— Ну, чего вы таращите глаза другъ на друга, точно другъ друга боитесь? Кто знаетъ объ этомъ? Кажется, намъ нѣтъ смысла строить другъ другу каверзы.
— Конечно, — сказали въ одинъ голосъ Дильберъ и слуга гробовщика. — Конечно!
— Ну, и отлично, — воскликнула женщина. — Довольно объ этомъ. Кому станетъ хуже отъ того, что мы кое-что взяли? Не мертвецу же!
— Разумѣется, — сказала Дильберъ, смѣясь.
— Если этотъ скаредъ хотѣлъ сохранить всф эти вещички послѣ смерти, — продолжала женщина, — то почему при жизни онъ никому не дѣлалъ добра: вѣдь если бы онъ былъ подобрѣе, навѣрное нашелся бы кто-нибудь, кто приглядѣлъ-бы за нимъ при кончинѣ, не оставилъ бы его одинокимъ при послѣднемъ издыханіи.
— Нѣтъ словъ справедливѣе этихъ! — сказала Дильберъ. — Вотъ и наказаніе ему.
— Было бы даже лучше, если бы оно было потяжелѣе! — отвѣтила женщина. — Оно и было бы таковымъ, повѣрьте мнѣ, еслибы только я могла забрать еще что-нибудь. Развяжите узелъ, старикъ Джо и назначьте цѣну за вещи. Говорите на чистоту. Я не боюсь того, что вы развяжете мой узелъ первымъ, а они увидятъ содержимое его. Кажется, мы довольно хорошо знаемъ занятья другъ, друга, еще и довстрѣчи здѣсь. Въ этомъ нѣтъ грѣха. Развязывайте узелъ, Джо.
Но деликатность ея сотоварищей не позволила этого, и человѣкъ въ черной полинявшей парѣ отважился первымъ показать награблвивую добычу: ея было немного. Одна или двѣ печати, серебряный карандашъ, пара запонокъ и дешевенькая булавка для галстука — вотъ и все! Старикъ Джо разсматривалъ и оцѣнивалъ каждую вещь въ отдѣльности, мѣломъ записывая на стѣнѣ сумму, которую разсчитывалъ дать за каждую вещь.
Кончивъ дѣло, онъ, подвелъ итогъ.
— Вотъ! — сказалъ Джо. — Я не прибавлю и шести пенсовъ, даже если бъ меня живьемъ сварили въ кипяткѣ. Теперь чья очередь?
Слѣдующей была мистрисъ Дильберъ. У нея было нѣсколько простынь, полотенецъ, немного носильнаго платая, одна или двѣ старомодныхъ чайныхъ серебряныхъ ложки, сахарные щипцы и нѣсколько сапогъ.
Ея счетъ записывался на стѣнѣ тѣмъ же порядкомъ.
— Женщинамъ я даю всегда очень дорого, Это моя слабость, и она въ конецъ разоритъ меня, — сказалъ старикъ Джо. — Вотъ вашъ счеть. Если вы будете настаивать на прибавкѣ даже въ одинъ пенни, я раскаюсь въ своей щедрости и вычту полкроны.
— А теперь развяжите мой узелъ, Джо, — сказала первая женщина.
Чтобы развязать его, Джо для большаго удобства опустился на колѣни и, развязавь множество узловъ, вытащилъ большой тяжелый свертокъ какой-то темной матеріи.
— Что это? — спросилъ Джо. — Постельныя занавѣски?
— Да, — отвѣтила женщина со смѣхомъ, наялюѵ щнась, — Постельныя, занавѣски?
— Беужели ты хочешь сказать, что ты снялп ихъ вмѣстѣ съ кольцами, когда онъ еще лежалъ на кровати? — спросилъ Джо.
— Разумѣется, — отвѣтила женщина. — А почему бы мнѣ и не снять ихъ?
— Тебѣ на роду написано быть богатой, — сказалъ Джо, — и ты, навѣрное, добьешься этого.
