– То есть Вашингтон намеренно срывает выезд царской семьи в Англию?
– Считаю, что да. Ведь это неминуемо вызовет если не раскол Антанты, то разногласия, способные радикально повлиять на отношения между союзниками. В итоге мощное единое наступление будет сорвано и война продлится в прежнем режиме, изматывающем все стороны. Раздражающим фактором, как я уже говорил, станет судьба царской семьи. Англия обвинит Временное правительство в невыполнении обязательств, оно ее – в срыве эвакуации государя, его супруги и детей. О каких согласованных военных действиях может идти речь, когда посыплются взаимные упреки? Влияние Америки в России только возрастет. Иначе и не может быть. Всякая революция по своей сути разрушение, хаос, усиление внутренних противоречий. Чтобы преодолеть этот период, необходимо время и очень большие деньги. Временное правительство может получить их только в виде льготных кредитов Вашингтона, но там сидят не благодетели и не благотворители, а расчетливые, прагматичные люди. Понимая хрупкость установившегося строя, они финансово поддержат и другие, куда более радикальные силы, способные отнять власть у Временного правительства. Это касается не только нашей многострадальной Родины. Получив огромные средства от военных заказов, имея в перспективе установление экономической монополии в Европе, американцы наверняка поддерживают оппозиционные силы и в других воюющих странах. В той же Германии, где отмечается рост революционного движения, во Франции, в которой все громче звучат голоса противников войны, да и в Англии, где происходит то же самое. Все эти антивоенные силы пока управляемы. Но если, скажем, у нас вдруг армия откажется выполнять приказ Временного правительства о наступлении и потребует заключения мира, то в бой вступят радикальные оппозиционные силы, что вызовет кровавую междоусобицу сначала в Петрограде и Москве, а затем и во всей России. То же самое ждет и Германию, если она, используя ситуацию, двинется на Францию. Но еще раз замечу, что это лишь мое сугубо личное мнение. Оно может быть ошибочно. Ведь я не располагаю той информацией, которая позволила бы делать обоснованные прогнозы. Как будут развиваться события в реальности, покажет ближайшее время. Но для меня очевидно одно. Несмотря на заверения Керенского, Гучкова, Милюкова, Временное правительство не намерено выпускать царскую семью из России. Иначе оно уже в середине марта отправило бы ее в Англию или в Данию.
– А почему вы, Алексей Евгеньевич, ставите Америку во главу всех бед России и Европы?
– Во-первых, не во главу, во-вторых, не всех бед. Но давайте посмотрим, кому особенно выгодна большая война в Европе. России? Великобритании? Франции? Нет. Германии? На начальном этапе – возможно, но не сейчас. Теперь война наносит огромный ущерб всем европейским странам, грозит падением не только Российской и Османской, но и всех остальных империй. Поэтому-то весеннее наступление союзников и должно было завершить войну. Так оно, скорее всего, и было бы, если бы не государственный переворот, а затем игрища, затеянные с царской семьей. Долгожданный мир был совсем рядом. Победоносное завершение войны, мирное развитие страны. Но нет, все рушится как карточный домик. В самый неподходящий для государства момент. Случайно такое произойти не может. Однако достаточно рассуждений. Ужин стынет, Сергей Викторович, да и Лиза заждалась своего жениха.
– Так я могу поужинать и у нее.
– Нет, там вам будет не до ужина.
Кириллин вздохнул:
– После ваших умозаключений, князь, голова идет кругом.
– Ничего, пройдетесь по воздуху, она и встанет на место.
После ужина Покровский проводил подпоручика до ворот и спросил:
– Значит, вы завтра в Царское Село?
– Так точно.
– Передавайте привет поручику Дольскому и продолжайте работу в том же духе.
– Есть!
– Удачи вам, Сергей!
– Да, удача не помешала бы. Но похоже на то, что она отвернулась ото всей России.
– Пока не все так плохо.
– Вот именно, пока. До свидания, Алексей Евгеньевич.
Утром Покровский созвонился с графом Долговым и в полдень в штатской одежде был в Таврическом саду. Долгов медленно шел по дорожке вдоль пруда.
Покровский догнал его.
– Добрый день, граф!
– Добрый, но давайте без титулов.
– Хорошо. Я слушаю вас, Петр Петрович.
– При выемке бумаг у императора была обнаружена телеграмма со странным текстом. Коровиченко считает его зашифрованным.
– Телеграмма отправлена государем супруге?
– Напротив, Александра Федоровна послала ее мужу.
– Зачем императрице было шифровать телеграмму?
– Этого, Алексей Евгеньевич, не знаю. Пока специалисты работают над шифром, Керенский решил отделить государыню от семьи.
