Банана Ёсимото ТЕНЬ ПРИ ЛУННОМ СВЕТЕ (рассказ)
***
У Хитоси всегда был при себе колокольчик, прикрепленный к портмоне, в котором он держал свой проездной билет. Хотя это была безделушка, которую я подарила ему, еще когда мы не были влюблены, ему было суждено никогда с ним не расставаться.
Мы познакомились с ним, когда ученики второго класса повышенной школы отправились в путешествие, хотя мы и были в разных группах. Поскольку во время путешествия каждая группа двигалась по особому маршруту, мы оказались все вместе только во время поездки на скоростном поезде «Синкансэн». Мы пожали друг другу руки, когда по прибытии шутливо прощались на платформе. И вдруг я вспомнила про колокольчик с кошки, завалявшийся в кармане моей школьной формы. Со словами: «Подарок на прощанье» я протянула ему колокольчик.
— Что это такое? — рассмеялся он, с особой осторожностью взял его с моей ладони и завернул в носовой платок.
Я очень удивилась, потому что это было совсем нетипично для юноши его возраста.
Оказалось, что это любовь.
То ли потому, что колокольчик был подарен именно мной, то ли потому, что Хитоси привык бережно относиться к любому подарку, но в мгновение ока я прониклась к нему симпатией.
Этот колокольчик соединил наши сердца. Во время путешествия мы постоянно слышали его звон. Всякий раз, когда он звенел, то напоминал обо мне, а я непроизвольно вспоминала дни до того, как отправилась в путешествие, я проводила время, представляя, что мне слышится звон колокольчика под далеким, безбрежным небом, и вспоминала того, у кого он сейчас. Когда мы вернулись, началась наша страстная любовь.
С той поры почти четыре года и днем, и ночью, в разных обстоятельствах колокольчик всегда был с нами. При первом поцелуе, при крупных ссорах, при ясной погоде, в дождь и снег, в нашей первой постели, когда мы смеялись и плакали, слушали музыку или смотрели телевизор, всякий раз, когда мы были вместе и Хитоси вынимал этот футляр, который использовал как бумажник, оттуда доносился слабый, но ясный звук. И этот милый-милый звук потом еще долго продолжал звучать в ушах. Задним числом то, что я его слышала, можно приписать сентиментальности. Однако я настаиваю, что именно так оно и было.
В глубине души я считала это странным. Иногда, как бы пристально я ни смотрела на Хитоси, мне казалось, что его нет. Много раз, когда он спал, я могла проникнуть в него, только приложив ухо к его сердцу. Даже при виде улыбающегося лица Хитоси мне непроизвольно приходилось напрягать зрение, чтобы его рассмотреть. И в окружающей его атмосфере, и в выражении лица всегда было что-то прозрачное. Поэтому меня постоянно преследовало ощущение какой-то бесчувственности в нем. Не было ли это предчувствием того, чего я не смогу избежать?
Возлюбленный должен умереть, прожив долгую жизнь, а я потеряла его в двадцать, и тогда я так страдала, что мне показалось: я утратила даже способность дышать. С той ночи, когда он умер, моя душа отправилась в какое-то другое пространство и почему-то никак не возвращалась. Я почему-то уже не могла смотреть на мир как прежде. Голова моя была как в тумане, то всплывая, то снова погружаясь, я пребывала все дни в страшной депрессии. Я предчувствовала, что мне предстоит испытать то, чего лучше бы никогда не узнать за свою жизнь (аборт, проституция, тяжелая болезнь).
Мы же были еще так молоды, и, возможно, это была еще не последняя наша любовь! Тем не менее за нашу короткую жизнь мы были свидетелями многих драм. Мы оказались глубоко привязанными друг к другу. Мы выстроили наши четыре года, тщательно взвешивая все события, познавая их одно за другим.
И теперь я могу выкрикнуть: «О, эти идиотские боги! Я так любила Хитоси, что была готова ради него умереть!»
После смерти Хитоси прошло два месяца. Каждое утро я стояла у перил моста через реку и пила горячий чай. Поскольку я не могла заснуть, то начала бегать трусцой по ночам. Именно в этом месте на обратном пути я делала передышку.