— Разъ представляется случай что-нибудь взять, да еще у такого человѣка, я стѣсняться не стану! — возразила женщина хладнокровно. — Не капните масломъ на одѣяло.
— Развѣ это его одѣяло? — спросилъ Джо.
— А чье же еще, вы думаете? — отвѣтила женщина. — Небось, не простудится и безъ одѣяла.
— Надѣюсь, онъ умеръ не отъ какой-либо заразной болѣзни? — спросилъ старикъ Джо, оставляя работу и смотря на нее.
— Но безпокойтесь, — возразила женщина. — Не такое ужъ удовольствіе доставляло мнѣ его общество, не стала бы я изъ-за этаго хлама долго возиться съ нимъ, если бы онъ дѣйствителыго умеръ отъ такой болѣзни. Разглядывайте сколько угодно, не найдете ни одной дыры, ни одного потертаго мѣста. Это — самая лучшая и самая тонкая изъ всѣхъ его рубашекъ. Не будь меня, она такъ бы и пропала зря!!
— Что вы этимъ хотите сказать? Почему пропала бы? — спросилъ старикъ Джо.
— Навѣрное, ее надѣли бы на него и похоронили бы въ ней, — отаѣчала женщина со смѣхомъ. — Да и нашелся было такой дуракъ, который сдѣлалъ это, но я снова сняла ее. Если и коленкоръ не хорошъ для этой цѣли, то на что же послѣ этого онъ годенъ! Коленкоръ очень идетъ къ покойнику, и, авось, онъ не станетъ хуже въ коленкорѣ, чѣмъ въ этой рубашкѣ.
Скруджъ съ ужасомъ слушалъ этотъ разговоръ. Когда всѣ грабители собрались вокругъ своей добычи при тускломъ свѣтѣ лампочки старика, онъ съ омерзеніемъ и отвращенімъ смотрѣлъ на нихъ, онъ не чувствовалъ бы себя лучше, даже если бы сами демоны торговали его трупомъ.
— Ха, ха! — смѣялась та же женщина, когда старый Джо выложилъ фланелевый мѣшокъ съ деньгами и сталъ считать, сколько приходятся каждому. — Вотъ и развязка! Всю жизнь онъ скряжничалъ, словно для того, чтобы послѣ своей смерти дать намъ поживиться. Ха, ха, ха!
— Духъ, — сказалъ Скруджъ, дрожа всѣмъ тѣломъ. — Я вижу, вижу. Участь того несчастнаго можетъ быть и моей. Мнѣ не избѣжать ея! Но, Боже милосердный! Что это?
Онъ отшатнулся въ ужасѣ, ибо сцена измѣнилась, и онъ очутился возлѣ голой, незанавѣшенной постели, на которой, подъ изорваннымъ одѣяломъ, лежало что-то говорившее своимъ молчаніемъ больше, чѣмъ словами.
Комната была настолько темна, что ее почти, невозможно было разсмотрѣть, хотя Скруджъ, повинуясь какому-то тайному влеченію, внимательно разглядывалъ окружающее, стараясь опредѣлить, что это за комната. Блѣдный свѣтъ, проникавшій снаружи, падалъ прямо на кровать, на которой лежалъ забытый, ограбленный, безиризорный и неоплаканный трупъ.
Скруджъ смотрѣлъ на духа. Его неподвижная рука указывала на голову. Покровъ былъ накинутъ такъ небрежно, что достаточно было легкаго прикосновенія, чтобы онъ спалъ съ лица, Скруджъ подумалъ о томъ, какъ легко это сдѣлать, томился желаніемъ сдѣлать это, но не имѣлъ силы откинуть пркрывала, равно какъ и удалить призракъ, стоявшій рядомъ съ нимъ.
