- До сих пор не могу понять, - как будто угадав направление моих мыслей, сказал Серега, - чем ты Старику не понравилась. Иногда мне кажется - характером. Он безошибочно отделяет талант от не-таланта. И тут ты должна была его покорить. Но с той же безошибочностью он видит тех талантливых людей, которые будут поклоняться ему, а в тебе он, видимо, усомнился. Я почему так говорю. Недавно он меня спросил, где ты и что с тобой. Спросил, значит, хорошо запомнил, а он запоминает только ярких людей - тысячу раз проверено...
- Спасибо, Сережа, не надо меня утешать...
"Недавно спросил..." И вдруг пронзило: да ведь я же пела ему на показе "он говорил мне: будь ты моею"... Вспомнил, значит... Тупо заныл затылок. Я машинально приложила к нему ладонь.
- Болит голова? - участливо спросила Валька.
- Поболит и пройдет, - ответила я. - И вообще, будем мы когда-нибудь репетировать или нет?..
По существу, важно было только определиться с выходами и мизансценами. Остальное - дело отлаженное для людей, которые в одном составе играют елки с первого курса института.
Юрка, как всегда, хохмил. Сережа был до тошнотворного серьезен. Валентина - кокетлива, а я - я старалась быть красивой, доброй и изобретательной, причем не только в роли Снегурочки. Но сегодня тоска по настоящему делу оборачивалась завистью к более удачливой подруге, постоянно помнилось: вечером может опять оказаться в зале Бурелом и еще один любитель "снимать трусики" - и боюсь, мои старания быть доброй тут же превращались в пыль и пепел.
Затылок прямо ломило.
Вечер на работе прошел спокойно. В зале были, в основном, иностранцы, а играть для них лично мне всегда нравилось: они более непосредственны в восприятии, с большей готовностью радуются самым непритязательным шуткам, без предубеждения смотрят не только на сцену, а вообще - на окружающий мир. Для такой публики у меня тоже всегда найдется пара-тройка беспроигрышных номеров: пантомима, танец, куплеты, переведенные Мишкой на английский... Были и смех, и аплодисменты: чего еще нужно...
Бурелом не явился. Но он напомнил о себе: прислал машину? Я так устала за день, что просто не хватило сил отказаться. "Любовь к комфорту тебя погубит", - подумала я, поудобнее устраиваясь на заднем сидении. Шофер был молчалив, но не вызывал отвращения, как некоторые личности из буреломова окружения. "Спать! Спать! Поскорее бы добраться до постели..." - думала я. "А когда спишь, случаются сны: дикие сами по себе, да еще с материальными подтверждениями. О, Господи! Откуда под моей подушкой могла взяться эта "стекляшка"?! И затылок..." Затылок снова начал болеть, хотя уже и не так сильно, как днем.
II
Утром я первым делом понеслаcь к Черешкову. Он протянул мне готовую подвеску. Взял шампанское и деньги. Телевизор у него снова работал. И вообще все было вроде бы, как вчера, за исключением одного: ни тепла, ни покалывания не ощутила моя ладонь, когда я зажала в ней подвеску. Смотреть на Валерку стало до чертиков противно. Я уже собралась было высказать свои подозрения, но вспомнила: ночной гость сказал, что я никогда не потеряю этот камень. Что ж, если довериться ему полностью, то нечего и объясняться с нечестным человеком, а если камень все-таки можно подменить, грош цена и старику и всем его байкам. Странно: но в этот момент я больше склонялась к тому, чтобы прошел второй вариант.
Ни слова не говоря, даже не сказав "спасибо", я тут же приладила подвеску на длинную серебряную цепочку, надела и запрятала ее под свитер, на голое тело.
- Тебе не понравилось, как я сработал? - спросил Валерка. В его голосе звучали спокойствие и ленивая ласковость - как всегда.
- Сработал?.. - переспросила я. - Нет, ты хорошо сработал... - я сделала ударение именно на этом слове. - Спасибо. У меня свои заморочки...
