- Но это не для меня! -возразила она. -Я хочу дать его одуванчику, в воду ...
Вы скажете, что я полностью лишен воображения, но я не нашел никакой связи между ее словами и своим сном или тем, что я все еще считал сном этой ночи. К тому же, ведь это был мой сон, и слова Иоаны не могли иметь к нему никакого отношения.
- Откуда ты взяла, что ему нужен сахар? - удовольствовался я вопросом, и даже не заметил, что она ответила мне так же, как тогда, когда я спросил, откуда она знает, куда спрятались дети: - Так ... Я посмотрела на него и знала!..
Зона красных растений между тем становилась все шире, и наш хозяин обратил мое внимание на то, что даже белые цветы табака стали пурпурными. Когда они раскрылись вечером, мне показалось, что они блестят и испускают бледный красный свет. Может быть, изза его необычного оттенка, этот красный цвет никогда не казался мне ужасным и не напоминал, например, кровь. Как и в моем сне, в нем было скорее что-то от феерии с ее необычайной, чрезмерной красотой. Феерическими казались раскаленные цветы, окруженные красными листьями на красных стеблях, выросших на ковре красной травы. Феерическими и волнующими.
Рыбак, у которого мы поселились, шепнул мне, что дело нечисто, и мне пришлось с ним согласиться. Мы говорили шепотом, как говорят в местах, внушающих людям страх или уважение. И вдруг что-то мягко прошелестело над нашими головами. Иоана вскрикнула.
- Летучая мышь, - сказал хозяин.
И я с удивлением увидел, что Иоана подняла правую ладонь движением, которые мы делаем, когда хотим проверить, идет ли дождь, и самым естественным образом заявила: - Нет, дядя. Три летучих мыши!
Хозяин снисходительно рассмеялся, но я - впервые до покраснения ореха - понял, что происходит что-то неладное. Я быстро вошел в дом и внимательно ощупал ладонь своей дочери. Температура ладони была, как и у другой, нормальная. Но ее цвет был точно таким, каким я только что любовался в саду.
Я погасил свет.
- Угадай, сколько здесь пальцев? - спросил я глухим голосом и, загнув мизинец, показал ей руку.
Я почувствовал, что она тоже поднимает правую руку, поворачивая ее ко мне ладонью. Голос Иоаны прозвучал естественно и спокойно: - Четыре.
Задрожав, я несколько раз повторил опыт, но мои попытки лишь подтвердили то, что я уже подозревал: Иоана видела ладонью правой руки.
- Это что, новая игра? - спросила она немного погодя. -Откуда ты ее знаешь?
- Да, новая ... - пробормотал я.
Скоро я убедился, что она видит и сквозь предметы, но только в том случае, если они сделаны из органических веществ. Так, она видела сквозь деревянную стенку кровати, сквозь кожу туфель, но не могла разглядеть хлеб, находящийся в жестяной коробке. И все время, пока длились мои опыты, я чувствовал странное красное свечение одуванчика в стакане на табуретке, словно чье-то молчаливое и внимательное присутствие.
Нечего и говорить о том, как я был взволнован. Я не мог спать, и мне не с кем было посоветоваться. Чтото происходило, но я ничего не понимал и, пытаясь все же сделать это, возвращался к наивным объяснениям сказок Иоаны. Мне хотелось уверить себя, что я обманулся, но поверить в это мне не удалось. Что-то несомненно случилось, но я не знал, что именно, и не мог ничего предпринять. Наконец, утомленный, я заснул на рассвете.
Выйдя утром из дому, я обнаружил, что орех покраснел, - весь, от ствола до едва округлившихся плодов.
Растительность на половине садового пространства изменила свой цвет, и хозяин выкопал из земли корни петрушки и сельдерея, напоминавшие морковь и свеклу, которые он боялся есть. Если до тех пор странности нашего сада привлекали лишь детей и вызывали комментарии старух, на этот раз вмешались власти. В саду появились люди из сельсовета, потом из района и из области. Приехали репортеры центральных газет и, в одно прекрасное утро, человечек, который представился нам как профессор Корня из Института биологии при Академии наук. То, что газеты называли "Событиями в Солзосу", вступило, с точки зрения восприятия и интерпретации фактов, в новую фазу.
На этот раз я хотел все узнать. Мое беспокойство по поводу Иоаны уже не могло довольствоваться половинными объяснениями. Я сказал это профессору, который поселился поблизости от нашего дома и в первый же вечер подвел итоги событий.
- Мы должны поверить, что Иоана и в самом деле что-то видела, что она держала это что-то в руке, которая благодаря этому приобрела таинственные свойства - непонятные, если соотнести их со свойствами известного нам животного мира. Хорошо .. . Но что же это было? Живое существо? Или предмет? Трудно сказать. Для этого мы должны были бы восстановить красную лягушку, что представляется маловероятным. Но попытаемся. Ведь если мы не знаем природы этой лягушки, нам известны результаты ее пребывания в саду. Прежде всего, это передача красного цвета.