О, смерть, суровая, ледяная, ужасная, воздвигни здѣсь свой алтарь и облеки его такимъ ужасомъ, какимъ только можешь, ибо здѣсь твое царство! Но по твоей волѣ не спадетъ и единый волосъ съ головы человѣка, заслужившаго любовь и почетъ. Ты не въ силахъ, ради страшныхъ цѣлей своихъ, внушить отвращеніе къ чертамъ лица его, хотя рука его тяжела и падаетъ когда ее оставляютъ, хотя прекратилось біеніе сердца его и замеръ пульсъ; эта рука была вѣрна, честна, открыта; это сердце было правдиво, тепло и нѣжно, этотъ пульсъ бился по-человѣчески. Рази, убивай! Ты увидишь, какъ изъ ранъ прольется кровь его добрыхъ дѣлъ и возрастить въ мірѣ жизнь вѣчную!
Никто не сказалъ Скруджу этихъ словъ, но имъ слышалъ ихъ, когда смотрѣлъ на кровать. Онъ думалъ о томъ, каковы были бы первыя мысли этого человѣка, если бы онъ всталъ теперь. Алчность, страсть къ наживѣ, притѣсненіе ближняго? Поистинѣ, къ великолѣпному концу они привели ero.
Онъ лежалъ въ темномъ, пустомъ домѣ, всѣми покинутый, не было ни одного мужчины, ни одной женщины, ни одного ребенка, которые сказали бы: онъ былъ добръ къ намъ, и мы заплатимъ ему тѣмъ же. Кошеа царапалась въ дверь, а подъ каменнымъ поломъ, подъ каминомъ что-то грызли крысы. Почему онѣ старались проникнуть въ комнату покойника, почему онѣ были такъ неугомонны и безпокойны, — объ этомъ Скруджъ боялся и думать.
— Духъ, — сказалъ онъ, — здѣсь страшио. — Повѣрь, оставивъ это мѣсто, я не забуду твоего урока. Уйдемъ отсюда!
Но духъ указалъ на голову трупа.
— Понимаю тебя и сдѣлалъ бы это, — сказалъ Скруджъ, — но не могу. Не имѣю силы, духъ, не имѣю.
И снова ему показалось, что призракъ смотритъ на него.
— Есть ли хоть одинъ человѣжъ въ городѣ, который сожалѣетъ о кончинѣ этого несчастнаго? — спросилъ Скруджъ, изнемогая. — Покажи мнѣ такого, духъ.
Призракъ раскинулъ передъ нимъ на мгновеніе черную мантію, подобно крылу, и, открывъ ее, показалъ комнату при дневномъ свѣтѣ, комнату, гдѣ была мать съ дѣтьми. Она тревожно ожидала кого-то, расхаживая взадъ и впередъ по комнатѣ и вздрагивая при малѣйшемъ звукѣ, смотря то въ окно, то на часы. Несмотря на всѣ усилія, она не могла приняться за иглу и едва переносила голоса играющихъ дѣтей.
Наконецъ, услышавъ давно ожидаемый стукъ, она поспѣшно подошла къ двери и встрѣтила своаго мужа. Это былъ еще молодой человѣкъ, но лицо его уже носило отпечатокъ утомленія, заботъ и горя. Выраженіе его лица свѣтилось, какою-то радостью, которой онъ, повидимому стыдился, которую онъ старался подавить. Онъ сѣлъ за обѣдъ, подогрѣвавшійся для него, и когда она, послѣ долгаго молчанія, нѣжно спросила, какія новости, онъ, казалось, затруднился, что отвѣтить.
— Хорошія или дурные? — спросила она, желая вывести его изъ этого затрудненія.
— Дурныя, — отвѣтилъ онъ.
— Мы разорены въ конецъ?
— Нѣтъ, еще осталась надежда, Каролина.
— Если онъ смилостивится, — сказала пораженная женщина, — то, конечно, еще не все пропало, если бы случилось такое чудо, осталась бы нѣкоторая надежда.
— Ему уже теперь не до того: онъ умеръ, — сказалъ ея мужъ.