Пусть понимает мою интонацию, как хочет. Скорее всего, он просто не обратит на нее внимания. Жулики всегда считают других дураками.
Когда я вышла на улицу, и на глаза мои навернулись слезы, я вдруг почувствовала тепло в груди: мягкое и приятное тепло, уже знакомое мне. Быстрее я еще не преодолевала расстояния между своей и Валеркиной квартирами. Влетела в ванную, закрылась и вытащила подвеску на белый свет. Стекляшка или не стекляшка, но камень был настоящий: мой, вчерашний, подаренный мне таким странным образом...
Я усмехнулась: интересно, когда Валерка обнаружит, что проделка ему не удалась?.. И что с ним случится, с ворюгой?.. А ведь с каким пафосом говорил: "Ты - художник, и я - художник. Мы всегда будем понимать друг друга".
"А вот и не всегда", - подумала я сейчас. И меня захлестнул целый ворох мыслей. Сказочное возвращение камня заставило меня припомнить малейшие детали сна: и так и этак складывала их и раскладывала, и не пришла ни к какому определенному выводу, кроме одного: со мной случилась загадочная штука, и надо быть настороже.
- Маша! - крикнула мне мама с кухни. - Ты скоро? Не сходишь за хлебом и молоком?
- Схожу, - ответила я, выбираясь из ванной.
В магазине была жуткая давка, спорили из-за сахарного песку. Вчера, как я поняла, его продавали по сто пятьдесят рублей, сегодня - по сто семьдесят. Обычная история. Но что меня насмешило, так это аргументы. Толстенной, презирающей всю эту толпу заведующей отделом, прирожденной торговке, которая при всех властях наживалась одинаково успешно, разъяренная баба из очереди вопила: "Демократка проклятая!" Это было и смешно и грустно: лучшие понятия мира всегда выворачиваются в моей стране наизнанку. Под аккомпанемент ругани я купила молоко и хлеб и вышла из магазина.
Потом я учила роль Снегурочки. Дело в том, что из года в год мы играли практически на одних и тех же площадках, и Юрка переписывал "пэсочку" заново. Для меня он тоже оставил работенку. Кое-где было написано: "поет песенку" и в скобках приписано: "сочини!" У меня был навык таких сочинений: капустники, куплеты для рабочих номеров, эпиграммы - мне нравилось это занятие. И получалось, как правило, совсем неплохо. Но сегодня работа не шла. Я спотыкалась на каждом слове, и то впадала в сопливую сентиментальность, то выражалась слишком функционально. Разорвала черновики, сложила горку бумажной рванины на углу стола, взяла гитару и запела: "Бедному сердцу так говорил он, но не любил он, нет, не любил он..." - ну и так далее. Пела-пела, да и заплакала. Валька, счастливая!.. Уйду, уйду я из своего кабака. Вовка Пластецкий звал в провинцию, обещал сколотить театр "под меня", убеждал, что актеру, прошедшему провинцию, ничего не страшно в жизни... Но тогда я резонно ответила ему: "Вовочка, Ленинград - мой город. И когда-нибудь я обязательно вернусь сюда и начать придется с нуля. Но если сейчас мне двадцать один, то тогда уже будет за тридцать: и кому я стану нужна!" Позвонить Володе?.. Уехать?.. Делать это очень не хотелось. А хотелось мне получить роль Ларисы, пусть хотя бы в очередь с Валентиной, пусть и во втором составе... Но эта мечта была, нет, даже не журавлем в небе, а звездой в самой отдаленной от нас галактике...
Я растерла кулаком слезы, взглянула на часы и охнула: давно уже надо было катить в кабак на репетицию. Я позвонила, что могу опоздать, не подкрасилась, схватила необходимые вещи и помчалась. Думаю, что первые десять минут па улице каждый мог понять, взглянув па меня, что я плакала. Но балетные мои подруги этого уже не увидели.