Самым страшным для меня было спать по ночам. Но еще ужаснее был шок, который я испытывала при пробуждении. Я боялась того непроглядного мрака, который окутывал меня, когда, просыпаясь, я понимала, в каком состоянии нахожусь. Всякий раз мои сны были связаны с Хитоси. И независимо от того, встречалась я с Хитоси или нет в своих мучительных, зыбких сновидениях, я понимала, что это был только сон, а в действительности уже никогда больше с ним не встречусь. Поэтому я старалась оставаться в царстве снов и не просыпаться. При мысли, что придется снова заснуть, на меня накатывали волны холодного пота, подступала тошнота, и я с раскрытыми глазами встречала холодный рассвет. Сквозь занавески начинал пробиваться голубоватый свет, и меня выбрасывало в это бездыханное пространство. И тогда мне было так одиноко и печально, что казалось, будет лучше вернуться в сон. И на рассвете, когда я уже совершенно не могла спать, я продолжала страдать совсем одна, вспоминая свои сны. Только тогда я полностью просыпалась. Окончательно измученная бессонницей и страхом перед одиночеством, напоминающим длительное безумие в ожидании первых утренних лучей света, я решилась бегать. Я купила дорогой трикотажный костюм и кроссовки, даже маленький алюминиевый термос. Я подумала, что начинающие всегда того и гляди переусердствуют, но все же лучше обо всем позаботиться заранее.
Я начала бегать сразу после весенних каникул. Я добегала до моста, потом возвращалась домой, где тщательно простирывала полотенце и спортивный костюм, и, положив их в сушилку, помогала матери готовить завтрак, после чего немного спала. Так текла моя жизнь. По вечерам я встречалась с друзьями, мы смотрели видео, я делала все возможное, только бы не оставалось свободного времени. Но все усилия были бесполезными. Единственное, чего мне хотелось, — это встретить Хитоси. Но я пыталась изо всех сил продолжать двигать руками, телом, душой. Мне хотелось верить, что если я буду, хотя бы бессознательно, продолжать эти усилия, то однажды может случиться прорыв. Этому не было никакой гарантии, но я верила, что смогу этого добиться. Когда умерла моя собачка, а позже — птичка, мне пришлось испытать нечто похожее. Но сейчас все было совершенно иначе. В полной безнадежности, высыхая, проходили день за днем, а я продолжала думать, повторяя как молитву: «Все нормально, все нормально. Однажды настанет день, который вытащит тебя отсюда».
В том месте, где во время бега я поворачивала обратно, река становилась широкой и разделяла город напополам. Чтобы добежать до перекрывающего ее белого моста, у меня уходило минут двадцать. Это место я особенно любила. У нас часто были там свидания с Хитоси, который жил через реку. Даже после его смерти я любила это место.
На совершенно безлюдном мосту, под звуки журчащей воды, я медленно потягивала горячий чай из фляжки и передыхала. Белая набережная уходила в бесконечность, синяя рассветная дымка расстилалась над городом. Когда я стояла там, в чистом, покалывающем, холодном воздухе, мне казалось, что я совсем близко от того места, которое именуется «смертью». И в самом деле, только в этой совершенно прозрачной, ужасно печальной атмосфере я испытывала облегчение. Исчезало самоистязание. Без этого момента у меня не было бы способности обрести веру в себя и продолжать жить день за днем. Меня саму удивляло, насколько важна была для меня эта атмосфера.
Утром я внезапно проснулась оттого, что мне приснился дурной сон. Было полшестого. На рассвете, предвещавшем ясный день, я, как обычно, переоделась и вышла на улицу. Было еще темно, вокруг ни души. Было ужасно холодно, улицы тонули в белом тумане. Бледно-голубое небо с востока начинало постепенно краснеть.
Усилием воли я заставила себя побежать. Дышать было трудно. У меня мелькнула мысль, что бежать невыспавшейся — значит только причинять страдания своему телу, но я сразу выкинула эту мысль из затуманенной головы, решив, что отосплюсь по возвращении. Когда я бежала по совершенно бесшумным улицам, мне было трудно контролировать свое сознание.
Шум реки слышался все ближе, цвет неба постоянно менялся. Наступал прекрасный, ясный день.
Наконец я добежала до моста и, как всегда, облокотилась на перила, рассеянно глядя на укутанные дымкой улицы, как бы погруженные на дно бледно-голубого воздуха. Яростно шумела река, сметая все и вся белым пенящимся потоком. Дующий с реки холодный ветер слизывал пот с моего лица. На все еще холодном мартовском небе уныло висел полумесяц. Белый пар изо рта. Не отводя глаз от реки, я сняла крышку с термоса, налила себе чаю и собиралась его выпить.
Я вздрогнула, когда за моей спиной раздался голос:
— Что это за чай? Я бы тоже охотно выпила!
Я так перепугалась, что уронила термос в реку. Только крышка с горячим чаем осталась у меня в руке.
