— Кокцей! Олова, живо!
Не успела кончиться вода в клепсидре, а гонец уже скакал по дороге в Рим.
— Вот так, — хмуро сказал префект претории. — Ни Оролес, ни Тарб пока не знают, где золото, но остается Сирм.
— Всё ясно, — кивнул Сергий. — Значит, наше задание таково: мы прибываем в Дакию и пытаемся найти золото прежде Оролеса. Так?
— Так! — кивнул Марций Турбон. — Не будет золота — не будет и войны! Это главное. Письма к наместнику Дакии я уже накатал, возьмешь у корникулярия.[29] Это — на крайний случай. А вообще, постарайтесь не светиться. И вот еще что. В Египте вам помогали ваши рабы… Их у вас четверо?
— По одному на каждого, — улыбнулся Сергий.
— В Дакию поедете одни, — жестко предупредил префект.
— Одни так одни. Когда выезжать?
— Чем скорее, тем лучше!
— Значит, завтра с утра и отправимся.
Луций насторожился. Он видел голову префекта, видел Сергия и Гефестая с Эдиком. А где же Искандер? Он же стоял у колонны!
— Какая крупная птица гадит на крышу! — раздался вдруг насмешливый голос.
Гладиатор мгновенно перекатился на спину и выхватил нож. На фоне закатного неба обрисовался четкий контур человеческой фигуры с двумя рукоятями мечей за плечами. Стриганув ножом наискосок, Луций сделал новый перекат и вскочил. Свистнуло лезвие меча, распарывая его тунику и царапая кожу. Он отпрянул и бросился бежать. Сандалии скользили, и Эльвий мимолетно позавидовал Тиндариду, обутому в мягкие полусапожки. Вон как подкрался! Даже тени звука не уловило ухо!
Не оглядываясь, чтобы не полететь с крыши, Змей пробежал по гребню до второго внутреннего двора — перистиля. Внизу блеснула вода имплювия. Гладиатор съехал вниз, до самого края, оттолкнулся и прыгнул в бассейн. Прохладная вода погасила удар. Луций Эльвий распрямился и пружинкой выскочил из имплювия. Метнулся в портик, слыша беготню и крики за спиной, шарахнулся от черной фигуры, поднимающей меч, и с разбегу, рыбкой, вылетел в окно, решетки которого, по теплой погоде, не были закрыты. Что было за окном, он не знал, но надеялся, что не каменные плиты.
Змей упал на дорожку, посыпанную гравием. Перекувырнувшись, он подскочил и бросился бежать к ограде.
— Отжимай его! — азартно вопил сзади Эдик. — К забору, к забору!
— Слева заходи! — вторил ему бас Гефестая. — Се-режка-а!
— Эй, стой! Поймаю — хуже будет!
«Поймай сначала!» — мелькнуло у Луция. На высокую ограду он буквально взлетел — и мягко соскочил по другую сторону. Пронесся по парку соседа Марция Турбона и выскочил на улицу, полную народу. Луций Эльвий тут же сменил бег на неспешный шаг — и растворился в толпе, как птица в стае.
В особняк сенатора гладиатор вошел с черного хода, через позеленевшую бронзовую калитку. Калитка подалась туго, ржаво взвизгивая, и Луций шагнул на прямую дорожку, вымощенную плитками мрамора. По сторонам, словно почетный караул, выстроились прилизанные кипарисы. Эльвий передернул плечами — он не любил эти деревья. Почему? Может, потому, что кипарисы не шумят под ветром?..
Дорожка расширилась до аллеи и вывела к виридариуму — открытой галерее, выходящей в парк. Под ее арками горели масляные светильники на узорных треножниках. Над Римом повисли синие сумерки, и желтое пламя словно сгущало тьму вокруг, освещая мозаичный пол галереи, выделяя белую субселлию — скамью, покрытую тирским пурпуром. На ней сидел, развалясь, хозяин дома. Элий Антоний позволил себе небрежность в одежде: встретил клиента, будучи в тунике. Туника выглядывала из-под теплого плаща — сенатор зябко кутался в него, постоянно подтыкая и натягивая.
