— А роккон?
— Улететь порывался, да крылья не держали. Он поднимался над крышей — и падал. Зрелище было прежалостное. Моя воля — я бы его накормил да и отпустил в небо. Но отец объявил, что роккон нам послан неспроста и должен остаться во дворце. А потом случилось это несчастье с Вернией, и он отлично сгодился для казни злодея. Король так решил — и точка. Для роккона особую клетку смастерили. Она заморской сетью затянута. Он много раз пытался ее сжечь. Подкопит слюны — и плюнет. А сеть поиграет зелеными огоньками, потухнет — и хоть бы что ей. Надежная. — Властимир горько усмехнулся снова задергавшимся ртом. — Я иногда хожу к нему. Навестить. Прощения прошу…
— Отпустите, — Мил подался вперед, отвел от лица прядь волос, глянул на принца двумя глазами. — Ваш отец носит прозвище Великодушный. Заслужите и вы достойное прозвание — Милосердный.
Властимир покачал головой:
— Я не пойду против воли отца.
— Почему?! — вскричал Мил. — Мне говорили: король безнадежно болен, он не приходит в сознание. Но будь он здоров, разве бы он не помиловал пленника?
Чужак смотрел на принца так, как глядят Разноглазые: убеждая не только словами, но и силой собственной души. Однако Властимира убедить не удалось. Вид у принца сделался затравленный и несчастный.
— Я ничего не в силах предпринять, поверьте.
— Ну, хорошо, — вздохнул Мил, отступаясь, — но зачем же казнь? В городе болтают, будто вы дадите роккону сожрать человека.
— Рокконы человечину не едят — только дичь и домашнюю птицу. У нашего, представьте, и нож имеется: он им разделывает кроликов и кур. Целыми не ест, культурный… Отец повелел, чтобы именно роккон казнил злодея.
— Ваше высочество! Полторы тысячи невинных уже прошли через это… и еще будет тысяч шесть-семь. Для чего?!
— Не знаю, — потупился Властимир. — Так велел отец.
Разволновавшись, он налил себе вина, глотнул. Отставил серебряный кубок:
— Лекарь мне запрещает вино. — Плеснув в другой кубок из отдельного кувшинчика, принц сделал неохотный глоток. — Вам я этого не предлагаю, извините.
Густой запах напитка показался смутно знакомым. Впрочем, сейчас Мила занимало другое. Он попросил:
— Расскажите мне о злодеянии.
— Зачем?
— Я попытаюсь понять, что произошло и кто виновен.
Принц улыбнулся — снисходительно, мягко, словно разговаривал с несмышленышем.
— Господин Дружен, виновного и тогда отыскать не смогли. Неужели вы полагаете, что теперь…
— Полагаю, — прервал Мил и даже не извинился. — Мой отец был судьей. Он был наделен даром видеть суть вещей и понимать, что справедливо, а что — нет. А у меня дар дознавателя. Я вижу, кто и в чем виноват. И могу по памяти других людей восстановить картину происшедшего.
— Докажите. В чем провинились двое стражей там, за дверью?
— Четверо, — поправил Мил.
— Их двое. — Принц нахмурился.
— Позовите капитана, который меня привел. Спросите у него.
Властимир тронул рычажок, вделанный в край столешницы; за дверью звякнул колокольчик. Офицер мгновенно явился.
— Капитан Погребец, сколько стражей у двери?
— Двое, ваше высочество.
— А сколько лучников держат меня на прицеле и шпионят за принцем? — осведомился Мил.
Капитан метнул тревожный взгляд на стену, за которой под драпировками таились солдаты. Отверстия в стене были прикрыты зеркалами, прозрачными с обратной стороны.
— Сколько их? — с нажимом спросил Властимир.
— Тоже двое, ваше высочество, — пробормотал обескураженный офицер.
Принц встал.
— Кто распорядился?
— Начальник дворцовой стражи, ваше высо…
— Убрать! — обрубил принц. Капитан вышел.
Властимир опустился в кресло, тяжело дыша, как после бега. Уголок рта дергался.
— Шпионить вздумали! А я-то полагал, будто нас не подслушивают.
Он поднял свой кубок с напитком. Внезапно Мил вспомнил, в какой связи он чуял этот крепкий дух: когда отец отдал его в ученики знахарю. Мил много у кого перебывал в учениках — у кузнеца, каменщика, плотника, печника; повсюду он мгновенно схватывал основы мастерства, и отец отсылал его к следующему умельцу.
— Не пейте!
— Что такое? — принц удивленно поднял бровь.
— Ваше высочество, простите, если невзначай обижу. Человеку некрепкого здоровья «отвар воздержания» пагубен.