Представляя любые неприятности, я обернулась и увидела улыбающуюся женщину. Я сразу поняла, что она старше меня, но никак не могла определить ее возраст. Около двадцати пяти… У нее была короткая стрижка и ясные большие глаза. На ней было тонкое белое пальто, но казалось, что она совсем не чувствует холода. Видимо, она уже некоторое время стояла позади меня.
Потом несколько сладковатым голосом, слегка в нос, она сказала:
— Это сильно напоминает сказку братьев Гримм, а может быть Эзопа, про собаку, — и рассмеялась.
— В том случае, — холодно сказала я, — собака выпустила из пасти кость, увидев в воде свое отражение. Ее никто не напугал.
С улыбкой она сказала:
— Я с удовольствием куплю вам новый термос.
— Благодарю, — сказала я, ответно улыбнувшись.
Она говорила настолько спокойным тоном, что я ничуть не испугалась и решила, что у нее ничего против меня нет. Она совсем не выглядела чокнутой или заблудившейся после пьянки по дороге домой на рассвете. У нее был понимающий, холодный взгляд, так смотрят люди, которые сполна испили чащу горестей и радостей этой жизни. Поэтому и пронизывающий воздух как-то вдруг изменился.
Сделав глоток оставшегося у меня чаю, чтобы промочить пересохшее горло, я протянула ей чашку.
— Хорошо. Потом купите. Это чай «Пул».
— О! Я очень его люблю, — сказала она и взяла чашку своей тонкой рукой. — Я только что сюда приехала. Я издалека.
Она окинула взглядом реку, и в ее глазах засветился восторг путешествующего.
— Как турист? — спросила я, недоумевая, что могло бы привести ее в это ничем не примечательное место.
— Да, именно здесь можно увидеть то, что случается раз в сто лет, — ответила она.
— Хотите что-то посмотреть?
— Да, если все состоится.
— А что именно?
— Пока это тайна, но потом я непременно все вам расскажу. Потому что вы поделились со мной чаем, — сказала она и рассмеялась.
Я с трудом успела разобрать ее последние слова. Отчетливо ощущалась атмосфера наступающего утра, казалось, что она заполоняет весь мир. Лучи восходящего солнца слоями белого подрагивающего света пронизывали воздух.
Я решила, что пора возвращаться, и сказала: «Пока!», но она посмотрела на меня ясными глазами и сказала:
— Меня зовут Урара. А вас?
— Сацуки, — ответила я.
— Давайте в ближайшем будущем снова встретимся, — сказала Урара, помахав мне на прощанье рукой.
Я помахала ей в ответ и пошла через мост.
Я не совсем поняла, что ей от меня было нужно, но мне показалась, что она живет совсем не так, как большинство людей. Когда побежала, мои сомнения возросли, я обеспокоенно обернулась и увидела, что Урара все еще стоит на мосту. Я видела ее профиль, она смотрела на реку. Я была потрясена. У нее было совсем иное лицо, чем когда она разговаривала со мной. Такого мрачного выражения видеть мне еще не доводилось. Заметив, что я остановилась, она снова широко улыбнулась и помахала рукой. Я растерянно помахала ей в ответ и побежала дальше.
«Кто она такая на самом деле?» — некоторое время размышляла я. И в то утро при лучах восходящего солнца в моей полусонной голове все более и более отчетливо вырисовывался облик этой странной женщины по имени Урара.
У Хитоси был очень странный младший брат. Его образ мыслей, отношение к происходящему становились все более и более необычными. Казалось, что он вырос в совсем иной среде, откуда его вдруг выбросили и заставили родиться в этом месте. Таким он всегда мне и представлялся с того момента, когда я впервые его увидела. Он был младшим братом покойного Хитоси, и его звали Хиираги. В этом месяце ему должно было исполниться восемнадцать.
Мы договорились встретиться с ним в кафе на четвертом этаже универмага. Хиираги пришел туда по дороге из школы в платье школьницы.
Вначале мне было очень неловко, но поскольку он вошел в кафе как ни в чем не бывало, я успокоилась.
Присев напротив меня, он сразу выпалил:
— Давно ждешь?
Когда я покачала головой, он широко улыбнулся.
После того как он сделал заказ, официантка осмотрела его с головы до ног и с удивленным видом сказала:
— Слушаюсь!
Внешне Хиираги не очень был похож на Хитоси, но иногда, когда я замечала движения его рук или выражение лица, у меня замирало сердце.
— О! — восклицала я в такие минуты, повышая голос.
— В чем дело? — спросил Хиираги, глядя на меня и держа чашку в руке.
— Ты напоминаешь мне его, — сказала я.