Затем наделение органической материи необычайной чувствительностью. Ладонь Иоаны стала настолько чувствительной, что начала видеть. А красные растения? Какие новые свойства им были переданы? Вот что мы должны установить прежде всего.
Я следил за ним и поражался полному равновесию между заурядной внешностью этого человека и банальной ясностью его мыслей. Профессор был низенький, худой и лысый. Только его брови могли бы привлечь внимание, хотя не думаю, что человеческая ценность может измеряться количеством волосяной материи, нависающей над глазами. Невзрачный профессор ничем не напоминал импозантного ученого, каким я его себе представлял, и я пожалел, что бухарестцы послали в Солзосу какого-то третьестепенного исследователя. В тот вечер я довольно-таки скептически прореагировал на подведенный им итог, и заметил, что ровно столько же могла бы сказать и Иоана. Он неожиданно весело засмеялся, и заявил, что, едва увидев мою дочь, уже не сомневался в ее умственных способностях.
Я не соблаговолил уловить здесь скрытый намек на мои собственные способности, и мы расстались довольно холодно.
На следующий день, в то время как группа рабочих с лопатами переворачивала весь сад, пытаясь отыскать следы красной лягушки, профессор снова разговорился с Иоаной.
- Как поживает наш одуванчик? - были его первые слова и, признаюсь, меня растрогало, что он так внимателен к девочке.
Но в тот же момент я с неудовольствием вспомнил, как вчера вечером он оценил мои умственные способности.
- Он грустит, - ответила Иоана, не ошибаясь в значении его слов, как это сделал я, и глядя на цветок, стоявший в стакане.
Как бы это ни казалось странным, Корня в самом деле говорил об одуванчике. Лишь теперь я понял, что он не забыл сон, который я ему рассказал в ответ на его просьбу не упустить ни одной детали, связанной с волнующими нас событиями. "Какого черта, - подумал я, - уж не думает ли он и в самом деле..." - Откуда ты знаешь? - спросил он, и, к моему величайшему удивлению, Иоана прошептала: - Он сказал мне сегодня ночью ...
- Это другое дело, - согласился Корня. - В одной сказке, которую я очень любил, стоило цветку три раза перекувырнуться через голову, и он превращался в человека...
- Я знаю, - сказала Иоана. - Но одуванчик не кувыркался через голову. Он пришел в темноте...
- Ты хочешь сказать, когда ты спала? Вошел в твой сон?
- Нет, - сказала Иоана. - Я не спала. Я лежала в кровати, но не спала.
- Это трудно - вспомнить точно, когда ты спала и когда нет, сентенциозно произнес Корня, покачивая лысиной.
- Да, но я знаю. Только когда я не сплю, я вижу огненный мост.
Я вздрогнул и постарался убедить себя, что ослышался. Но я услышал правильно. Спокойная и серьезная, как всегда, Иоана доказывала мне, что это был не сон.
Сам того не заметив, я проснулся и на грани сновидения и действительности принял за сон то, что происходило у меня под носом. Все оказалось еще более волнующим, чем я думал...
- Может быть, этот мост тянется от твоей ладони к цветку и тогда, когда ты спишь...
Иоана с минуту помолчала, взвешивая про себя этот новый аргумент. Потом спокойно заметила: - Может быть, но тогда я его не вижу.
- Ты права, - засмеялся Корня. - Ты умная девочка, и мне нравится с тобой разговаривать. Итак, ты не спала... Он пришел в темноте ...
- Нет, я не так сказала, - запуталась Иоана. - Это не он пришел. Пришел свет, сделал мостик и тогда ...
- Понял, - подсказал ей Корня. - Когда делается мостик, ты начинаешь его слышать. А иначе совсем не слышишь?
- Нет. Но знаешь ... - голос Иоаны стал таким тихим, что я едва различил ее слова: -Я слышу ладонью ...
Она смотрела на него со страхом, ожидая, что ей не поверят. Да пожалуй, я и сам бы ей не поверил. Но Корня взял ее правую руку, повернул вверх ладонью и сказал естественно, без тени иронии: - Разумеется.
После чего вытащил лупу и, наклонившись, начал рассматривать красную, словно вымазанную краской, ладонь.
- Одно мне не ясно, - сказал он, продолжая свои наблюдения. -Как он говорит, одуванчик? Так, как говорим мы, пользуясь словами?
На личике Иоаны отразилось усилие - усилие ее ума, подыскивающего подходящий ответ.
