутацию не сделаешь), но данный факт тщательно скрывался. Любимым ругательством в конторе была загадочная для непосвященных фраза: «Иди ты в Андорру». Немногие знали, что в крошечном европейском государстве четверть века назад запретили адвокатов. Как класс. Тамошнее правосудие убеждено, что ловкие юристы могут и дьявола сделать богом, нечего им делать в суде, только головы морочат присяжным…
До станции метро «Заельцовская» оставалось четыре шага. Ехать – два пролета под Красным проспектом. Нужды в автомобиле не было. Но не успел он влиться в толпу, штурмующую стеклянные двери, как зазвонил телефон.
– Мама спрашивает, – сухо сказала Альбина, – не будешь ли ты столь любезен отвезти ее сегодня днем на улицу Станционную, где ее подберет один старый знакомый, с которым она поедет в Венгерово?
– Как-то сложно, – озадачился Смолин.
– Ничего сложного, – возразила Альбина. – Дедушка старый, он не знает, что такое город, и боится на своей машине типа «Вятка» появляться в центре.
– Могу ее подвезти только на трамвае, – злорадно сказал Смолин. – Машина в автосервисе. Я, кстати, говорил.
– Я, кстати, не помню. То есть ты отказываешься?
– Отказываюсь? – поразился Смолин. – Отказываюсь… что? Подвезти твою мать на трамвае?
– Хорошо, я так ей и передам. – Альбина бросила трубку.
Он заскрипел зубами от злости – достала-таки. Кинулся к стеклянным дверям, но вновь включился телефон. Звонил коллега Рудик Харчевский. Особым жизнелюбием голос абонента не отличался – нормальное явление для понедельника.
– Привет, – хрипло вымолвил Рудик.
– Привет, – согласился Смолин. – Позвольте угадать. Ты вчера мешал желудочную микстуру с жидкостью для ращения волос?
– Нет, – отрезал Рудик, – жизнь такова, что постоянно ставит перед нами бутылку водки. Да, я выпил вчера. Но я уже практически на работе.
– Я тоже буду.
– Не будешь. Михал Михалыч изволит тебя послать. Меняй направление и следуй по адресу: улица 26 Бакинских комиссаров, восемнадцать, квартира… такая же.
– Почему меня?
– А кого? Международных наблюдателей?
– Господи, да где это?
– У тебя нет GPS? – удивился Рудик.
– В голове?
– В машине.
– Машина в ремонте.
– Сочувствую, – хмыкнул Рудик. – Но деваться некуда, против кармы не попрешь. Можешь оспорить повеление, но учти, что в спорах рождается не истина, а грибы и сибирская язва. По указанному адресу ты найдешь некую Талысину Татьяну Геннадьевну. Это дочь Гангреевой, которая приходится дочерью, а проще говоря, наследницей безвременно почившей Ермаковой – чудаковатой старухи из Дома под часами. Запомни эту несложную цепочку: Ермакова – Гангреева – Талысина. Итак, Гангреева – единственная наследница. Так думали до пятницы. Но в пятницу огласили завещание, и выяснилось, что старуха отвалила внучке целую квартиру. Гангреева в шоке. Не хочет видеть дочь и, похоже, забыла, что она мать. Талысина, вероятно, не в курсе. С матерью она почти не общается, а о существовании доброй бабушки и вовсе забыла. Ты должен ее найти, поставить в известность, зачитать…
– Права, – усмехнулся Смолин. – Вы уверены, что ей нельзя, например, позвонить?
– Звонили. Не берет. Если верить ее матери (а верить ли матери, вопрос интересный), Талысина в данный момент нигде не работает, не учится, полгода не оплачивала коммунальные счета и не жаждет встреч с представителями жилищных контор. А известить ее мы обязаны СЕГОДНЯ. Так что дуй. Дорога не близкая, до обеда можешь не появляться.
– Да где это? – в сердцах воскликнул Смолин.
– А я знаю? – с убивающей простотой отозвался Рудик и повесил трубку.
Он представил, как Харчевский потянулся к чайнику; как всунулся в комнату мэтр Богоявленский, известил, что до вечера не появится, как потянулся народ с чашками: надутый очкарик Виктор Плотников, впорхнула улыбчивая Лара Малинович в здоровенных очках, эротично уселась на стол Смолина, потекла непринужденная беседа. Для чего еще создан понедельник? Для отдыха на работе после трудных выходных.