Властимир залился краской. Поставил кубок. С достоинством проговорил:
— Вы заблуждаетесь. Этот бесценный отвар поддерживает мужскую силу, и его надо принимать каждый день. Мне нужен наследник…
— Не видать вам наследника, если хлебать что ни попадя! — вскричал Мил в запале. — Ваш лекарь — бессовестный враль. Или, скорее, наймит соседнего королевства, которое враждебно вашей фамилии. Хотите знать, каким сбором вас потчуют? Две части сонного корня, три части слабинки и целых пять частей повисухи. А повисуху дают солдатам, когда желают оградить захваченный город от их непотребных забав.
Властимир побледнел. Пальцы сжались в кулак.
— Ты… ты не лжешь?
— На кой ляд мне лгать тебе?
Принц откинулся на спинку кресла.
— Еще ни один подданный не говорил мне «ты».
— Я чужак и не твой подданный. К тому же никакой принц до сих пор мне не «тыкал».
Властимир вдруг захохотал, причем так заразительно, что Мил тоже не выдержал и рассмеялся. Затем принц спросил:
— Как назвала тебя мать?
— Милом. А Друженом назвал отец.
— Чтоб ты был мил женщинам и дружен с мужчинами?
— Именно так.
— А меня мать назвала Снегом. Властимир — чепуха. До власти ли над миром? Свои бы границы удержать; соседи зарятся на наши земли. А снег, говорила она, холодный и чистый, и когда по весне тает, становится водой, дающей жизнь.
Мил подумал. Принц — белокурый, светлоглазый, белокожий. И одет в белое, как будто для того, чтобы полностью оправдать данное матерью имя. Но он не холодный, а теплый.
— Какой из тебя Снег? Ты — Снежик.
— Ты снова прав. Кормилица рассказывала, что умирая, мать просила: «Принеси Снежика, дай взглянуть…»
— Отчего она умерла?
— Родами. Она была заморская принцесса. Красотой славилась необычайной… и глаза разного цвета, как у тебя.
Мил встрепенулся. Стало быть, Разноглазых женщин надо искать за морем? Вот не пошел бы на казнь — и не узнал бы. А что же сам принц? Потребовалось зрение Разноглазых, чтобы определить: светло-серые глаза принца и впрямь разных оттенков. Один отдает в чуть приметную зелень, в другом — намек на синеву. Однако даже этим зрением Мил не разглядел в принце дара, которым благословенны Разноглазые. От матери не передается, лишь от отца? Или же… Дар в нем убит? Отварами да настоями, которыми потчует его придворный лекарь? А чем тот же лекарь пользует короля? Какая отрава превратила Доброяра Великодушного в живой труп?
Мил выложил свои догадки Властимиру Снежику. Принц задумался, прижав пальцами подрагивающий уголок рта.
— Вызови лекаря, — предложил ему Мил. — Я в два счета заставлю его сознаться.
«Тогда ты не выйдешь живым из дворца, дознаватель!» — ворвалось в его мысли. Одновременно принц покачал головой:
— Я не хочу, чтобы тебя убили. За лекарем стоят влиятельные люди…
Неожиданно дверь распахнулась, и в комнату вбежала прелестная девушка, закутанная в отрез лиловой ткани, подпоясанная куском черных кружев. Ее темные волосы были заплетены в две косы, стянутые в узел под подбородком; девушка была босая, плечи и тонкие руки обнажены.
— Верния! — Властимир Снежик вскочил. — Опять удрала от нянек?
Мил был настолько изумлен, что не сообразил встать. Покачиваясь и поводя руками, точно в танце, принцесса подошла к брату, прижалась щекой к его груди.
— Это ты… — выдохнула она, отстраняясь.
На пороге возник сконфуженный капитан Погребец.
— Оставьте, — махнул рукой принц.
Капитан прикрыл дверь.
Верния засмеялась негромким шелестящим смехом. И уселась прямо на пол возле Мила. У нее были черные раскосые глаза, подрисованные углем.
— Моя сестра безумна, — с горечью пояснил принц. — Она не вынесла того, что случилось. Ей было тринадцать лет.
Верния потянулась к Милу, обняла за колени. Пропела:
— Это ты-ы…
На нежных плечах он заметил давние, едва различимые шрамы от царапин и ссадин.
— Ты-ы сла-авный…
Милу рассказывали: Верния — дочь короля от второго брака. После рождения ребенка королева Развея растолстела до безобразия и остаток века коротает затворницей, не уделяя внимания ни безумной дочери, ни больному супругу.
«Зато она тайно правит королевством, на пару с советником Ильменем», — пришла неожиданная мысль, несомненно, подсказанная извне.
— До-обрый… — Верния положила голову Милу на колени; подрисованные глаза мечтательно глядели в стену.