- Я ... не думаю .. Нет, это не слова ... Просто так, нечаянно, я вдруг... знаю!-Она на минуту остановилась и широко раскрыла глаза. - Разве это возможно?-спросила она со страхом, словно напуганная своим открытием.
- Возможно, - успокоил ее Корня. - Я так и думал ... Но что он тебе сказал?
- Что хочет подружиться со мной. И просил меня не оставлять его, не давать ему умереть ...
- Хорошо, мы посадим его в землю и будем ухаживать за ним, как следует. А еще что он сказал?
- Ничего, - ответила Иоана. - Больше ничего. Он очень боялся...
- А ты, ты с ним совсем не разговаривала?
- Я сказала, что не оставлю его, что возьму его с собой домой, в Бухарест ...
Глаза Корни вдруг блеснули из-под густых щеток бровей. Мне показалось, что его брови вздыбились и выгнулись, как маленькие ежата, пытаясь спрятать блеск глаз.
- И он тебя понимает?... Отвечает тебе?
- Конечно, - сказала Иоана. - Мы ведь друзья.
Корня глубоко вздохнул и на мгновение закрыл глаза. Я не стал вмешиваться в детский разговор, который он завел с Иоаной, поняв, что он хочет подружиться с ней и завоевать ее доверие. Даже допуская реальность существования огненного моста, невозможно было представить себе диалог между нею и цветком, и я не сомневался, что профессору это известно лучше, чем мне. Я знал, что у него есть сын, и понял, что он научился обезьянничать, подражая детскому мышлению - что мне, впрочем, всегда было неприятно. Может быть, я не вмешался и потому, что ни на минуту не верил, что он может полагаться на измышления шестилетней девочки, хотя он и проявил к ним совершенно неуместный интерес, а возможно, как раз поэтому.
Между тем рабочие разрывали наш огород. Им помогал сам хозяин, который хотел как можно скорее "очистить" его, тем более, что решил не дотрагиваться до "испорченных" овощей. Люди работали до самого вечера, но как и я - не нашли и следов красной лягушки. Зато сад был весь разворочен, как поле боя, и Иоана с замиранием сердца смотрела на красные цветы, вывернутые из земли, раздавленные и растоптанные сапогами. Поэтому она с удовольствием помогала Корне, который поднимал с земли и высаживал в горшки экземпляры красных цветов и растений. Разумеется, она не забыла и об одуванчике из стакана, и своими руками пересадила его в самый красивый горшочек.
Наконец рабочие вместе с профессором ушли, и сад погрузился в молчание, не нарушаемое даже голосами птиц. Тьма скрыла развороченную землю, а звезды сияли, крупные и далекие, в таком количестве, которого мы никогда не видели из окна своего высотного дома в Бухаресте. Вместе с их сиянием увеличивалось и красное пламя ореха.
Представьте себе дерево с рубиновыми фруктами, которое волновало ваше детское воображение, и вы поймете то чувство, с которым на него смотрела не одна Иоана. Сидя довольно далеко друг от друга, мы отдались его волшебному очарованию и оба молчали. Меня снова удивило то, что преображенный орех, похожий на персонаж сказочной феерии, не внушал мне ни страха, ни беспокойства. Я еще долго просидел бы так, не отрывая глаз от его вспышек, без мыслей и без желаний, если бы кто-то не подошел к нам, нарушив очарование. Я с неудовольствием узнал профессора.
- Красиво, не правда ли? - спросил я, чтобы наше молчание не открыло ему нежелательность его присутствия.
Но Корня не собирался отдавать должное моей вежливости. Он сразу же уселся возле Иоаны, спокойно сидевшей на стульчике, сложив руки на коленях, и я увидел, что он протягивает руку, берет ее правую ладонь и поворачивает ее кверху. Теперь казалось, что Иоана просит милостыню. Ждет, что кто-то положит ей в открытую ладонь монетку.
- Иоана, сядь как следует, - запротестовал я, но Корня уже положил на ее ладонь руку.
- Нет, подожди. Сиди так!
Я уже собирался сказать ему пару теплых слов, потому что этого еще не хватало - чтоб он учил меня, как вести себя с дочерью! -но слова застыли у меня на устах. Если до сих пор крошечные орехи испускали равномерный свет, собираясь в пламенеющую массу, теперь - словно кто-то вдруг открыл бесчисленные краники - что-то вроде потока искр, брызнуло из едва наметившихся орешков. Я мог бы поклясться, что у меня на глазах повернули ключ каких-то необыкновенных фонтанов, чьи струи забили сильнее в пурпурном сиянии рефлекторов. Это было совершенно невероятное зрелище, увеличивавшее и дававшее крупным планом то, что мне показалось сном в ту ночь, когда такие же лучи вылетели из цветка одуванчика. Я замер и впился пальцами в деревянную ручку стула. Затем, повернувшись к Иоане, я, как и ожидал, увидел, что крошечные красные искры вылетают и из ее ладони. Если бы я испугался, я тут же прекратил бы этот спектакль, но феерическое зрелище снова вызвало во мне лишь недоверчивое удивление, странную экзальтацию и горькое чувство исключенноcти из этого непонятного единения между Иоаной и светящимся деревом.
