— Сейчас ты у меня бегом побежишь! — пообещал Лобанов. — С конем наперегонки!
Эдуардус — странное дело — смолчал. Сергей ему, конечно, друг. Вот и заставит скакать рядом с конем! По-дружески.
— Жаль Тита… — глухо проговорил Марций Турбон.
— Жаль… — эхом отозвался Верзон.
— Он погиб как истинный воин, — твердо заявила Тзана, — это была достойная смерть.
— Так-то оно так, — хмуро вздохнул вексиллатион, — но Тит был мне хорошим другом. И у него осталось двое сыновей.
— Я усыновлю их, — сказал, как отрезал, наместник. — Декурион погиб из-за меня, и я просто обязан помочь его мальчикам.
— Ну, не такие уж они и мальчики… — протянул Верзон.
— Тем более, — скупо улыбнулся презид. — Выведу обоих в люди, пускай душа Тита будет спокойна.
— Это правильно.
Их путь лежал на юг, постепенно они отклонялись к востоку. Степь, по которой римский эскадрон то мчался, то ехал шагом, местом была преинтересным.
Западная граница Дакии проходила по реке Тизии, строго от истока на склонах Сарматских гор[72] до впадения в Данувий. Да и сам Данувий дальше к западу протекал параллельно Тизии. Между двумя реками образовалось широкое пространство — плоская равнина, Паннонская степь.
Она как бы расклинивала Дакию и Нижнюю Паннонию, внедряясь в тело Римской империи прямоугольником варварских владений. Здесь вольно расселились язиги, которых римляне звали метанастами, то есть переселенцами. Почему предприимчивые римляне не заняли земли язигов? Возможно, не считали нужным проливать кровь из-за пустынной степи. Да и опасны были язиги — в правление Домициана они уничтожили целый легион вместе с легатом. Вот и выбрали римляне худой мир, без особого желания, но по нужде покупая его у язигов за наличные.
С востока и с запада степной анклав ограничивали реки, а вот на юге степь, хоть и выходила прямо к Данувию, круто разворачивающему течение на восток, но язигам путь туда был заказан — римляне отхватили изрядный «коридор», которым ранее пользовались кочевники, вольно путешествуя мимо Карпат в степные просторы за Тирасом. Там они могли соединиться с роксоланами, потом бы к ним пришла мысль сходить в поход на римские земли. Вот язигов и заперли в междуречье, а «коридор» отгородили мощным укреплением — Валлум Романум, протянув его от Данувия на западе до Тизии, до того места, где в нее впадал Марисус.
Поэтому и спасение от преследователей надо было искать именно там — за Валлум Романум. Или подниматься вверх по Марисусу, где стояло много римских крепостей-кастелл. Но как же далеко было до них…
— Зря говорят, что варвары куда попало едут, — не спеша говорил Верзон, обращаясь к Сергию. — Дорог у них нет, это правда, но есть направления. Сарматы будут держать путь по ориентирам, по приметным местам. Вот ты сам отметил три холма, а теперь глянь на горизонт, к северо-востоку, и определи, куда бы ты сам двинул!
Лобанов поглядел и увидел лишь один-единственный пупырышек на синей линейке небоската.
— Во-он туда, — указал он.
— Правильно! — подхватил Верзон. — Это дуб, огромное дерево в десять обхватов. Ему тыща лет, наверное. Два раза в него попадали молнии, побили ствол, расщепили в одном месте, но так и не спалили до конца. Его всяк видит и примечает.
Сергий оглянулся назад — пусто, никого не видать, даже пыль не поднимается, выдавая преследователей. Отряд всё дальше уходил в степь. Гладкой ее назвать было бы неправильно, степной простор подымался и опускался, но подъемы и спуски были настолько незаметны, что глаза видели равнину, не замечая изгибов рельефа. Это бросалось в глаза там, где травянистую гладь разрезали глубокие балки, проточенные потоками воды.
Теснясь и выглядывая друг из-за друга, пологие холмы, буро-желтые, вдали лиловые, сливались в возвышенность, она тянулась и тянулась, то ли вперед, то ли забирая кверху, и исчезала в туманной дали, там, где небо сходилось с землею.
Бурьян, молочай, дикая конопля, полынь — вся буйная трава степи, что к лету вымахивала по пояс всаднику, побурела, порыжела, полегла косыми и прямыми проборами. Но степь не казалась пустынной и оцепеневшей от тоски, нет. Жизнь бурлила, справляя последние праздники перед долгим затишьем зимы. В поникшей траве пересвистывались суслики, стадо куропаток, испуганное саураном, вспорхнуло и с мягким «т-р-р-р» полетело к холмам. На солнечном склоне играли лисицы, зайцы терли мордочки лапами, умываясь и прихорашиваясь, дрофы расправляли крылья. А вдалеке, где бурый цвет степи лиловел, шевелилось множество темных валиков — это шло стадо зубров. Тысячи и тысячи мохнатых горбачей топотали, болтая огромными головами, ветер доносил мощное сопение, жар многих тел и запах пыли, прибитой навозом.
— А теперь ножками, — скомандовал Сергий. Всадники не без удовольствия спешились и взялись за поводья — размять ноги после долгого сидения раскорякой хотелось всем.
— Забыл рассказать, — проворчал наместник. — Публий, сволочь, не просто сдал меня Сусагу, он произвел обмен.
— На кого? — заинтересовался Лобанов.
— На Сирма.
— Вот гад! — вознегодовал Эдик. — Теперь они золото найдут!
— Не обломится, — буркнул Верзон. — Это здесь снежок шел еле-еле, а в горах его навалило коню по грудь. Не пробраться Публию на Когайнон!
— Но попробовать-то они могут? — не сдавался Чанба.
— Могут. Если ума хватит…
Снег, выпавший на прошлой неделе, успел стаять, а трава — обсохнуть под ветром. Но небо дышало холодом. Ни одного клочка лазури не увидать по окоему — небосвод был сер и непрогляден, нависая тучами, готовыми разродиться снегопадом.
Под дубом остановились на привал. Лошадей привязали к колышкам, и те захрумкали травой, выбирая что посвежее, а люди сгрудились вокруг костра. Запасливый Гефестай набрал во время свадьбы целую кучу припасов — и мяса, и лепешек, и сыра. Прихватил и вина, так что было чем подкрепиться. Вот только Сергию еда в горло не лезла. Он подсел к Тзане, задумчиво глядевшей на огонь, и сказал виновато:
— Я все испортил. Насоздавал тебе проблем. Девушка улыбнулась и покачала головой.
— Проблемы ты создал не мне, а себе, — проговорила она. — И еще Зорсину.
— Я не мог с тобой расстаться, — глухо молвил Сергий, — да еще навсегда. Не мог просто, и все! Еще даже не начиналось ничего, и сразу конец всему?..
— Конец чему? — тихо поинтересовалась Тзана. — И что должно было начаться?
— Я в тебя влюбился, — пробормотал крутой кентурион, поражаясь тому, как закоснел его язык. — И хочу, чтобы ты была со мной.
— Как кто? — серьезно спросила девушка.
— Как невеста! Как жена!
— Не все сразу, — сладко улыбнулась Тзана. — Сначала невеста, потом — жена.
— А ты? Ты хоть согласна? — Тут Сергия прорвало: — Ты не первая, кого я прижимал к себе, но тебя одну я не хочу отпускать. Ты мне нужна, понимаешь? И ты именно такая, какой должна быть!
— Красивая?
— У тебя не только тело красиво, у тебя и душа есть. И дух этот не только красив, но и силен. Знаешь, в Риме я любил одну девушку. Она была хорошая, очень хорошая. И очень добрая, а потому — слабая. Ее убили. А вот с тобой я смогу прожить долго! О, боги, что за чушь я несу.
— Нет-нет, — возразила Тзана ласково. — Ты говоришь приятное. Я не изнеженная римская кошечка, я степная волчица. Убить меня непросто. И я никогда не стану прятаться за твоей спиной, я буду идти рядом.
— Так ты согласна?
— На что? — притворно удивилась девушка.
— Быть моей невестой!
— Так ты ж уже похитил меня! А я — видишь? — сижу рядом с тобой и даже не думаю убегать.
— Тзана.
Девушка закрыла его рот губами.
— Отец твой зол на меня, — сказал Сергий, когда отдышался.
— О, еще как! Он же царь по-вашему, а я, выходит, царевна.
— Я нарушил все ваши законы.
— Наши законы просты. Оскорбление смывается кровью. Или золотом.
— И еще я должен заплатить выкуп за невесту?
— Ага.
— Я найду золото, — поклялся Сергий, — и отдам твоему отцу столько, сколько полагается!
— Я стою дорого… — промурлыкала Тзана.
— А я не буду торговаться, ты мне дороже.
Девушка ничего не ответила — она поцеловала Сергия и так крепко обхватила его за шею, что у кентуриона дух перехватило. В гладких ручках Тзаны силенки хватало.
Долго валяться на травке Сергий не дал, и уход от погони продолжился. Отряд похитителей взял курс на следующую примету — оплывший курган, увенчанный покосившимся идолом скифских времен. Грубо обколотая глыба, щербатая и обветренная, изображала бородача, вероятно, громовержца Папая. У сарматов, не вполне расставшихся с матриархатом, была своя богиня, но и Папая они отличали — мало ли? Вдруг и Папай отмечен среди божеств? Умилостивить не помешает.
Так прошел день. Минул другой. К концу подходил третий.
Гефестай, ехавший позади, вдруг поднял голову и втянул носом воздух.
— Ничего не чуете? — спросил он. — Вроде как дымом запахло. Костер?
— Пожар! — крикнул Эдик, показывая на северный горизонт. — Степь горит!
Сергий привстал на стременах и глянул назад из-под руки — тонкая полоска пламени растягивалась по горизонту, утолщалась, выбрасывая языки. Небо, забранное тучами, провисало, обещая снег, но холодные хлопья так и не упали на подсохшую траву. И та горела на славу. А сильный северный ветер раздувал пламя, и оно мчалось за отрядом, ревело торжествующе, обещая догнать уставших коней и их хозяев — и спалить.
— Разозлились язиги! — проорал Эдик. — Шибко-шибко разозлились! Спустили огонь!
— Зорсин разбушевался, — мрачно усмехнулся Искандер. — Решил и нас спалить, и жену. «Так не доставайся же ты никому!»
Римлян обгоняли ошалевшие зайцы вперемежку с лисами, птицы, хлопая крыльями, уходили целыми выводками. Испуганно фыркая, пронеслись тарпаны — невысокие крепенькие лошадки со шкурами того же цвета, что у льва.
— Быстро выжигаем траву! — крикнул Сергий. — Побольше, побольше!
— Гефестай, поджигай! — завопил Эдик. Искандер с Верзоном спрыгнули с коней и зачиркали кресалами, выбивая снопики искр. Они опустились на колени и будто молились богу огня, цвиркая искрами на растертую труху. Труха занялась, Эдик осторожно раздул забегавшие красные точки. Вспыхнул огонек. Гефестай сорвал пучок травы и бережно поджег его. Тзана сунула в огонь сразу два «букета».
— Запаливай, запаливай! — крикнул Искандер, заботливо подкармливая травой растущий факелок. Преторианцы и вексиллатион разбежались в стороны, поджигая траву. Свою лепту внес и презид. И разгорелся огонь. Он жадно пожирал сухие стебли и листья, пережевывая их в серую, горячую золу.
— Еще, еще давай! — покрикивал Сергий. Огненные круги постепенно соединились в сильно вытянутый овал. Эдик с Гефестаем затоптали участочек горящей травы, и римляне завели фыркавших лошадей в «магический круг».
— Говорите, говорите с лошадьми! Не надо, чтобы они боялись!
— Тряпки смочите! — крикнула Тзана. — Вода есть еще? Лошадям на дыхи, и сами замотайтесь! И всем лечь!
— Зола еще горячая! — пожаловался Эдик, живо накладывая на лицо платок, смоченный в вине.
— Вот и грейся! А то угоришь!
Стена огня, подымавшаяся на севере, приближалась со скоростью бегущего человека. Пламя ревело и трещало, закручивало огненные вихри, выбрасывая маленькие протуберанцы, жадно хватало сухую увядшую траву, превращая ее в летучий пепел и рассыпчатые угольки.
Колючие шары перекати-поля скакали по степи пружинистыми колобками. Иные из них пролетали через огонь и вспыхивали, завершая свой полет клубками пламени, ударяясь о землю и рассыпаясь кучкой горящих веточек. И возникал новый очаг возгорания.
Палящим чадом веяло от пожарища. Огненный вал подковой охватил уже выжженную преторианцами землю и продолжил наступление на степь.
Сергий, бормоча ласковые глупости перепуганному саурану, порывавшемуся вскочить из горячей трухи, поглядел вслед уходящему огню и повернул голову на север. Степь там лежала черная и серая, над нею курились фонтанчики дымов и гуляла рваная сизая пелена. И тогда повалил снег. Крупные хлопья опадали в сажную пыльцу, север затянуло белесой пеленой.
— Отдохнули? — ухмыльнулся Сергий. — По коням!
И эскадрон поскакал дальше, копыта коней тюпали по черной жиже, удобрившей землю. Весною гарь покроется буйной зеленью, а пока на всем видимом пространстве господствовали только два цвета — черный низ и серый верх.
Устроиться на ночевку решили в маленькой рощице, окружившей разлив ручья.
Раскинули шатры, развели в каждом по костру, выставили дозор. Первому выпала очередь дежурить Лобанову. Ночь была тиха, невысокие шатры выделялись темными глыбами. В крайнем слева прописались Эдик с Гефестаем, оттуда доносился басистый храп. В среднем дрыхли Верзон, Искандер и презид, а правый не выдавал себя — Тзана спала бесшумно. Сергий усмехнулся. Он всегда бежал долгих отношений с женщинами, тяготясь ответственностью и грузом забот, а тут. Признался, сделал предложение. И даже легче стало.
Сменившись, Сергий заполз в шатер, разлегся на раскатанной овчине и положил голову на снятое седло, как на подушку. Вот только сон не шел — близость врага взводила нервы. Близость Тзаны — тоже. Девушка спала, подложив под щеку ладонь и приоткрыв губки.
Лобанов подумал и стянул с себя кожаные шаровары.
Аккуратно их сложив, он достал из переметной сумы галльские домотканые брюки — если пробираться через кусты, ткань будет шуршать куда тише, чем кожа. Тизия близко, скоро пойдут леса да перелески. Одеться он не успел — Тзана перевернулась на спину, потянулась и откинула одеяло.
— Привет! — глупо сказал Сергий.
— Привет, — ответила девушка, вставая на четвереньки и гибко, по-кошачьи, прогибаясь.
Она придвинулась так близко, что Сергию слышно стало ее дыхание. Тзана погладила его по лицу, а потом положила руки на плечи, словно уговаривая лечь. Сергий послушно откинулся на овчине и наблюдал, будто вчуже, как Тзана, встав на колени, снимает через голову тунику, потом нижнюю сорочку, как свет костра краснит ее гибкое тело и бросает шаткие тени от крупных, но упругих грудей.
— Тзана.
Девушка закрыла ему рот сухими, горячими губами. Сергий даже и не думал сопротивляться. Может, завтра его ждет бой. Или даже этой ночью. Зачем же отказывать себе в роскоши близости? И потом, это же Тзана.
— От тебя приятно пахнет, — прошептала девушка и хихикнула: — Бедный Искандер! И Верзон! Им в одном шатре с наместником ночевать!
Лобанов обнял девушку за спину, протягивая руку далеко ниже талии, крепко прижал к себе, и Тзана вытянулась стрункой, бормоча заклинания на сарматском — в перерывах между поцелуями. Ее пальцы были неумелы, но это лишь сильнее возбуждало Сергия. Он осторожно перекатился, укладывая Тзану на теплый мех, присел на пятки и совлек с себя рубаху. Он был рад и возбужден все эти дни — Тзана была с ним, он не отдал ее вонючему Зорсину! А теперь его настигло и удовольствие.
— Я бы еще в зимнике стала твоей, — прошептала Тзана, — но там было нельзя.
Ни слова не говоря, Роксолан наклонился и принялся целовать ее — шею, плечи, груди, живот, бедра. Дыхание девушки стало прерывистым, ее ладони шарили по Сергиеву телу и находили то, что хотели. Степь, варвары, погони — все отошло на задний план и перестало существовать.
У Сергия мелькнула мысль, что его голый зад здорово отсвечивает в свете костра, а потом размышления истаяли, и он долго-предолго жил одними лишь ощущениями.
Сергий лежал рядом с Тзаной, обнимая девушку обеими руками, и унимал бурное дыхание. Он посмотрел на лицо Тзаны. Очень красивое лицо. Личико. На нем были написаны умиротворенность и удовлетворение.
— Ты не замерзла? — прошептал он.
— Нет, ты очень горячий.
Рука Тзаны скользнула у него по животу и ниже.
— Тзана, не балуйся.
— А я буду.
Девушка мигом раздразнила его и уселась верхом, ритмично приседая. Сергий помогал ей, поддерживая за бедра, потом перевел ладони на груди Тзаны, принялся сводить их, поднимать, мять, теребить соски, зажимая между пальцев. Девушка выгнула спину и прилегла ему на грудь, продолжая покачивания и глухо постанывая. Темп все убыстрялся и убыстрялся, пока Тзана не вскрикнула и не выгнулась дугой, устремляя лицо к дымогону, куда заглядывала любопытная звезда.
Девушка глубоко вздохнула, приподнялась на колене, освобождая лоно, и прилегла рядом.
— Тебе хорошо? — спросила она.
— Очень, — ответил Сергий, — а тебе?
— Я самая счастливая.
Они оделись, опять легли, прижались спинами друг к другу — и мгновенно уснули.
Степь понемногу прирастала лесом — на песчаных террасах рек прижились сосны, в глубоких балках и оврагах теснились буерачные дубы, попадались буковые рощи, в которых роль подлеска исполняли липа, ясень и клен.
Но это были лоскутья, широколиственные латки, наложенные природой на холмистую равнину степи, где вековечно шуршал типчак да ковыль мотал седыми космами, словно убиваясь по зеленому лету. По ночам стало примораживать, на лужах появлялся стеклистый ледок. Днем солнце светило с безоблачного неба и даже грело в безветренную погоду, а после заката небесное отопление выключали — и сразу холодало, словно предвещая зимний колотун.
Все-таки степь хранила один след цивилизации — ее от Данувия на западе до Тизии на востоке пересекала дорога, соединяющая городишко Луссоний в Нижней Паннонии с пограничным фортом Патискумом, что стоял против устья Марисуса. По ней-то и двинулись похитители и похищенные, пока не выбрались к руинам римского поселения, сожженного язигами. В квадратной рамке спаленного частокола стояли одинаковые дома, вернее, остовы домов — щербатые стены с проломами окон и дверей.