— До-обрый… — Верния положила голову Милу на колени; подрисованные глаза мечтательно глядели в стену.
В сильном замешательстве Мил взглядом спросил у принца: «Что делать?».
— Не прогоняй ее. Обычно Верния боится чужих, но ты ей понравился.
Она повозилась, устраиваясь поудобнее. На мгновение Мил рассердился. Принцесса ведет себя, точно продажная девка в кабаке. Уж не наиграно ли ее помешательство? Не водит ли она всех за нос? В здешнем дворце куда ни плюнь — сплошной обман!
Уверенный, что так оно и есть, Мил глянул на девушку зрением Разноглазых, прислушался; иначе бы не посмел. Однако принцесса и впрямь оказалась безумна. У Вернии не было мыслей — лишь смутные желания, ощущения, обрывки воспоминаний. Ей было хорошо рядом с Милом, и это чувство спокойного довольства вызвало образ другого мужчины. С ним ей тоже однажды было хорошо. С ним она испытала восторг, блаженство, исступление страсти. Одурманенная порошком из чуд-корня, потерявшая власть над собой, позабывшая прошлое и настоящее, Верния билась и каталась на постели, кричала: «Еще, еще!», а тот человек, в таком же дурмане безумства, утолял свою похоть, кусал ее нежное тело, рвал кожу ногтями…
Сельский парень Мил задохнулся от омерзения, Разноглазый дознаватель Дружен запомнил лицо негодяя.
Вынырнув из воспоминаний принцессы, он уставился в лицо Властимиру.
— Снежик, если злодей жив, я его найду.
Принц с сомнением покачал головой, прикусил начавшую подрагивать нижнюю губу. Затем вызвал Погребца, приказал увести Вернию.
— Мил, — начал он неловко, глядя в сторону, — я вот подумал… Во дворце не осталось не бравших вину, а приказывать горожанам я не могу. Боюсь, они не вступятся за чужака.
— Эка важность! Купи любого. Утром отправь человека с деньгами; половину — сразу, остальное — потом.
— Я не могу, — тихо повторил принц.
— У тебя что, денег нет? Я дам.
— Не могу… — у Властимира дрогнул голос. — Прости.
«Не уговаривай. Без толку это», — услышал Мил. И не стал тратить слов.
* * *Закатное солнце утонуло в мутных тучах, ползущих на Велич-город с далекого моря. Чаши цветного стекла на верхней террасе были темные, скучные; белые стены дворца стали серыми, золоченые статуи на галереях потускнели.
— Есть ли здесь человек, готовый взять на себя вину Мила Дружена из рода Дальнеречных и ждать казни до следующего заката?
Мил всматривался в толпу на площади. Казнь объявлена. Кто на сей раз пойдет за мешочком серебра?
Шляпки с цветами и перьями, чепцы с оборками, мужские шапки замерли неподвижно. Ни один человек не шелохнется, не оглянется по сторонам. Стоят, как деревянные истуканы. Не торопятся горожане брать чужую вину.
Капитан Погребец откашлялся.
— Если нет человека, готового взять на себя вину Мила Дружена из рода Дальнеречных, объявленная казнь состоится сегодня до полуночи.
Внизу не двигались. Капитан возвысил голос:
— Поскольку не нашлось человека, готового…
— Мама, стой! — завизжали внизу. — Стой, дура старая!
Заволновались шляпки и чепцы, заколыхались мужские шапки.
У подножия лестницы толкались, дергались, боролись. Из толпы выбралась старушка, мать худосочного Маслена Быстрана из рода Грохотов.
— Куда тебя несет?! — заголосил мальчишка, цепляясь за ее одежду. — Стой, говорю!
— Пусти! — она вырывалась. Не старая — просто больная, измученная. — Не дам… Он взял твою вину… Не дам убить!
В висках у Мила застучали болезненные молоточки. Чудовищная нелепица. Он отчетливо видел лицо негодяя, терзавшего одурманенную чуд-корнем девочку. А в темницу рвется безвинная хворая женщина…
— Дура несусветная! — заходился мальчишка, удерживая мать. — Холодно там… спину застудишь, балда!
— Поскольку не нашлось человека, готового взять на себя вину Мила Дружена из рода Дальнеречных, объявленная казнь состоится сегодня до полуночи, — прокатилось над площадью.
Вой Маслена утих. Мил отчетливо слышал, как гулко стучит в груди сердце.
— Идем! — капитан подтолкнул его, разворачивая ко дворцу.
Видно, приказано было никого не принимать чужаку на замену.
Шагая наверх, Мил оглянулся. Внизу переминалась молчаливая толпа, провожала осужденного взглядами. На нижней террасе стояла на коленях та женщина. Маслен, ухватив мать под мышки, тщился ее поднять; силенок в худосочном теле не хватало. А она, глядя Милу вслед, обеими руками торопливо делала знаки, оберегающие от дурных людей и дорожных напастей.