— Что скажешь? — подался он вперед, едва завидев Луция.
«Эге. — подумал тот, — а превосходительному-то неймется!»
— Я присутствовал при беседе, — заговорил гладиатор, оглядываясь. Присмотрев биселлу — кресло с двумя сиденьями, — он устроился на нем, раскинув руки по гнутой спинке, и продолжил: — Марций Турбон собрал четверку редких головорезов и шлет их в Дакию.
— За золотом? — нетерпеливо спросил сенатор.
— За ним. Несколько возов золотишка — запас что надо! Но где царь Децебал устроил схрон, префекту претории неведомо. Вот он и шлет этих… опасных. Завтра с утра выезжают.
— Отлично! — бодро сказал патрон и нервно потер ладони. — Не откажешься проехать в ту же сторону?
— В Дакию? — удивился Луций.
— Туда! Я заплачу, не обижу. Эльвий поскреб в затылке.
— Мне тоже золото искать? — уточнил он.
— Пусть ищут преторианцы! — отрубил Элий Антоний. — А ты тихо следуй за ними. Вот найдут они золото — тогда только и действуй. Хочешь — убей их, хочешь — просто обдури, мне всё равно, лишь бы золото Децебала попало в мои сундуки! Тебя я знаю, Змей, потому и посылаю. «Опасные» тебя не испугают, а к золоту ты равнодушен. И — главное! С тобой поедет мой сын.
— Гай?! — изумился Эльвий. — Клянусь Юпитером, вот это новость! Пожалей мальчика, превосходительный! Он капризен, как девушка, он изнежен и слаб! Его руки предпочитают мечу и веслу стило и гребень!
— Вот поэтому я и посылаю его с тобой, — сказал Элий Антоний с напором. — Гаю давно пора стать истинным мужчиной, а с тобой он живо повзрослеет! Да и не в этом дело, Луций. Дакийское золото мне действительно нужно, понимаешь? Очень и очень нужно. Такое дело кому попало не поручишь, а уж родному сыну я довериться могу. А вот и наш латиклавий![30] — вскричал он.
На террасу выбрался молодой человек с прилизанными волосами, высокий, с широкими костлявыми плечами и длинными жилистыми руками. На нем были шлем с белым гребнем, стальной панцирь-торакс с искусной золоченой чеканкой и шпоры на сапогах. Поверх торакса Гай небрежно повязал белый шарф «кандидата в сенаторы». Холеное лицо трибуна-латиклавия выражало скуку.
— Септимий сказал, чтобы я нашел тебя, — выговорил он, растягивая гласные.
— Да, сын, — сдержанно сказал сенатор. — Познакомься, — усмехнулся он, — это Луций Эльвий, гладиатор, он же Змей. Завтра утром вы с ним отправитесь в Дакию.
— Ты так думаешь? — слабо улыбнулся Гай.
— Я так знаю! — рявкнул сенатор. — Оставь свои замашки и слушай! Твоя задача — найти в Дакии сокровища Децебала и овладеть ими. Иначе тебе никогда не стать сенатором! Ты проведешь остаток своих дней на нашей вилле в Далмации, питаясь хлебом, сыром и кислым вином. И не потому, что будешь наказан! — Сенатор отдышался и договорил уже спокойно: — Мы разорены, сын. У нас миллионные долги. Знаешь, почему я вчера не заседал в курии? Потому что моя единственная тога уже серая от грязи, а платить фулонам за стирку мне нечем!
— Всё так плохо? — пролепетал Гай.
— Всё гораздо хуже, — проворчал Элий Антоний, — но я и так наговорил лишнего. Поэтому езжай и найди золото. Луций всё знает, слушайся его во всем.
— Я?! Его?! — оскорбленно воскликнул Гай. — Трибун будет подчиняться какому-то гладиатору?
Сенатор недобро усмехнулся.
— Сын, — сказал он, — из тебя трибун, как из меня танцовщица. А Змей — гладиатор первого палуса.[31] Он свободный гражданин, победивший в тридцати девяти боях!
— В сорока, — скромно заметил Луций.
— Тем более. Ты все понял, Гай? Растерянный трибун-латиклавий кивнул.
— И скоро ехать? — спросил он плаксиво.
— Завтра! — отрезал сенатор. — Отправитесь на рассвете. Гадания были успешны, а Фортуне я принес обильные жертвы. — Посопев, он добавил миролюбиво: — Не переживай так уж сильно, Гай. Ты отправишься в Дакию, как легат, в «вольное посольство».[32] Тебя будут сопровождать четыре ликтора[33] — Луций, Бласий, Рубрий и Тиций. Как только прибудешь в Сармизегетузу, сразу ступай в службу наместника — пороешься в документах. У тебя будут полномочия, проверишь состояние дел с верованиями варваров. Ищи любую нить! Узнай, где стоят или стояли храмы этого их Замолксиса… или Залмоксиса? Ну, что-то в этом роде. Ищи следы золота! И помни, Гай, — или ты вернешься с богатством, и тогда тебе обеспечена блестящая будущность, или мы с тобой переедем в самую занюханную инсулу, куда-нибудь в вонючую Субуру, и будем побираться, как последние пролетарии! Ты всё понял, Гай? Тебе я доверяю наше будущее!
— Постараюсь оправдать доверие. — уныло промямлил Гай.
Глава четвертая, в которой подробно объясняется, как подружиться с врагом
«Опять скрипит потертое седло…» — мурлыкал себе под нос Сергий Роксолан, направляя коня по виа Попилиа, уходящей к северо-востоку. Дороги Рима… Прямые, гладкие, мощенные камнем, с почтовыми станциями через каждые восемь-десять миль, где и харчевня найдется, и гостиница. Что ни говори, а такие пути сообщения заслуживали хвалебных песней! Римские виа не петляли суетливо — их прокладывали по прямой, срезая холмы, засыпая овраги, пробивая тоннели в скалах, перекидывая мосты через реки.
Покинув Рим, Сергий и его команда тронулись по виа Фламиниа и не съезжали с нее до самого Ариминума. Там, под аркой Августа, их ждала развилка — они свернули на виа Эмилиа. А после Патавиума[34] продолжили путь по виа Попилиа — раскрашенная статуя бородатого Приапа с факелом в одной руке и с рогом изобилия в другой указала им направление громадным фаллосом.
Рядом с Сергием скакал невозмутимый Искандер сын Тиндара, он подставлял лицо ветру и улыбался. За спиной цокали копыта коней Гефестая и Эдуардуса Чанбы, друзей и побратимов, вечно ругающихся и подкалывающих друг друга, но попробовал бы кто наехать на «Эдикуса»! Тут же появлялся Гефестай — с твердым намерением облегчить обидчику переход в мир иной, быстрый и с гарантией.
Роскошную форму преторианцев пришлось оставить дома, как и рабов. Впрочем, четверка всё равно щеголяла в одинаковой одежке: на каждом были скифские шаровары, просторные длинные рубахи с разрезами по бокам, подпоясанные гетскими ремнями с серебряными накладками, изображавшими зверюг и пичуг, луну и звезды. На ногах — мягкая обувка, похожая на мокасины, на плечах — плащи с бахромой, а на головах — войлочные колпаки. Так одевались даки, причем колпаки носили лишь даки-пиллеаты, тамошняя знать. Римляне звали эти колпаки фригийскими и считали их символами свободы — любой вольноотпущенник получал колпак-пиллеус из рук бывшего хозяина в знак освобождения от рабства.
— Командир! — подал голос Гефестай. — Останавливаться где будем?
— Скоро мансион должен быть, — ответил Лобанов, — там и заночуем.