Обычно он говорил: «Я буду как Хитоси» и старался быть похожим на брата. Мы оба смеялись. Только так, забавляясь, нам обоим удавалось залечивать раны на наших сердцах.
Я потеряла любимого, а он потерял одновременно и брата, и любимую.
Его девушка, Юмико, была одного возраста с ним, маленькая красотка, прекрасно игравшая в теннис. Мы все четверо были примерно одного возраста и часто вместе отправлялись куда-нибудь поразвлечься. Когда мы ехали домой к Хитоси, Юмико была с Хиираги, и мне трудно подсчитать, сколько ночей мы проводили за играми.
Однажды ночью, когда Хитоси подвозил Юмико домой к станции, чтобы оттуда она поехала домой к Хиираги, случилась авария. Хитоси не был в этом виноват. Но они оба погибли.
— Значит, ты бегаешь трусцой?
— Да, — ответила я.
— Почему же тогда ты так растолстела?
— Наверное, потому, что я целый день валяюсь в постели, — со смехом сказала я.
На самом же деле всем было видно, что я сильно похудела.
— Занятия спортом не идут тебе на пользу. Именно так. Но тут неподалеку открыли одну славную закусочную, где подают очень вкусные какиагэдоны. Они очень калорийные. Давай съедим, прямо сейчас! — сказал он.
Хотя у Хитоси и Хиираги характеры были совершенно разные, они были воспитаны так, что умели вести себя искренне, без щегольства или самоунижения. Это была та самая искренность, когда заворачивают колокольчик в носовой платок.
— Годится, — согласилась я.
На Хиираги тогда была школьная форма Юмико.
После смерти Юмико он начал носить ее в школе, хотя там униформы не требовалось. Юмико любила носить школьную форму.
И его, и ее родителям это очень не нравилось, они настаивали, что Юмико была бы недовольна, увидев его в юбке. Однако Хиираги только смеялся и не обращал на них никакого внимания. Когда я спросила, носит ли он это платье из соображений сентиментальности, он ответил, что вовсе нет. Мертвых не вернуть, а вещи остаются такими, какие они есть. Так ему намного приятней.
— Хиираги, и до каких пор ты собираешься это носить? — спросила я его.
— Не знаю, — немного помрачнев, ответил он.
— А тебе не говорят, что это странно? Никто в школе над тобой не издевается?
— Нет, они все знают, что я такой! — ответил он. — Но девчонок это раздражает. Возможно, они считают, что если я ношу юбку, то лучше их понимаю.
— Неплохая мысль! — рассмеялась я.
За стеклом по этажу сновали оживленные покупатели. В тот вечер все посетители универмага в сияющих весенних одеждах казались счастливыми.
И тут мне все стало ясно. Его матроска— то же самое, что для меня бег трусцой. Она выполняла точно такую же функцию. Я не решаюсь быть столь странной, как он, поэтому решила удовольствоваться джоггингом. Поскольку ничто подобное его бы не устроило, он решил носить девичью матроску. Все что угодно годилось, чтобы только придать силу его страдающему сердцу. Чтобы как-то отвлечься, заполнить зияющую пустоту.
В последние два месяца и у меня, и у Хиираги появилось на лице выражение, какого никогда прежде не было. Выражение, свидетельствующее о том, как сильно нам приходится бороться, чтобы не думать о том, что мы потеряли. Если мы внезапно об этом вспоминали, то на нас непроизвольно наваливалась тяжесть этой утраты, и наши лица выражали чувство одиночества людей, стоящих посреди этого мрака.
— Если мы собираемся где-то поужинать, — сказала я, вставая, — мне нужно позвонить домой. А тебе нужно, Хиираги-сан? Ты можешь сегодня поужинать не дома?
— Разумеется. Сегодня мой отец отправился в командировку.
— Значит, мама осталась одна. Может быть, тебе лучше поехать домой?
— Нет, ничего страшного. Я что-нибудь ей куплю. Еще рано, и она наверняка не начала готовить ужин. Я все оплачу, и она получит ужин от сына.
— Неплохая идея, — сказала я.
— Думаю, что ей понравится, — весело рассмеялся Хиираги. И этот юноша, обычно казавшийся слишком взрослым, сейчас выглядел на свой настоящий возраст.
Однажды зимним днем Хитоси сказал:
— У меня есть младший брат. Его зовут Хиираги.
Тогда я впервые узнала о существовании его младшего брата. Это было, когда под набухшим и обещающим снегопад серым небом мы поднимались по длинной каменной лестнице за школой. Засунув руки в карманы пальто и выдувая облачка белого пара, Хитоси сказал: