Алеша спрыгнул с коня, торопливо ослабил ремни, но снимать седло не стал, что встревожило Добрыню еще больше. Он взглянул на Илью:
— Позволь теперь мне.
— Ясное дело, — буркнул Муромец. — Только ты тоже… Ну, тебя предупреждать не надо. Ты не ребенок… но все же смотри в оба.
— Не сомневайся, — ответил Добрыня ясным голосом.
Он вскочил в седло легко, конь тут же пошел боком, Добрыня шелохнул сапогом в стремени, и конь помчался красивыми длинными прыжками, словно не конь, а хищный пардус. Цокот подков прогремел глухо и тут же затих, а пыльное облачко стремительно покатилось к другому, что почти рассеялось, будто неведомый боец застыл в недвижимости и ждал.
Алеша суетился возле коня, поправлял ремни, вытер морду, поводил в поводу вокруг сторожки, охлаждая, и Илье почудилось, что поповский сын просто избегает его взгляда. Вон даже голову пригнул, когда идет мимо…
— Ладно, — сказал он с отеческой суровостью, — не казнись… На силу тоже находится сила, как на ухватку — ухватка, а на нахрап — еще больший нахрап. Посмотрим, что скажет Добрыня.
Алеша вскинул голову. Лицо было пристыженное, все еще побледневшее, только на скулах выступили красные пятна.
— Думаешь, привезет связанного?
— Поглядим, — повторил Муромец. — Еще не вечер.
Снова он застыл на каменном коне, у которого даже грива не шелохнулась под набежавшим ветерком, а Алеша все суетливо водил коня, хотя тот остыл, можно поить ключевой водой, поправлял то пояс, то подтягивал и без того высокие голенища щегольских красных сапог на каблуке, словно новгородец, где даже мужики носят сапоги с каблуками в ладонь.
На этот раз пыльное облако как сомкнулось с другим, так и растаяло. Степь опустела. Алеша прерывисто вздохнул, на измученном лице вспыхивали попеременно то надежда, то разочарование. Посмотрел на старого казака, но проще понять что-то по облику каменной скалы, и Алеша снова с надеждой и тревогой всматривался в горячую степь.
Очень не скоро в обратную сторону снова потянулся пыльный след, вырос, Добрыня вынырнул блистающий доспехами, но хмурый, издали видно. Конь шел наметом, замедлил бег за десяток скоков до Муромца, Добрыня сказал с напряжением:
— Илюша, это серьезно.
— Ты с ним не схлестнулся?
— Была мысль, — признался Добрыня, — но уж больно сноровистым он показался. То, что кидает высоко булаву и ловит, — лишь сила и ловкость. Но я заметил то, что не заметил Лешак. Он сидит на коне, держит на поясе меч, а на седле топор — это повадки бывалого воина. Запасной конь под седлом, из седельного мешка торчат запасные щиты. Я видел только краешки, но, судя по полосам, окованы широким булатом. С другой стороны приторочены два копья, лук с полным колчаном стрел. С виду молод, хотя лицо под личиной из черной бронзы, не рассмотрел больше, но по ухватке я бы сказал осторожно, что он из молодых, да ранних.
Муромец нахмурился:
— Видать, придется самому размять старые кости.
Добрыня предостерег:
— Он очень силен! И быстр. Надень панцирь поверх. Кольчуга кольчугой, но от синяков не спасает. А то и от сломанных ребер.
— Меня латы давят, — пробурчал Илья. — Тяжело… Ладно, пусть не налезают. Я ж мужик, а не тонкокостный хиляк, что читать умеет… тьфу!
Младшие богатыри неотрывно следили, как их старшой неспешно удаляется, невозмутимый и тяжелый, каким помнили всегда, а конь сперва еле тащился, потом пошел рысью, затем перешел в тяжелый галоп, наконец понесся, как выпущенная могучей дланью глыба. Уже не пыль вилась за ним, а черная стая галок неслась следом, что были вовсе не галки, а комья земли, выбитые чудовищными копытами тяжелого коня.