— А недурно устроились латины, — проговорил Искандер, — есть на что посмотреть со вкусом. Цивилизация!
Они как раз въезжали на пригорок, и с высоты открылся живописный вид — на сжатые поля, четко очерченные межами и низенькими оградками, сложенными из камней, на сады и оливковые рощи. Вся земля была возделана и ухожена, а маленькие островки леса или произрастали на отрогах гор, или были посвящены богам. Тогда над верхушками священных рощ поднимались белые храмы. Пустынных пространств не наблюдалось вообще: куда ни посмотришь — всюду колоннады вилл, красные черепичные крыши, дороги, виноградники.
— Сергей, — сказал Тиндарид, не поворачивая головы, — кто-то за нами упорно следует. Я уже восемь перекрестков насчитал — сворачивают строго за нами.
Роксолан, беспечно любуясь пейзажами, спросил:
— И много их?
— Пятеро конных и, наверное, столько же лошадей в поводу.
— Догоняют?
— В том-то и дело, что нет. Строго выдерживают дистанцию — так, чтобы и нас из виду не потерять, и слишком близко не оказаться.
— Мало ли! — подал голос Эдик. — Вдруг им с нами по дороге.
— Может, и так, — легко согласился Искандер.
— На станции видно будет, — решил Сергий.
Мансион, дорожная станция, обнаружился на полдороге к Аквилее. В глаза сразу бросалась государственная гостиница — крепкое двухэтажное сооружение из беленого камня под черепичной крышей, с крытыми галереями. Гостиница была поставлена буквой «Г», длинная, приземистая конюшня превращала ее в «П», а высокий забор с мощными воротами замыкал в квадрат.
Подъездная дорога тоже была мощеная и доводила до ворот. Створки стояли распахнутыми, открывая взгляду чистый двор-плац. У входа тянулись длинные скамьи, параллельно им шла коновязь, похожая на спортивное бревно, и поилка, сложенная из камня. Под навесом на очаге грели вино с водой, еще дальше дымила большая хлебная печь.
— Искандер, — сказал Сергий, — устрой коней, — и протянул эллину эвакцион, выданный Марцием Турбоном. Эвакцион — подорожная грамота — давал право менять лошадей на станциях по всем дорогам империи.
Тиндарид кивнул, слез с седла и принял поводья.
— Прощай, коняка! — похлопал Эдик по шее своего скакуна.
— Седло хоть сними! — прикрикнул Гефестай.
— А он его хочет коню на память оставить, — ухмыльнулся Искандер, — чтобы помнил, кого вез!
— Смейтесь, смейтесь… — с горькой улыбкой великомученика сказал Эдик. — Истинно говорю вам, наступит пора — и прозреете! И восплачете, и раскаетесь за обиды великие, что чинили мне, и возмолите о прощении, но отрину вас, изрекая: «Да поидете вы на фиг!»
— Не юродствуй, — строго сказал Искандер и добавил: — Надо уважать чувства верующих.
— Да?! — мгновенно воспламенился Чанба. — А мои чувства атеиста кто уважать будет?!
— Это несопоставимые понятия.
— А чего это ты за христиан заступаешься? Крещеный, что ли?
— И не крестился, и не собираюсь. Но и буффонаду устраивать на манер евангельских текстов тоже некрасиво.
— Ох, какой же ты зануда!
Махнув рукой на «воспитуемого» и «воспитателя», Сергий прошел в харчевню, к статионарию — управителю дорожной станции. Это был крупный мужчина в тунике, смахивающей на женскую ночнушку, с серым пухом на голове. Нос сапожком, вялый подбородок, толстые губы, будто осами накусанные, слезящиеся глаза — внешность у статионария была не из приятных.
— Сальве, — бросил Сергий. — Со мною еще трое. Комната найдется? Я имею в виду, хорошая!
Управитель пожевал губами, словно пробуя их на вкус, и слегка поклонился.
— Пожалуйте! — указал он на двор. — По лестнице на галерею, третья дверь!