Он сплюнул, побежал на переход, где догорал зеленый. К остановке подлетала стайка маршрутных автобусов. Интуиция подсказывала, что на метро до упомянутой улицы ему не добраться…
Он поразился протяженности городских окраин. С двумя пересадками доехал до Верещеевского парка – обширной лесисто-заболоченной территории, окруженной промышленной зоной. Плутал мглистыми переулками, выслушивая от местных жителей противоречивые указания. У истока улицы еще стояли приличные дома, но за забором автобазы потянулись бараки, заросшие чахлыми тополями. Он шел и удивлялся – куда его занесло? Неужели в наше время, под боком у приличного мегаполиса существуют подобные «спутники», где живут люди? Бараки уплотнялись, дорога превращалась в сплошную колдобину. Стаи бродячих собак зорко патрулировали окрестности. К нужному дому он подошел без двух одиннадцать – глянул на часы и ужаснулся: где его носило два с половиной часа? Чертыхаясь, что повелся на элементарную «разводку», зашагал к бараку, погруженному в неопрятную растительность. Умирающие тополя клонили головы. В двухэтажном бараке был всего один подъезд. Из него вываливалась пара пьяных, виртуозно матерящихся «автохтонов». Автомобильное правило «дай дорогу дураку» работает и в сухопутном мире – Смолин посторонился.
– А это что за т-тетерев? – спотыкаясь, пробормотал алкаш.
– Г-где, К-колян? – «Коллега» алкаша принялся ловить разбегающийся фокус.
– Д-да здесь был… – Эти двое практически ничего не видели. Спотыкаясь, побрели прочь. Смолин пожал плечами, вошел в подъезд. В бараке пахло кошками и отходами человеческой жизнедеятельности. Древняя штукатурка отслаивалась от потолка, свисала клочьями, на стенах красовались замысловатые «фрески» от сырости. Дом возводился в сороковые годы – когда эвакуировали за Урал заводы, и нужно было срочно расселять рабочих.
Он с изумлением озирался. И в этом милом местечке проживает будущая владелица квартиры в центре за бешеные деньги? Ну что ж, ей пора переезжать… Он освоил длинный коридор, заглянул в почтовые ящики – у всех выломаны дверцы, и никакой корреспонденции. Ступил на аварийную лестницу, прислушался. Почему его охватило волнение?
В бараке было тихо – только за стеной прерывисто гудело. Самогонный аппарат, – решил Смолин. Он обнаружил на втором этаже аналогичный коридор и на цыпочках начал продвижение, боязливо поглядывая по сторонам.
На дверях сохранились таблички. Восемнадцатая квартира располагалась в конце коридора. Не дверь, а мечта омоновца. Он вытер ноги о сморщенный коврик, поискал звонок, занес руку, чтобы постучать. Еще раз прислушался, постучал.
Дверь открылась от удара костяшками пальцев.
Он подождал, стукнул еще раз. Щель расширилась. Показалась стена, оклеенная обоями в пошлых подсолнухах, огрызок зеркала, половицы с отслаивающейся краской.
Дальнейшие действия Смолина были нелогичны. Нормальный человек постучал бы громче, что-нибудь крикнул. Но Смолин погрузился в странное состояние. Он вошел в узкий коридор с огрызком зеркала. Мебели в прихожей не было, за исключением вешалки со старыми плащами.
В горле пересохло. Он уже не отдавал отчет своим поступкам. Шагнул за порог, отделяющий прихожую от квартиры.
И обнаружил в ветхом жилище странную женщину.
Она должна была заметить его. Но она не замечала. Он мог поклясться, несколько раз она обращала взор в его сторону – он проходил сквозь него, не задерживаясь. Смолин сместился за колченогий трельяж, стоял, как зачарованный. Щеки пылали. Он не мог ни уйти, ни окликнуть ее. Никогда не замечал за собой проблем с принятием решений. Женщина была относительно молода, чуть за тридцать. Хорошенькое личико, каштановые волосы, интересно рассыпанные по плечам… и совершенно пустые огромные глаза. Она блуждала по квартире – в простеньких трико, закатанных до колен, смешных меховых тапках, в застиранной майке. Он не мог понять, чем она занимается. Но зрелище завораживало. Стерла ладошкой пыль с окна, выходящего на чахлое тополиное хозяйство, забралась в кособокий «славянский» шкаф, извлекла со дна кусок простыни, тщательно вытерла руки. Потом приблизилась к древнему телефонному аппарату (в детстве у родителей Смолина был такой же), сняла трубку, повертела ее, аккуратно вернула на рычаг. Словно лунатик, побрела на кухню, «интерьер» которой хорошо просматривался из «засады». Шипела кастрюля на ржавой «Лысьве». Она отодвинула ее как-то судорожно, щелкнула переключателем. Раздалось невнятное бормотание – женщина умела разговаривать. Потом она пропала. Из крана полилась вода. Хлопнула дверца холодильника, женщина вышла, грызя морковку. У нее были белые и, похоже, здоровые зубы. Она включила телевизор – архаичный «Рекорд» на одноногой подставке. Последующие действия напоминали поиски затерявшегося пульта, что было полной ерундой. Она прощупала углы старого кресла, осмотрелась, пожала плечами, приподняла кипу желтых газет на этажерке. Телевизор все равно не показывал – он был отключен от антенны. По экрану бегала рябь. Она вздохнула и выдернула вилку из розетки. Вновь отправилась на кухню, чуть не задев Смолина. Он затаил дыхание. Что он тут делает? Эта женщина не Талысина Татьяна Григорьевна. У нее серьезные проблемы с головой, у Талысиной их быть не должно. В противном случае мамаша Гангреева раструбила бы об этом на все рублевое пространство. Умалишенному трудно вступить в права наследования – требуется опекун, а уж такой удачи Гангреева бы не упустила.