Завидев всадника, Илья натянул поводья. Конь, конечно же, и не подумал остановиться, не легконогая лошадка поповского сына, но скок сбавил, перешел на шаг, а остановился уж так, чтобы всадники могли оглядеть друг друга с головы до стремян, не пропустив ни единой бляшки.
Незнакомый поединщик сидел на черном как ночь жеребце. Сам он был высок и настолько широк в плечах, что Илья тихонько присвистнул, зато в поясе тоньше вдвое. На голове дорогой шлем с личиной из черной бронзы, сквозь прорезь блистают глаза, вроде бы черные, как ягоды терна, видны слегка припухлые губы, но подбородок тверд, выдается вперед, с ямочкой, возле губ твердая складка.
— Гой ты еси, добрый молодец, — поприветствовался Илья. — Кто ты есть? С какой стати едешь на земли Новой Руси?
Всадник засмеялся, голос был чист и резок, как лезвие новенького меча:
— Я еду куда возжелаю, старик!.. И отвечаю только тогда, когда сам возжелаю. На своем пути сюда я встретил сорок богатырей… не вам троим чета, теперь вороны растаскивают их кости.
Илья удивился:
— Что-то не вижу за тобой сорока коней! Один заводной, да и то не больно богат.
Всадник ответил резче:
— Только дурни да нищие гонятся за богатством! Главное богатство — это наша отвага, сила рук и крепость наших мечей. Я срезал у каждого убитого левое ухо, а сейчас срежу и твое…
Илья спросил хмуро:
— А ежели я не дам свое ухо?
Всадник бросил холодно:
— До тебя приезжали двое… Я им велел прислать самого сильного, чтобы не таскать уши всякого отребья, что не знают, с какого конца за меч браться.
— У меня не меч, а булава, — сообщил Илья, — но я знаю, с какого конца за нее берутся.
— Это я заметил, — бросил всадник. — А теперь покажи, что умеешь и пользоваться, старик!
Конь под ним внезапно прыгнул, а у всадника в руке возник длинный изогнутый меч с широким на конце лезвием. Илья едва успел вскинуть щит, как страшный удар сотряс его всего, а рука занемела до самого локтя.
Всадник замахивался второй раз, но теперь уже булава описала страшную дугу, метя в блистающий золотом шлем. Всадник дернул щит кверху, чудовищная булава ударила с таким грохотом и лязгом, что вокруг припал к земле ковыль, а в небе вскрикнула и сложила замертво крылья мелкая птаха.
Илья не поверил глазам. Его булава, что одним ударом разбивает в щепки столетние дубы, едва оставила царапину на щите супротивника!
— Ты крепок, старик, — процедил незнакомец. Судя по его голосу, удар булавы все же потряс, даже мечом не машет, слегка отодвинулся, будто приходя в себя. — Тем слаще будет победа…
— Не хвались, на рать идучи… — ответил Илья.
Всадник коротко хохотнул:
— Я знаю, как дальше. Но ты стар, а мои руки сильны, а меч остер… Посмотрим, насколько ты в самом деле крепок!
Илья укрыл левую сторону груди щитом, шипастая булава в правой руке угрожающе свистела в воздухе, описывала круги, искала уязвимое место, всадник тоже уклонялся, предостерегающе выставлял щит, но теперь не принимал удары серединой щита, а старался удары чудовищной булавы пускать вскользь, ослабляя силу удара, сам бил мечом не так сильно, но часто, стараясь измотать, сбить дыхание, дождаться, когда руки противника ослабеют, возраст даст себя знать, а тогда можно и ударить со всей мощью…
Грохот, лязг, стук железа по дереву и звон булата о булат, хриплое дыхание, храп коней, что тоже вошли в ярость, начали кусаться и бить копытами, пытались сбить один другого с ног…
Подсвеченная снизу красным огнем костра сторожка резко выделялась на быстро темнеющем небе. Первые звезды уже выступили, среди них вдруг взметнулась фигура с нелепо растопыренными руками.