Судя по выраженію лица, Каролиа была кроткимъ, терпѣливымъ существомъ — и все-таки она не могла скрыть своей радости при этомъ извѣстіи. Но въ слѣдующее мгновеніе она. уже раскаялась, подавивъ голосъ сердца.
— Значить, это правда, — то, что вчера. вечеромъ сказала мнѣ эта полупьяная женщина, — я о ней уже разсказывала тебѣ,- когда я хотѣла повидаться съ нимъ и попросить отсрочки на недѣлю. Значитъ, это была не простая отговорка, не желаніе отдѣлаться отъ меня, но совершеннѣйшая правда. Онъ былъ не только боленъ, онъ лежалъ при смерти. Къ кому же перейдетъ нашъ долгъ?
— Я не знаю. Я думаю, мы еще успѣемъ приготовигъ деньги къ сроку. Едва ли его преемникъ окажется столь же безжалостнымъ кредиторомъ. Мы можемъ спокойно спать, Каролина.
Да. Какъ ни старались они скрыть своихъ чувствъ, они все-таки испытывали облегченіе. Лица притихшихъ, собравшихея въ кучку послушать непонятный для нихъ разговоръ дѣтей повеселѣли. Смерть этого человѣка осѣнила счастьемъ этотъ домъ. Единственное чувство, вызванное этой смертью, было чувство радости.
— Если ты хочешь, чтобы эта мрачная комната изгладилась изъ моей памяти, — сказалъ Скруджъ, — покажи мнѣ, духъ, такого человѣка, который сожалѣлъ бы о смерти покойника.
Духъ повелъ его по разнымъ знакомымъ ему улицамъ. Проходя по нимъ, Скруджъ всматривался во все, стараясь найти своего двойника, но нигдѣ не видѣлъ его. Они вошли въ домъ бѣдняка Крэтчита, гдѣ они уже однажды были. Мать и дѣти сидѣли вокругъ огня. Было тихо.
Очень тихо. Маленькіе шалуны Крэтчиты сидѣли въ углу тихо и неподвижно, точно статуэтки, глядя на Петра, державшаго передъ собою книгу. Мать и дочери, занятыя шитьемъ, тоже были какъ-то особенно тихи.
«И онъ взялъ ребенка и поставилъ его посреди нихъ».
Гдѣ слышалъ Скрудиъ эти слова? Не приснились же они ему? Навѣрное, мальчикъ прочелъ ихъ, когда они переступили порогъ. Почему же онъ не продолжаетъ?
Мать положила работу на столъ и подняла руки къ лицу.
— Этотъ цвѣтъ раздражаетъ мои глаза, — сказала она. — Ахъ, бѣдный, маленькій Тимъ! Теперь лучше, — сказала жена Крэтчита. — Я хуже вижу при свѣтѣ свѣчей. Мнѣ очень не хочется, чтобы вашъ отецъ, придя домой, замѣтилъ, что глаза мои такъ утомлены. — Давно бы пора ему придти, — отвѣтилъ Петръ, закрывая книгу. — Мнѣ кажется, что нѣсколько послѣднихъ вечеровъ онъ ходитъ медленнѣе, чѣмъ обыкновенно.
Снова воцарилось молчаніе. Наконецъ, жена Крэтчита сказала твердымъ веселымъ голосомъ, который вдругъ оборвалоя.
— Я знаю, что онъ… Помню, бывало, и съ Тайни-Тимомъ на плечѣ онъ ходилъ быстро.
— И я помню это, — воскликнулъ Петръ.
— И я, — отозвался другой. — Всѣ видѣли это.
— Но онъ былъ очень лёгокъ, — начала она снова, усердно занимаясь работой, — и отецъ такъ любилъ его, что для него не составляло труда носить его. А вотъ и онъ!
И она поспѣшила навстрѣчу. маленькому Бобу, закутанному въ свой неизмѣнный шарфъ.