– Мать от больных детей? Из-за какого-то недоразумения? Это же полный бред!
– Говорю, что знаю.
– Что еще?
– В Петросовете раздаются призывы перевести царскую семью в Петропавловскую крепость.
– И что Временное правительство?
– Против. Тот же Керенский решительно не согласен.
– Может ли быть эта вот якобы шифрованная телеграмма поводом для перевода в крепость?
– Думаю, данный фарс только для этого и затеян.
– А что по переезду государя и семьи в Англию?
– Ничего нового.
– Понятно. – Покровский внимательно посмотрел на графа и спросил: – Скажите, Петр Петрович, почему вы сообщаете мне о том, что происходит в совете и правительстве?
– Вы честный, порядочный человек. Себя я тоже считаю таковым. Я вынужден принять революцию, хотя и не симпатизирую новой власти. Монархия – единственная форма правления, приемлемая для России. Однако история распорядилась по-своему. Вы служили непосредственно при императоре, часто встречались с ним и никогда не примете революцию, какие бы цели она ни декларировала. Я не в состоянии помочь царской семье, вы способны сделать это.
– С чего вы взяли? Я не выхожу из своего дома, тогда как для вас открыты двери и Временного правительства, и Петросовета.
– Открытые двери совершенно не означают, что вход свободен. Вы, Алексей Евгеньевич, кроме прочих достоинств, еще и смелый человек, генерал. Я же совсем другой. Вы не оставите мысли о спасении августейшей семьи, даже если для этого придется пожертвовать жизнью.
– Вы считаете, что существует серьезная угроза?
Долгов вздохнул:
– Когда-то новым правителям надоест нянчиться с царской семьей, и тогда может последовать расправа. Я очень не хотел бы, чтобы император, его супруга и дети стали жертвами революции. Но если вас не интересует то, что становится известно мне, то мы прекратим общение.
После непродолжительной паузы Покровский сказал:
– Продолжайте передавать сообщения. Возможно, они действительно помогут. Но будьте осторожны. Если в Петросовете прознают про вашу деятельность, то кара будет суровой.
– Да, на это новая власть не скупится. Я осторожен.
– Не думаю, что следует ставить в известность о наших отношениях вашу супругу.
– Маргариту? Ее-то следует остерегаться больше всего.
– Почему? Потому что женщинам по определению нельзя доверять?
– Нет, Алексей Евгеньевич. Просто я слишком хорошо знаю, на что способна моя дражайшая половина.
– Это ваши дела. У вас все?
– Да.
– Тогда до свидания, Петр Петрович.
– До свидания, Алексей Евгеньевич.
Покровского встревожила информация о возможном переводе царской семьи в Петропавловскую крепость. Оттуда она уже точно не вышла бы.
Но, к счастью, этого не произошло. Царская семья осталась в Александровском дворце. При этом Керенский изменил свое намерение. Он отдалил от семьи не императрицу, а Николая. Видимо, даже ему разлучение матери с детьми показалось бесчеловечным деянием.
Впрочем, вскоре стало известно, что телеграмма не зашифрована. Керенский ознакомился со множеством личных бумаг государя и Александры Федоровны и отменил свое решение. Семья воссоединилась. Но с того момента тревога постоянно жила в душе Покровского.
В очередной раз министр юстиции приехал в Царское Село 12 апреля. Он был приветлив, весел, пытался шутить.
Только когда государь попросил его обеспечить встречу с послом Великобритании Бьюкененом, Керенский принял свой обычный вид и спросил:
– Зачем вам это?
– Я хочу напрямую связаться с королем Георгом. Вижу, у вас не получается наладить деловые отношения с английским правительством. С вашего позволения это сделаю я.
– Мы можем поговорить наедине?
В кабинете присутствовала императрица.
– Вы спрашиваете об этом у меня, которого совсем недавно безо всяких церемоний отделили от семьи?
– Тогда этого требовала ситуация. Сейчас совершенно другое дело.
Александра Федоровна не стала ждать просьбы мужа и сама вышла из кабинета.
Керенский поудобнее устроился в кресле и произнес:
– Обеспечить ваши личные переговоры с королем Великобритании не в моих силах. Убедить членов Петросовета не отправлять семью в крепость я смог, но большего не требуйте. Это во-первых. Во-вторых, если бы стоял вопрос только о вашем отъезде в Англию, то никаких препятствий не возникло бы. Я в этом уверен. Вы с семьей покинули бы Россию, невзирая на мнение Петросовета. Со слов Бьюкенена могу сказать вам, что решение его правительства о предоставлении убежища всей царской семье изменено потому, что английское общество крайне резко настроено против Александры Федоровны. Вы понимаете, о чем я.