— Едет!.. Едет!
Алеша приплясывал, едва не вываливаясь от нетерпения через хлипкие перила. Добрыня вздрогнул от дикого вопля, едва не спросил, кто едет, но успел прикусить язык. Прозвучало бы оскорбительно, словно не Илья Муромец и есть сильнейший из богатырей.
Сверху уже грохотали подошвы сапог, поповский сын едва не катился кубарем, выскочил ополоумевший, пешим бросился в темноту. Не скоро из угольно-черной тьмы, даже месяц скрылся за тучку, донесся стук копыт, затем медленно выступил силуэт всадника на рослом коне. Озаренный красным костром, он словно бы дремал, склонившись на крутую шею богатырского коня.
Алеша подбежал, суетился, что-то приговаривал, но всадник не шевелился.
Чуя недоброе, Добрыня бросился к коню. Илья Муромец с трудом поднял голову, в лице ни кровинки, губы шелохнулись, но слов Добрыня не расслышал. Вдвоем с Алешей стащили с седла, понесли к сторожке и уложили близ жарко полыхающего костра. Алеша принялся стягивать кольчугу, вскрикнул, едва не заплакал от жалости.
Кровоподтеки испятнали тело старого богатыря так, что весь покрылся красно-лиловыми пятнами. Когда Алеша коснулся бока, Илья охнул и простонал сквозь зубы.
— Ребро, — сказал Добрыня. — Боюсь, что хоть одно, да сломано…
— То-то он не привез его голову, — прошептал Алеша. — С таким противником еще не приходилось… Пригляди за ним, а я смотаюсь туда. Коня заберу, в карманах пошарю.
— Ребро, — сказал Добрыня. — Боюсь, что хоть одно, да сломано…
— То-то он не привез его голову, — прошептал Алеша. — С таким противником еще не приходилось… Пригляди за ним, а я смотаюсь туда. Коня заберу, в карманах пошарю.
Выхватив горящую головню из костра, он кинулся к своему коню, а Илья прошептал вдогонку:
— Останови дурня…
— Что? — не понял Добрыня.
— Останови, говорю… Иначе сам без головы останется.
— Так тот… еще жив? — ахнул Добрыня. Он быстро повернулся, Алеша уже прыгнул в седло, заорал, страшно напрягая жилы: — Назад, дурак! Куда спешишь поперед батьки?.. Мигом сюда!!!
Алеша подъехал бочком, обиженный и насупленный. Факел в его руке сыпал смоляными искрами.
— Ты чего? Сам поедешь?
— Слезай, говорю. Илья говорит, тот еще жив. Так пока разошлись…
Алеша, не сводя изумленных глаз с распростертого богатыря, замедленно слез, но руки с седла не снял, готовый в любой миг снова взапрыгнуть.
— Он цел, — прошептал Илья с натугой. — Целый день бились, у меня руки задубели… А ему хоть бы хны. Если и устал, то не подает виду. Но сил у него на тебя хватит… Мы разошлись на ночь, а утром продолжим… Останется кто-то один.
Факел вывалился из ослабевших пальцев поповского сына.
ГЛАВА 14
Утром Муромец выглядел еще хуже, чем вечером. Кровоподтеки стали сизыми да лиловыми, ссадины покрылись коричневой коркой, но все равно от любого движения из-под корки сочилась сукровица. Добрыня разрывался от сочувствия, видя, как старый богатырь идет к коню прихрамывая, пошатываясь.
Алеша подскочил, помог взобраться в седло. Добрыня сказал, опережая Алешу:
— Илья… Подумай, может быть, все-таки лучше мне?
— Ты его видел, — буркнул Илья.
— Да, но… Ты его тоже потрепал!
— Нет, — пробурчал Илья. — Я бой начал, я должен и завершить. Нечестно иначе.
Он повернул коня, тот тоже косил печально глазом, но, выстоявший в битвах, спорить не стал, потрусил в ту сторону, где в ночи Добрыня видел огонек костра. Алеша за спиной Добрыни прерывисто вздохнул:
— Как думаешь?
— Илья должен победить, — сказал Добрыня с твердостью. Он старался, чтобы голос прозвучал уверенно, но, похоже, перестарался.
Алеша снова вздохнул:
— Он всегда побеждал… Но не может человек побеждать всю жизнь.
— Почему?
— Волхвы говорят, что на силу всегда находится еще большая сила… К тому же Илья уже не так молод. Сила еще есть, но тяжеловат, ловкость потерял…
Добрыня взглянул с удивлением, щеголеватый поповский сын быстро взрослеет, ответил ему по-взрослому:
— Если по правде, то всем нам сгинуть в поле. Если кто не догадается уйти раньше.
— Куда?
Добрыня пожал плечами:
— Где решает не сила. В летописцы, волхвы, калики, отшельники… А кто вовсе устал и душой, тому сидеть на завалинке под солнышком.
Он поймал на себе скользящий взгляд Алеши. Тот помялся, спросил:
— А правда ли, что ты сам однажды уходил из богатырей? Снял доспехи, надел тряпье, скитался по дорогам с нищими?
— Не с нищими, — поправил Добрыня, — а с каликами! А калики — это странный народ… Кого там только не встретишь. И богатырей посильнее нашего Ильи, да только не хотят за оружье браться, и мудрецов повыше нашего Белояна, да только еще большую мудрость ищут, и просто обезумевших, сумасшедших… а может, не сумасшедшие они, а забредшие в своих исканиях так далеко, что для нас они уже не от мира сего… Ты все хочешь спросить, почему я вернулся? Да не от силы вернулся, а от слабости! Намного проще мчаться на коне, махать мечом, сшибаться грудь в грудь… не ломать голову над загадками бытия. И не так страшно. А то, бывало, такая бездна откроется…
Он зябко передернул плечами. Лицо слегка побледнело, синие глаза неотрывно смотрели в ту сторону, куда уехал старый богатырь.
Небо подернулось розовой коркой, словно там затягивалась рана, потом розовое сменилось темно-багровым, и сердце Добрыни застучало тревожнее. В груди росла недобрая тяжесть. Алеша то взбегал на самый верх башенки, долго вглядывался, то спускался кубарем, спешно седлал коня, готовый мчаться на выручку старого богатыря…
Добрыня даже не останавливал, у молодого богатыря хватало ума и чести, чтобы останавливаться, пусть даже уже держась за седло.
Звезды начали проступать на темнеющем небе, когда услышали стук копыт. Удары о землю звучали так редко, что Добрыня не заметил, как стиснул кулаки и задержал дыхание. Почудилось, что следующего удара уже не будет…
Алеша перескочил через костер, кинулся в темноту. Там устало фыркнул конь, прогудел голос, густой и такой слабый, что Добрыня почти усомнился, что на том коне Илья. Когда из тьмы в освещенное костром пространство выдвинулась тяжелая громада богатырского коня, Алеша шел у стремени. Добрыня с ужасом увидел, что старый богатырь почти свалился с коня. Алеша удерживает его в седле с великим трудом.
Вдвоем стащили тяжелое тело на землю, поспешно сняли доспехи, сапоги. Илья почти не дышал, бледный и без кровинки в лице. Добрыня и Алеша старались не смотреть друг на друга. Привыкли видеть широкое торкское лицо старого богатыря суровым и налитым здоровой кровью, а сейчас слаб как ребенок, а когда забывается, то стонет сквозь зубы тихо и жалобно…
К старым кровоподтекам добавились новые. Все тело в синюшных пятнах с лиловыми разводами. Кое-где сочилась кровь, Добрыня страшился, что мощные удары чужака достали и внутренности.