Лобанов кивнул и вышел.
— Седла тащите наверх! — скомандовал он.
Сергий взвалил на плечо еще теплое седло — и поднялся по лестнице на галерею. За третьей дверью он увидел койки в ряд, пустые полки вдоль стены и окно, закрытое ставнями. Сгрузив седло на кровать, Роксолан подошел к окну и раскрыл ставенки. За мансионом журчала речка, ее обступали ивы, как будто сошедшиеся на водопой, а дальше синели и лиловели Альпы.
— Есть когда будем? — поинтересовался Гефестай, вваливаясь в «номер».
— Пошли уж, — проворчал Сергий и спустился вниз. Ободренный кушан потопал следом.
И тут во двор въехали «преследователи» — крепкие ребятишки с нахальными глазами и уверенными движениями. Впереди покачивался в седле молодой парень с лицом холеным и капризным. Видать, был он человеком зябким, поскольку носил и верхнюю тунику «непристойного» алого цвета, и «внутреннюю» белую — краешек ее бесстыдно выглядывал над коленом. Ноги «вьюнош» обвязал ткаными шерстяными обмотками, а плечи кутал в плащ-лацерну, окрашенную в пурпур. Такая лацерна стоила десять тысяч сестерциев, она издали колола взгляд, неслышно, но зримо афишируя богатство и знатность всадника. Сергий усмехнулся — встречая молодого римлянина по одежке, он приметил под вызывающей оболочкой изнеженного и избалованного сынка, сытенького и белотелого.
Сынка сопровождали четыре ликтора, кое-как удерживавшие на плечах свои фасции — тонкие пучки вязовых прутьев, перевязанные красными ремнями. К сим представительским вязанкам были приткнуты топорики.
— Кого это принесло? — полюбопытствовал Гефестай.
— Знаешь, — улыбнулся Роксолан, — мне без разницы.
Он немного лукавил — проезжая пятерка его заинтересовала. К одному из ликторов, сопровождавших капризного парня, Лобанов присмотрелся внимательней. Знакомое лицо… Как у того гладиатора в Большом Цирке. Или это он и есть? Похоже, что так! Патриции частенько нанимали гладиаторов для темных дел или для охраны. Как звали того димахера? Луций Эльвий «Змей» — так, вроде, было написано на флажке-программке. Этот тип опасен. От него исходит ощущение силы, а взгляд — твердый и спокойный, почти равнодушный. Казалось, ничто не волнует этого человека — страхи не холодят кровь, радости не горячат. Воистину, Змей.
Парень в пурпурной лацине неуклюже спрыгнул с коня и вразвалочку направился к статионарию. Тот уже выкатился во двор, не зная, как кланяться — низко или еще ниже, с прогибом спины?
— Почтенный, — обратился к нему вьюнош, манерно закидывая полу плаща на плечо, — организуй-ка мне комнату на ночь!
Управитель замялся.
— Могу предложить общую комнату на десятерых, — пролепетал он и указал обеими руками на Сергия: — Вот они забрали помещение для почетных гостей!
Парень в лацине изогнул бровь и повернулся к Роксолану. Лобанов облокотился о перила веранды. Эдик и Гефестай прислонились к столбам навеса, с интересом следя за переговорами.
— Я легат и послан в Дакию, — надменно выговорил добрый молодец в пурпуре, — но не тороплю тебя. Освободишь комнату к вечеру.
— Как тебя зовут, легат? — осведомился Сергий. Легат удивился, но ответил, гордо задирая подбородок:
— Гай Антоний Скавр! — и добавил обычным голосом: — Время у тебя еще есть. Съедешь в общую, пока я буду обедать.
— Обойдешься, Гай, — спокойно сказал Лобанов. Тот сперва не понял, а когда до него дошло, пожал плечами в полнейшем недоумении.
— Я — Гай Антоний, — снисходительно повторил он, — сын сенатора Элия Антония Этерналиса!