В очередной раз министр юстиции приехал в Царское Село 12 апреля. Он был приветлив, весел, пытался шутить.
Только когда государь попросил его обеспечить встречу с послом Великобритании Бьюкененом, Керенский принял свой обычный вид и спросил:
– Зачем вам это?
– Я хочу напрямую связаться с королем Георгом. Вижу, у вас не получается наладить деловые отношения с английским правительством. С вашего позволения это сделаю я.
– Мы можем поговорить наедине?
В кабинете присутствовала императрица.
– Вы спрашиваете об этом у меня, которого совсем недавно безо всяких церемоний отделили от семьи?
– Тогда этого требовала ситуация. Сейчас совершенно другое дело.
Александра Федоровна не стала ждать просьбы мужа и сама вышла из кабинета.
Керенский поудобнее устроился в кресле и произнес:
– Обеспечить ваши личные переговоры с королем Великобритании не в моих силах. Убедить членов Петросовета не отправлять семью в крепость я смог, но большего не требуйте. Это во-первых. Во-вторых, если бы стоял вопрос только о вашем отъезде в Англию, то никаких препятствий не возникло бы. Я в этом уверен. Вы с семьей покинули бы Россию, невзирая на мнение Петросовета. Со слов Бьюкенена могу сказать вам, что решение его правительства о предоставлении убежища всей царской семье изменено потому, что английское общество крайне резко настроено против Александры Федоровны. Вы понимаете, о чем я.
– Этого, господин Керенский, не может быть. Александра Федоровна – внучка королевы Виктории, почившей, но весьма почитаемой в Англии.
– Да, как и Вильгельм Второй. Вы представляете себе ситуацию, чтобы Лондон принял его, если кайзер вдруг решил бы бежать из Германии?
– Но Александра Федоровна не поддерживает отношений с Вильгельмом. Более того, она настроена к нему гораздо враждебнее, нежели я. Об этом в Британии знают.
– Это ваше мнение. На самом же деле все обстоит иначе. Неужели вы думаете, что я не добился бы вашей отправки в Англию, если бы правительство его величества короля Георга прислало бы в Романов-на-Мурмане крейсер?
– Значит, если я откажусь от жены, то меня и детей Англия примет?
– Думаю, да, и все препятствия будут сняты быстро. Но вы же не оставите жену.
– Все же я прошу встречи с Бьюкененом.
– Это невозможно.
– Но хотя бы написать письмо Георгу я могу?
– Да, но, извините, при мне. Я должен быть ознакомлен с текстом.
– Вы гарантируете, что оно будет отправлено?
– Я лично передам его сэру Джорджу Бьюкенену.
– Хорошо. Прошу к столу.
Николай Александрович написал короткое письмо Георгу, в котором просил разъяснения позиции английского правительства по вопросу о выезде семьи.
Керенский сразу же читал текст.
Закончив, низложенный император передал лист бумаги Керенскому.
– Пожалуйста, можете ознакомиться.
– Я уже ознакомился.
Николай достал конверт, вложил в него письмо, написал: «Его величеству королю Великобритании» и передал Керенскому.
Министр юстиции положил конверт в большой карман пиджака.
– Сегодня же письмо будет у Бьюкенена.
– Благодарю.
– Не за что, Николай Александрович. Будем надеяться, что ваше личное обращение изменит ситуацию. Хотя, честно говоря, веры в это у меня нет.
– Если вы правы, то я хотя бы получу ответ Георга.
– Это тоже сомнительно. Но посмотрим.
Керенский уехал не в посольство Великобритании, а в Таврический дворец. До переезда в Смольный там вместе с Временным правительством размешался и Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов.
Чхеидзе, председатель Петросовета, встретил его как давнего товарища.
– С чем приехал, Александр?
– С сюрпризом.
– Ты же знаешь, как я не люблю их.
– Этот позабавит тебя.
– Да? Ну давай, выкладывай свой сюрприз.
Керенский передал Чхеидзе запечатанный конверт.
– Что это?
– Письмо гражданина Романова к королю Великобритании.
– Что за ерунда? Откуда оно взялось?
– Романов написал его при мне.
Чхеидзе вскрыл конверт, прочитал текст, ухмыльнулся:
– Николай никак не может понять, что не видать ему Англии. Мог бы и догадаться, в чем дело.
– По-моему, он догадывается.
– И все равно пишет письмо? Глупо.
– Утопающий хватает и за соломинку.
– Ну пусть хватается. Это, в конце концов, его право.