После репетиции я постаралась последней пойти в душевую. Отчетливее других наказов моего ночного посетителя помнилось: никто не должен видеть камня. А я уже ценила его присутствие в моей жизни. Может быть, это было отчасти и самовнушением, но с ним мне было спокойнее, увереннее и теплее.
Вечером в ресторане я увидела Бурелома. На первом же выходе я поймала на себе его взгляд и почти незаметное для других, но очевидное для меня, приветствие. У меня не было оснований не ответить на него. Взгляды наши соприкоснулись, и я вздрогнула. "Белоглазый"!
Его глаза были словно два бельма на мучнистом фоне лица. Камушек на груди излучал тревожные электрические сигналы. "Успокойся, - мысленно сказала я ему, - эту опасность я и сама отлично понимаю." И покалывание прекратилось. Работала я механически, однако совсем неплохо: наверное, это и есть профессионализм. Успех был, хотя думала я бог знает о чем, только не о номере. "Что ему от меня нужно? Я и не самая красивая здесь, и не самая молоденькая. И на влюбленного Бурелом не похож."
Следом за нашим с Мишкой номером шел балет, в котором были заняты все девочки из моей гримерной. И Мишка, как всегда, пошел со мной: обычно нам приносили в гримерную кофе. Принесли и сегодня. Мишка начал что-то рассказывать про Лизочку, что-то смешное, но не успел договорить, как дверь открылась и вошел Бурелом.
- Добрый вечер, - сказал он и улыбнулся. Улыбка была бы у него даже хорошей, если бы не тусклая невыразительность глаз.
Я смотрела на него и по-прежнему не могла понять: почему он такой страшный при вполне сносной внешности? Как, каким словом определить источник того страха, смешанного с отвращением, который вызывал он?
Бурелом обратился к Мишке:
- Вы всегда тут вместе кофейничаете?
- Да. Хотите, я попрошу, чтобы принесли кофе и вам?
- Нет. Кофе я не хочу, а вот против того, чтобы ты выкатился, ничего не имею.
Мишку как ветром сдуло, хотя было заметно, что ему хотелось бы соблюсти пусть и видимость достоинства.
Камень неистовствовал.
- Очень печально, - сказала я, - что вы так невежливо обходитесь с моим партнером...
Мой гость захохотал смехом долгим и очень гулким:
- Невежливо?! Да я был сейчас так вежлив, как никогда в жизни!..
Странно, но я ему поверила.
- Кстати, о партнере, - продолжал Бурелом. - Этот смазливый еврейчик партнер только по сцене? А, может, и по постели?..
Я прямо зашлась гневом:
- Для меня, к вашему сведению, люди делятся только на талантливых и бездарных, на хороших и плохих. Я понимаю, это немного по-детски, но я так воспитана. - Камень снова застрекотал, и я опомнилась - я очень ценила Мишку, чтобы вызывать ревность Бурелома к нему. - А что касается моих любовников, то, во-первых, это не ваше дело, а, во-вторых, Миша всегда был моим другом и я дружу с его женой и дочкой, и для нашего круга такая дружба сама по себе является отрицательным ответом на ваш пакостный вопрос. Вот так, Лев Петрович... - Я повернулась к зеркалу. Увидела там свое и его отражение.
- Скажите, Мария Николаевна, вы что - начисто лишены инстинкта самосохранения?..
- Нет, отчего же. Не стану скрывать: вы мне непонятны и чужды, но если уж мне приходится общаться с вами, то я хотела бы, чтобы не я постигала законы вашего мира, а чтобы вы постарались понять мои. Да, чуть не забыла. По моим законам я обязана поблагодарить вас за помощь в тот вечер, за ужин и за машину. И я вам действительно благодарна.
Мне пришлось играть: я играла спокойную уверенность бесстрашного человека. На самом деле у меня тряслись поджилки...
До нашей гримерной донеслись аплодисменты.