Приготовленный къ его возвращенію чай подогрѣвался у камина, и всѣ старались прислуживать Бобу, кто чѣмъ могъ. Затѣмъ два маленькихъ Крэтчита взобрались къ нему на колѣни, и, каждый изъ нихъ приложилъ маленькую щечку къ его щекѣ, какъ бы говоря: не огорчайся, папа! Бобъ былъ очень веселъ и радостно болталъ со всѣми. Увидѣвъ на столѣ работу, онъ похвалилъ мистримсъ Крэтчитъ и дѣвочекъ за усердіе и быстроту; они, навѣрное, кончатъ ее раньше воскресенія.
— Воскресенія! Ты уже былъ тамъ сегодня, Робертъ? — сказала мистриссъ Крэтинтъ.
— Да, дорогая, — отозвался Бобъ. — Жаль, что ты не могла пойти туда, у тебя отлегло бы на сердцѣ при видѣ зеленой травы, которой заросло то мѣсто. Да ты еще увидишь его. Я обѣщалъ приходить туда каждое и воскресеніе. Мой бѣдный мальчикъ, мое бѣдное дитя!
Онъ не въ силахъ былъ удержать рыданій. можетъ быть, онъ и удержалъ бы ихъ, да ужъ слишкомъ любили они другъ друга!
Выйдя изъ комнаты, онъ поднялся по лѣстницѣ наверхъ, въ комнату, украшенную по-праздничному. Возлѣ постели ребенка, стоялъ стулъ и были замѣтны слѣды недавняго пребыванія людей. Немного успокоившись, Бобъ сѣлъ на стулъ и поцѣловалъ маленькое личико. Онъ примирился съ тѣмъ, что случилось и пошелъ внизъ успокоенный.
Всѣ придвинулись къ камину, и потекла бесѣда. Дѣвочки и мать продолжали работать. Бобъ разсказывалъ о чрезвычайной добротѣ племянника Скруджа, котораго онъ видѣлъ только одинъ разъ. «Да, только разъ, и однако, встрѣтивъ меня послѣ этого на улицѣ,- говорилъ Бобъ, — и замѣтивъ, что я разстроенъ, онъ тотчасъ же освѣдомился, что такое со мной случилось, что такъ огорчило меня. И я, — сказалъ Бобъ, — я все разсказалъ ему, ибо это необыкновенно славный человѣкъ». «Я очень сожалѣю объ этомъ, мистеръ Крэтчитъ, — сказалъ онъ, — и душевно сочувствую горю вашей доброй супруги». Впрочемъ, я удивляюсь, откуда онъ знаетъ все это?
— Что, мой дорогой?
— Что ты добрая, прекрасная жена!
— Всякій знаетъ это, — сказалъ Петръ.
— Ты сказалъ хорошо, мой мальчикъ, — воскликнулъ Бобъ. — Надѣюсь, это сущая правда. «Сердечно сочувствую вашей доброй женѣ. Если я могу быть чѣмъ-нибудь полезенъ вамъ, — сказалъ онъ, — то вотъ мой адресъ. Пожалуйста, навѣстите меня!» Это восхитительно, и прежде всего не потому, что онъ можетъ принести намъ какую-либо пользу, восхитительна прежде всего его любезность: онъ какъ будто зналъ нашего Тима и раздѣлялъ наши чувства.
— Онъ, вѣроятно, очень добръ, — сказала мистриссъ Крэтчитъ.
— Ты еще болѣе убѣдилась бы въ этомъ, дорогая, — отвѣтилъ Бобъ, — если бы видѣла его и поговорила съ нимъ. Меня, замѣть, нисколько не удивитъ, есла онъ дастъ Петру лучшее мѣсто.
— Слышишь, Петръ? — сказала мистриссъ Крэтчитъ.
— А потомъ Петръ найдетъ себѣ невѣсту, — воскликнула одна. изъ дѣвочекъ. — И обзаведется своимъ домкомъ.
— Отстань, — отвѣтилъ Петръ, улыбаясь.