Чхеидзе достал спички, поджег письмо. Спустя минуту от него осталась кучка золы в бронзовой пепельнице.
– Ты все еще против отправки семейки в крепость?
– Да. Я никогда не соглашусь с этим. Ты хочешь проблем с союзниками?
– Ладно. Будь по-твоему. Ты отвечаешь за Романовых, тебе и решать. А вот серьезные проблемы мы можем заиметь не от союзников, а от наших «соратников» по революционной борьбе.
– Ты имеешь в виду большевиков?
– Да.
– И какие проблемы могут нам преподнести господа большевики?
– Антивоенное движение все больше набирает силу, и во главе его стоят именно они.
– Я думаю, ты преувеличиваешь опасность.
– Хотел бы и я думать так же. Но мне пора в совет. Ты будешь во дворце?
– Да, у себя. Кое-что из переписки Николая с Александрой Федоровной еще осталось. Увлекательное, знаешь ли, занятие – читать их послания друг другу. Столько лет вместе, а отношения как в юности. Словно сказка. Ты любил в детстве сказки?
– Нет.
– А я любил. Отец рассказывал. Зимний вечер, свечи, потрескивание дров в камине и чудесные истории, от которых захватывало дух. Кстати, мой отец в свое время помог Ленину. Тогда он был просто Владимир Ульянов.
– Я не знал об этом. Как он помог ему?
Керенский прикурил папиросу и сказал:
– История незначительная, но она сыграла свою роль в судьбе Ленина. Дело в том, что Владимир Ульянов учился в Симбирске, в гимназии, директором которой тогда служил мой отец Федор Михайлович. Старший брат Ленина Александр, как известно, был казнен, и сообщение об этом пришло в Симбирск тогда, когда Владимир сдавал выпускные экзамены. У него по всем предметам стояли отличные оценки, кроме, по-моему, логики. Значит, Владимир не мог получить золотую медаль. Однако отец убедил педсовет в том, что это не повод для отказа. В итоге Ленин стал золотым медалистом. Потом, когда Владимир подал документы на юридический факультет Казанского университета, решение о его приеме отложили все из-за того же брата. В Симбирск отослали запрос. Отец дал Ульянову самую блестящую характеристику, и тот был принят в университет.
– Лучше бы он не делал этого.
– Пустое, Николай Семенович. Что сейчас может Ленин? Да ничего, как и его соратники. Власть у нас, мы признаны великими державами. Большевики разыгрывают хорошую карту, заявляя о необходимости прекращения войны. Это, естественно, находит поддержку в массах. Но как только мы добьемся успехов в грядущем наступлении и нанесем германцам поражение, ситуация изменится в корне. Пораженческие настроения сменятся победными. Мы закончим войну, но победителями, и карта большевиков будет бита. Что-то я заговорился. Пойду.
Чхеидзе кивнул, и Керенский прошел в свой кабинет.
Семья Николая продолжала находиться в Царском Селе. Она вела обычный образ жизни. Вставали в 8 часов, молились, пили утренний чай, не считая тех, кто еще болел. Гуляли два раза в день, до обеда и ближе к ужину. Александра Федоровна вышивала, вязала. Государь читал или занимался своими бумагами, продолжал вести дневник.
Поправившиеся дети вновь приступили к занятиям. Посещение Александровского дворца преподавателям со стороны было запрещено. Поэтому с детьми занимались государь, Александра Федоровна, Екатерина Шнейдер, графиня Гендрикова, баронесса Буксгевден, доктора Боткин и Деревянко, а также Пьер Жильяр.
Государь с достоинством перенес измену почти всех своих бывших приближенных, видел в этом волю Божью. Он никого не упрекал и не осуждал. Николай Александрович был выше этого, проявлял истинное величие.
Государь получал газеты и следил за событиями в стране. Но пресса не давала информации об истинном положении дел. По мере того как полковник Кобылинский делал все, чтобы смягчить условия содержания высочайших особ, государь начал получать фактические сведения через своих приближенных, а также от родственников, находящихся в Петрограде.
Тогда он начал понимать, что государство погружается в анархию, дисциплина в армии, в том числе и на фронтах, резко ухудшается. В воинских частях создаются комитеты, которые сводят на нет все усилия офицеров восстановить надлежащий порядок.
От этого Николай искренне страдал. На его глазах разрушалась не только монархия, но и вся Россия. Поделиться своими переживаниями он мог лишь с очень узким кругом лиц, например, с князем Долгоруковым, сопровождавшим его во время ежедневных прогулок.
Николай предчувствовал катастрофу, с тревогой ждал начала общего весеннего наступления. Он совершенно не разделял оптимизма Керенского.