- Вы ведь пришли зачем-то?.. Говорите, сейчас сюда прибегут девочки, и не заставите же вы их, потных и разгоряченных, ждать за дверью.
Бурелом усмехнулся:
- Нет, на сегодня достаточно. Я считаю, начало знакомству положено. И я понял, что не ошибся: вы именно тот человек, который мне нужен. Счастливо.
- До свидания, - ответила я.
Как только он вышел, я вся скукожилась: этот разговор украл у меня силы. Влетели девчонки.
- Блин, у тебя был Бурелом?.. Приставал?.. - спросила Вера.
- А ты чего такая? - поинтересовалась Сливкина.
- Эй, не горюй: Бурелом хотя бы самый главный тут. Не с шушерой, блин, путаться!.. - снова Верка.
Вернулся Мишка. Он был суров, напряжен и решителен.
- Больше я никогда тебя не брошу. Я столько пережил за эти минуты, ты не представляешь!.. Я трус и скотина: бросил тебя, как будто оставил врагу без боя собственный дом...
Он шептал мне все это на ухо, и мне стало хорошо от этого его шепота.
- Не преувеличивай. Все нормально. Вот только не могу понять: что ему нужно от меня.
- Влюблен, я же говорил тебе.
- Нет, Мишка, нет. Тут что-то другое.
Я уже вознамерилась рассказать ему про сон, но вовремя застрекотал камушек. Я промолчала.
Поздним вечером у служебного входа меня ждала машина Бурелома. Я прошла мимо. Шофер догнал меня в два прыжка.
- Только не говорите, Мария Николаевна, что вы меня не заметили.
- Заметила, конечно. Но хочу поехать сегодня общественным транспортом.
- Не выйдет, - сказал шофер и потянул меня за руку.
- Делать мне больно вам приказал Бурелом? - спросила я, выдергивая руку. Электрические покалывания не смолкали во мне, но я была настроена решительно.
Мой вопрос сильно смутил шофера.
- Как вас зовут? - спросила я.
- Николай.
Я вспомнила испуг Вражича, когда отказывалась от подношения Бурелома, и фразу, которую сказал ему тогда Мишка: "Успокойся, нагоняя не будет". Ничего умнее этой фразы в голову мне сейчас не пришло, и я сказала испуганному Николаю:
- Успокойтесь, нагоняя не будет. А вашему Льву Петровичу я сама скажу, чтобы в дальнейшем ради меня он не тратился па бензин. Зачем так разоряться...
- Разоряться?! Да Лев Петрович может скупить полмира...
Он запнулся, а я как бы услышала продолжение: "Уж тебя-то купит..."
Не хотелось дискутировать, да и не стоило, уже потому хотя бы, что шофер, похоже, наговорился сегодня на неделю вперед. Молчаливость была его природным и неотъемлемым качеством. Меня же задела за живое его усмешка. Он сам, как и все окружение Бурелома, куплен с потрохами и не сомневался, что купить можно все и всех. Если бы у него имелось столько же денег, сколько у Бурелома, он бы тоже чувствовал себя королем мира.
"Плохо. Все это очень плохо". Я свободолюбивый человек. И сейчас особенно остро почувствовала, насколько сильно во мне желание быть свободной.
Мы ехали мрачным Ленинградом. Декабрь и без того самый темный месяц в году, а тут еще и освещение в городе почти полностью отсутствовало. Кое-где в переулках мелькали подозрительные личности, свет горел уже в очень немногих окнах жилых домов, да в ночных киосках, торгующих спиртным. Страх выползал из этой смутной жизни. В этом смысле профессия у нас неудачная: все мы, артисты и артистки, заканчивали работу не настолько рано, чтобы по дороге домой чувствовать себя хотя бы в относительной безопасности. Бурелом, если он действительно хотел купить меня, не мог выбрать подкупа точнее, чем эта машина и ее шофер, провожающий меня до лифта. Надо быть полной идиоткой, чтобы отказаться от такого вида заботы.