Приступы помутнения чередовались просветами. Она высыпала из флакончика несколько капсул, проглотила их. Движения стали увереннее, лицо осмысленнее. Но ей не везло в этот день. Хлопнула дверца, женщина вскрикнула, прищемив палец. Потекла вода, она сунула под нее палец, чтобы остудить… опять закричала. Смолин выскользнул из укрытия, на цыпочках добрался до проема. Неприятности по двое не ходили: она стояла к нему вполоборота, высасывала кровь из пальца. Пора, решил он. Попятился и вдруг заметил, что женщина напряглась. Резко повернулась, устремив на него осмысленный взор…
Он мог замять неловкую ситуацию, объяснить, что не туда попал, просто выбежать из квартиры, отказавшись от комментариев. Но его пригвоздило к полу. У женщины были безумно красивые глаза. Он поймал себя на мысли, что ему не хочется уходить. Просто любопытно посмотреть, что будет дальше…
Она побледнела, затем ее бросило в жар – щеки заалели.
– Господи, Павел… – она хрипела, но интонации голоса были приятные. Она подошла к нему, пристально посмотрела в глаза… и вдруг обняла за шею. – Ты испугал меня…
Он не помнил, как выскочил из квартиры. Очнулся на улице, когда порывистый ветер освежил голову. Ну и дела. Да, он Павел, но не до такой же степени…
Бродячая собака покосилась в его сторону, побрела знакомиться, волоча хвост по земле. Он развернулся, не оглядываясь, зашагал к проезжей части.
– Уважаемый Рудольф Валентинович, вы уверены, что дали мне точный адрес? – злобно прошипел он в трубку.
– Какой адрес? – не понял Рудик.
– Издеваешься? – взорвался Смолин.
– Минуточку, – туго соображал коллега. – Ну да. Мы ищем негра в темной комнате. Хочешь сказать, что до сих пор не выполнил поручение шефа? Держу пари, Михалыч не возрадуется…
– К черту Михалыча! – прорычал Смолин. – Мы работаем не для того, чтобы его радовать. Внятно продиктуй адрес Талысиной.
– Улица 26 Бакинских комиссаров… – заунывно затянул Рудик. – Подожди, у меня тут на шпаргалке помечено… Ага, дом семнадцать, квартира… такая же.
– Я убью тебя, Рудик…
– То есть ты промахнулся, – злорадно констатировал коллега. – Мимо кассы, брат.
– Ты сказал «восемнадцать, квартира… такая же».
– Я не говорил «восемнадцать», – возразил коллега. – Я сказал: «дом семнадцать, квартира… такая же». С утра у меня были перебои с дикцией. А ты бы мог переспросить. А теперь выходит, что ты впустую потратил рабочее время, – в голосе коллеги зазвучали нотки профессионального любопытства. – У тебя такой голос, словно ты чудом избежал смертной казни. Что-то случилось… в восемнадцатом доме и восемнадцатой квартире? Тебя преследовал пьяный мужик с топором?
– Хуже, – буркнул Смолин и выключил телефон.
Он перешел дорогу, стал выискивать таблички на стенах домов. Табличек не было, хотя строения определенно имели нумерацию. Пришлось прибегнуть к подсказкам. Местная жительница, выбивающая половик у разрушенной взрывом беседки, сообщила, что живет в доме номер сорок пять, а если ему нужен семнадцатый, то нужно идти к началу улицы и там у кого-нибудь спросить. Обычное дело, когда нумерация на четной и нечетной сторонах не совпадает. Виновата автобаза, которая тянется на километр и значится под номером восемь.
Он отправился на юг и через четверть часа уже взлетал по ступеням трехэтажного кирпичного строения. Квартира за дерматиновой дверью хранила молчание. Он в сердцах ругнулся. Приоткрылась соседняя дверь. Высунулся любопытный нос, осведомился, в чем дело. Он произвел на свет адвокатское удостоверение, водрузил под очи соседки. Дело жизни и смерти, мэм. Женщина по имени Татьяна… «Ой, а Танечка уехала, – вспомнила пожилая женщина. – Собралась на днях и уехала на Алтай – дешевым пассажирским поездом. Вернется через неделю. Связи с девушкой нет».