Огромный пурпурный фонтан устремил в небо мощную струю, в которой я различал брызги, вылетающие из каждого ореха, с минуту дрожал в высочайшем напряжении, и вдруг, описав кривую линию, обрушил свой сверкающий поток в ладонь Иоаны. Я вскрикнул, испугавшись, что пылающая масса раздавит ее, но моя дочь приняла этот поток лучей не дрогнув и, при странном свете "холодной печи", напоминающем какие-то неописуемые сумерки, я увидел ее лицо, на котором застыла улыбка экстаза. Ее ноздри дрожали, а на полуоткрытых губах застыла вдохновенная улыбка.
- Он говорит с тобой? - шепнул Корня.
И я слишком поздно понял, что он предвидел эту "встречу". Иоана с мгновение помолчала и вдруг заговoрила быстро, задыхаясь, словно торопясь передавать сообщение по мере того, как его принимала: - Боль... ох, боль! Зачем? Сад.. все разрыто, убито...
Я не верил своим ушам, хотя передо мной было лишь подтверждение того факта, что профессор не играл с Иоаной утром, когда просил ее сказать, что сообщил ей одуванчик. Я еще не мог, не хотел верить, но сам поток красных лучей был спектаклем совершенно неправдоподобным, и я понимал, что верю в него только потому, что он сверкает здесь, на моих глазах. Если бы мне об этом рассказали, если бы кто-нибудь другой увидел ореховое дерево, превратившееся в огромный светящийся фонтан, я ни за что бы ему не поверил.
- Что случилось? - спрашивал теперь Корня. - Кто такая была красная лягушка?
Застыв на месте, я следил за огненным дождем. Иоана взволнованно порывалась на стуле и ее слова мучительно застывали на губах.
- Это трудно ... не могу ... не понимаю... Я не могу сказать ...
- Скажи, как понимаешь, - подбодрял ее Корня, проявляя прямо-таки неправдоподобное терпение.
- Все - едино ... трава, камень и человек... У них нет людей. Только деревья, большие деревья... с красными листьями, с мыслями в плодах, их мысли - в плодах, потому что они красные. У зеленых плодов нет мыслей, только у красных ...
- Где это у них?
- Далеко, далеко... где все деревья красные. Им давно хотелось прийти, но они не могут двигаться, не могут ходить. Стоят и думают. Много, много мыслей... И вот пришла лягушка, и мы все испортили... и... ох, какая боль!
- Как она пришла?
- Не знаю, это трудно... Палка из красного огня. Ее ничто не остановит... За нее умерли деревья, много, много деревьев ... чтобы отдать ей свою силу. Они сказали, что умирают, чтобы дойти до нас... А мы все испортили ...
- А лягушка? Что это была за лягушка?
- Это была не лягушка, а палка. Сила палки... Они думают, красные плоды... На земле палка собралась в комочек. Вся сила деревьев была в ней, как в красном кулаке. Кулак мыслей...
- Но зачем? Зачем они ее послали?
- Чтобы знать ... чтобы мы знали ... Красные деревья думают. Чтобы думать вместе ...
- Нет, это было не напрасно! Скажи ему, что это было не напрасно! Мы будем изучать красные деревья и плоды. Мы узнаем! Мы тоже знаем, что все едино, и если нужно, мы сделаем красными несколько деревьев земли ... Чтобы думать вместе. А его мы будем охранять. Пусть он не боится!
- Исследуйте, узнавайте! Он умрет зимой. Листья и плоды у него опадут, и на следующий год снова будут зеленые листья и глупые зеленые плоды. Сила уходит, меняется... У нас не так, как у них.
- Скажи ему так, - снова начал профессор, но Иоана, измученная, свернулась на стуле калачиком.
- Я больше не могу ...
Механическим жестом она повернула к себе ладонь, прижав ее к колену, и мне показалось, что она захлопывает книгу. Светящийся фонтан вдруг исчез. Пурпурная струя еще некоторое время дрожала в небе, уменьшаясь с болезненным трепетом, и только орехи сохраняли свой рубиновый ореол.
Мы с Корней одновременно повернулись к Иоане.
- Я слишком утомил тебя? - спросил он в то время, как я брал ее на руки.
- Я хочу спать, - прошептала Иоана, опуская голову мне на плечо. И прежде, чем я донес ее до кровати, она заснула.
- Не следует чрезмерно утомлять ее, -сказал мне Корня так, словно это я ее утомлял. - Есть у нее перчатки?