Папа ждал меня. И мама еще не спала.
- Слава богу, Мария! - сказала она. - Я очень волновалась за тебя.
Странно, ее волнение показалось мне сегодня вполне искренним.
- Почему? - спросила я без всякой подкавыки.
- Представляешь, твой одноклассник, Валерка Черешков, попал сегодня во дворе под машину. Смотреть на Наталью было страшно, когда она подбежала к сыну...
- Насмерть?! - с замиранием души спросила я.
Ответил отец:
- Пока живой, но состояние очень тяжелое. Наталья говорит, что он с утра был не в себе, после твоего ухода... Она на улице набросилась на твою мать, вопила, что это ты виновата...
- Машенька, у вас что, ссора произошла, ты его чем-то обидела? Ты ведь такая резкая...
- Мама, успокойся, я тут ни при чем. И что это за манера: ответственность за свои несчастья валить на других!..
Нет, такого я не хотела. На меня подействовало не столько то, что расплата за обман обрушилась на Валерку, сколько то, что она обрушилась с такой бешеной скоростью. Кто же он, мой защитник?.. Может быть, это и есть Бог?.. Я бы уже поверила в это, если бы не удивительная избирательность: разве мало людей заслуживают наказания, а покарали, причем моментально, только моего Валерку.
Папа ушел спать, а мама дождалась, пока я выйду из ванной. Ей хотелось еще пообсуждать событие. Но у меня такого желания не было. Однако от одного вопроса я не удержалась:
- Мама, ты когда-нибудь изменяла папе?
- Ты же не смотришь "богатых", откуда в тебе этот комплекс?
- Да не комплекс, нет.
- Юрке, что ли, собралась изменить?..
- Когда люди расстались, новый человек в жизни - уже не измена. Так ты можешь ответить мне?
- Мы с отцом поздно поженились, ты знаешь. А если бы не твое рождение, может, и вообще бы не поженились: отец был очень нерешительным. А я понимала, что люблю его, и он любит меня, и что лучше для жизни мне никого не найти.
- Так ты забеременела не от него?
- С какой стати? Но один раз подумала, вернувшись после свидания: не переспать ли с кем-нибудь, чтобы забеременеть. Вечером перед сном подумала - мечтала о ребенке, о Коле - а утром поняла, что зря хотела дождя над Данаей, что уже и без того беременна.
- А что снилось? - спросила я, как бы невзначай.
Мать моя покраснела и рассердилась:
- Ничего! Ничего мне не снилось! И вообще, у меня такое ощущение, что я сошла с ума, рассказывая тебе эту ерундистику...
"Снилось", - подумала я. Содержание сна тоже казалось мне ясным.
Чем хороша усталость - не успеешь добраться до койки, как сон уже валит меня. Иначе, наверное, я сбрендила бы от тех бесконечных знаков вопроса, которые плыли во мне, заполняли меня и тревожили.
III
На следующий день я позвонила Юрке.
- Спорткомплекс "Юбилейный" слушает, - Юрка тяжело дышал в трубку.
- Хочу подать заявку на конкурс по бодибилдингу.
- Ваше строение тела меня вполне устраивает, так что пойдете вне конкурса, - ответил Юрка.
- Ладно, позвони, когда закончишь зарядку.
- Да я уже закончил, подожди, накину халат. Не так-то часто ты звонишь, чтобы я заставлял тебя набирать номер дважды.
Ждала я недолго, и с молчащей возле уха трубкой думала о том, что Юркин голос все еще волнует меня.
- Что скажете, сеньорита? - произнес Юрка голосом Луиса-Альберто, вернее, того актера, который его дублирует.
- С вашего позволения... - подхватила я.
Юрка перебил:
- "С вашего позволения" надо говорить, когда прощаешься, уходишь. А сейчас надо сказать: "Простите, сеньор, что я побеспокоила вас..."