— Спасибо, мать, — прошептал он.
Обидно, что она не услышит.
* * *— Последняя милость будет оказана позже, — сообщил в караулке капитан Погребец, оглядывая осужденного.
Изъять было нечего. Поколебавшись, капитан забрал ремень.
— Не положено, — буркнул он, хотя Мил не спрашивал объяснений. И без того ясно: польстился жадюга на искусно кованную пряжку. И вид кислый, словно ему вместо пива уксусу поднесли.
— Что вы такой смурной, господин капитан? — полюбопытствовал Мил, усаживаясь на лавку, до блеска натертую солдатскими задами.
Погребец мрачно засопел, свертывая изъятый ремень. Караульные солдаты навострили уши. Мил усмехнулся:
— Я вижу, мешочек с серебром для меня вам не выдали. Неоткуда свою долю отсыпать?
— Прекратить разговоры! — вспылил капитан. — Ждать тут! Михель, отвечаешь за подлеца головой!
Означенный Михель подтянулся, оголил палаш. Того и гляди рубанет без приказа. Мил привалился к стене, затих.
За окнами караулки стемнело. Тучи с моря затянули полнеба, но в окно на Мила колко глядели несколько первых звезд.
Возвратившийся капитан привел с собой двух огромного роста гвардейцев. Милу сковали руки за спиной, как настоящему преступнику, и повели куда-то закоулками, узкими коридорами и темными лестницами. Погребец шагал с фонарем впереди, гвардейцы тяжко топали за спиной.
Наконец прибыли.
— Ваше величество, осужденный Мил Дружен, — доложил Погребец, толкнув дверь в комнату, откуда хлынула густая волна благовоний.
— Благодарю вас, капитан, — прозвучал вялый женский голос.
Мила ввели в роскошный будуар. На стенах — малиновый бархат, на потолке — лепнина и роспись, пол застлан шкурой белого тигра. Светильник в виде золотого дерева; листья усыпаны изумрудами, цветы — рубинами. Рядом с ним восседала усыпанная бриллиантами дама… Она сверкала и переливалась, как гора драгоценностей. Воистину гора — таких толстых женщин Мил отродясь не встречал. Королева Развея походила на отлично поднявшееся тесто, замешанное ко всемирному пиру — мягкая, рыхлая, словно выпирающая из огромной квашни.
— Здравствуйте, ваше величество, — Мил коротко кивнул.
Утонувшие в пухлых складках глаза неторопливо его изучали.
— Воистину, — изрекла королева, — такое лицо может быть только у отпетого негодяя и законченного подлеца. Я искренне рада, что его постигнет заслуженная кара. Моя бедная девочка!.. — она всхлипнула, затрясшись телесами.
Во внезапном холодном бешенстве Мил глянул на королеву зрением Разноглазых, услышал ее особым слухом. Узнал такое, что виски повлажнели от пота.
Развея правила страной в свое удовольствие. Правда, помехой был больной муж, который так удачно — не без помощи супруги — захворал, но после упрямо цеплялся за жизнь и никак не помирал сам собой; а проклятый лекарь наотрез отказался готовить настой, который положил бы конец королевским мучениям. Да еще намекал на закон, по которому в случае подозрительной смерти венценосца его вдова и дети отправляются в изгнание. Беззаконие, а не закон. Ни в одном королевстве нет подобной нелепости… А принц чего стоит! Вбил себе в голову, что если закон ему предписывает решать вопросы государственной важности, то решать их в самом деле должен он, принц. Одно Светлое Небо ведает, сколько ловкости и хитроумия надобно, чтобы заставить Властимира подчиниться советнику Ильменю. И как сладко подарить советнику эту страну. Глупую, беспечную страну, которая прямо-таки напрашивается, чтобы ее распродали да расхитили…
Задыхаясь в гнилом болоте чужой памяти, Мил глянул на советника Ильменя. Черноусый красавец, мужчина в самом соку. С глазами разного цвета, что приводит королеву в восторг. Левый глаз — серый, холодный, как грозовое небо, а правый — золотисто-коричневый, теплый и ласковый. Мил сглотнул подступивший комок. Уж такой ласковый наш советник! От его ласк это тесто растекается по своей необъятной постели, пузырится, сладко стонет и охает. А ребенок, которого Развея сдуру зачала, неизбежно убьет ее, похотливую жабу, преступницу. Ильмень еще не знает. Ей загодя не сказал; видно, не ожидал от своей горы такой глупости. А плод гнать без толку: Разноглазого не выдворишь из чрева прежде срока, он за мать крепко держится.