— Это все еще въ будущемъ, — сказалъ Бобъ, — для этого еще довольно времени. Но когда бы мы ни разстались другъ съ другомъ, я вѣрю, что ни одинъ изъ насъ не забудетъ бѣднаго Тима! Не правда ли?
— Никогда, отецъ, — вскричали всѣ.
— Я знаю, — сказалъ Бобъ, — знаю, дорогіе мои, что когда мы вспомнимъ, какъ кротокъ и терпѣливъ онъ былъ, будучи еще совсѣмъ маленькимъ, мы не будемъ ссориться въ память о немъ, не забудемъ бѣднаго Тима.
— Никогда, отецъ, никогда, — снова закричали всѣ.
— Я очень счастливъ, — сказалъ маленькій Бобъ, — я очень счастливъ.
Мистриссъ Крэтчить, дочери и два маленькихъ Крэтчита поцѣловали его, а Петръ пожалъ ему руку.
— Духъ, — сказалъ Скруджъ, — мы должны скоро разстаться — я знаю это. — Но я не знаю, какъ это будетъ? Скажи мнѣ, кто тотъ покойникъ?
Духъ будущаго Рождества снова повелъ его впередъ, какъ велъ и прежде, хотя, казалось, время измѣнилось: дѣйствительно, въ видѣніяхъ уже не было никакой послѣдовательности, кромѣ того, что всѣ они были въ будущемъ. Они были среди дѣловыхъ людей, но тамъ Скруджъ не видѣлъ своего двойника. Духъ упорно, не останавливаясь, шелъ впередъ, точно преслѣдуя какую-то цѣль, пока Скруджъ не попросилъ его остановиться хотя на одно мгновеніе.
— Дворъ, по которому мы мчимся такъ быстро, былъ мѣстомъ, гдѣ я долгое время работалъ, — сказалъ Скруджъ. — Я вижу домъ. Позволь мнѣ посмотрѣтъ, что станетъ со мной въ будущемъ.
Духъ остановился, но рука его была простерта въ другую сторону.
— Вѣдь вотъ домъ, — воскликнулъ Скруджъ. — Почему же ты показываешь не на него?
Но рука духа оставалась неподвижна.
Скруджъ быстро подошелъ къ окну своей конторы и заглянулъ въ нее. Сама комната, ея обстановка были тѣ же, что и прежде, но сидѣвшій на стулѣ человѣкъ былъ не онъ. Однако призракъ неизмѣнно указывалъ въ томъ же направленіи.
Скруджъ снова обернулся къ нему, не понимая, куда и зачѣмъ ведутъ его, но покорился и слѣдовалъ за духомъ до тѣхъ поръ, пока они не достигли желѣзныхъ воротъ.
Кладбище. Здѣсь подъ плитой лежалъ тотъ несчастный, имя котораго предстояло узнать Скруджу. Это было мѣсто достойное его. Оно было окружено домами, заросло сорной травой и другой растительностью — не жизни, а смерти, пресыщенной трупными соками. Да, поистинѣ достойное мѣсто!
Духъ стоялъ посреди могилъ и указывалъ на одну изъ нихъ.
Съ дрожью во всемъ тѣлѣ Скруджъ приблизился къ ней. Призракъ оставался тѣмъ же, но Скруджъ теперь боялся его, видя что-то новое во всей его величественной фигурѣ.
— Прежде чѣмъ я подойду къ этому камню, на который ты указываешь, — сказалъ Скруджъ, — отвѣть мнѣ на одинъ вопросъ. Это тѣни будущихъ вещей или же тѣни вещей, которыя могутъ быть?
Духъ указалъ на могилу, возлѣ которой стоялъ Скруджъ.
— Пути жизней человѣческихъ предопредѣляютъ и конецъ ихъ, — сказалъ Скруджъ. — Но вѣдь если пути измѣнятся, то измѣнится и конецъ. Согласуется ли это съ тѣмъ, что ты показываешь?