— Он убит, — сказал он утвердительно.
Глаза Ильи почти ничего не видели на распухшем лице. Из рассеченной брови сочилась кровь, правую сторону обезобразил кровоподтек, перекосивший все лицо. Когда Добрыня осторожно потрогал левый бок, Илья охнул и задержал дыхание. Только бы не сердце, подумал Добрыня в страхе. А ребра что, ребра нам всем ломали…
— Он убит? — спросил он снова.
Илья слегка качнул головой из стороны в сторону, перекосил лицо, видно, что и это движение стегнуло как кнутом по снятой коже.
— У нас ночь впереди, — прошептал он. — Утром схлестнемся в последний раз…
Добрыня застыл, рядом ахнул Алеша. Илья без посторонней помощи не взберется и на лавку. Значит, утром вступать в бой кому-то из них!
На рассвете Алеша, который почти не смыкал глаз, тихонько слез с охапки мелких веток и пучков сухой травы. За сторожкой фыркали кони, но ласково, словно не врага чуяли, а переговаривались о чем-то своем, лошажьем.
Когда он приблизился, Добрыня заканчивал седлать коня. Затянул ремни подпруги, оглянулся на тихий шаг:
— Чего подкрадываешься?
— Илью не хотел будить, — ответил Алеша. — Ты… хочешь ехать?
— Надо, — ответил Добрыня просто.
— Лучше я, — возразил Алеша. — Я увертливей. А он тоже ослабел от Илюшиных ударов.
Добрыня помедлил с ответом. Алеша и вправду самый быстрый, но он, Добрыня, почти не уступает ему в скорости, зато превосходит в силе, умении, выносливости. Он умеет, как и Илья, распределять силы на всю схватку, угадывая ее конец.
— Нет, — сказал он тяжело, — рисковать нельзя. Поеду я.
Алеша не успел возразить, как сзади раздался хриплый, словно простуженный, рев:
— Кто поедет?
Илья стоял, держась за столб сторожки, покачивался, бледный как привидение, как его нательная рубаха. Лицо за ночь осунулось еще больше, а кровоподтеки стали зловеще черными.
— Илья! — воскликнули оба в один голос.
— Что задумали, мерзавцы, — проговорил он с отвращением.
— Илья, — сказал Добрыня убеждающе, — ты вон шагу ступить не можешь…
— Но сидеть могу?
— То сидеть…
— Я буду сидеть, — сказал Илья, — но не на лавке, а на коне. А вы… Как можно? Где доблесть, где ваша воинская честь? Он враг наш, но ему еще тяжелее. Вы хоть кружку воды мне подавали, а ему кто? Он один лежит в своем шатре!.. У кого из вас хватило бы совести вступить в бой с раненым?
Голос старого богатыря был полон горечи, и оба молчали, рыли взглядами землю. Алеша дорылся до кладов, потому что лицо внезапно просветлело.
— Но он сильнее!.. Это значит, мы только уравнялись бы!
— Нет, — сказал Илья угрюмо. — Вот если я не вернусь…
Алеша снова потупился, а Добрыня сказал мудро:
— Тогда его искать не придется. Сам найдет.
— Тогда поступайте как знаете, — рассудил Илья. — А сейчас надо жить так, как велит честь и воинская совесть… Но на коня взлезть все же помогите, остолопы.
Конь шел тяжело, словно тащил гору. Противник, такой же вороной, как и он сам, оказался моложе и злее, в обеих схватках умело бил передними копытами, хватал зубами, пытался сбить грудью. Если бы не пришлось побывать в сотне таких схваток, то этот молодой мог бы победить еще в первый же день. А так удалось продержаться до сегодняшнего утра…