Алина не сомневалась, что женщина. Она осязала это кожей. И в то же время у нее не имелось никаких доказательств. И не было никакой возможности проконтролировать его. Мобильный телефон всегда с ним — раз. А если не отвечает, мало ли каким делом он занят, — два. Может быть, у него сейчас важная встреча, чрезвычайные переговоры, и коль скоро он никогда ни о каких своих делах не докладывал ей, с какой стати должен начать сейчас?
Алина с силой вдавила кнопку переговорного устройства вглубь и вызвала секретаршу:
— Маша, зайдите ко мне, — и, когда та вошла, спросила, стараясь, чтобы голос звучал с обычной сухой твердостью, — Машенька, вы говорили, что ваш двоюродный брат работает в частном сыскном агентстве.
— Да, Алина Евгеньевна. Уже четвертый год.
— И вы, я помню, говорили о каких-то феноменальных его способностях. И вообще хвалили его агентство.
— Хорошее вроде агентство. Здорово так там зарабатывают. Было бы плохое — кто бы к ним обращался. А Васька, он да, прямо актером стал — так перевоплощается. В слесаря-сантехника, в крутого — в кого хочешь.
— Позвоните ему, сообщите, что мне необходимо с ним переговорить. Желательно как можно скорее.
— Хорошо, Алина Евгеньевна, конечно, — послушно закивала секретарша. — Прямо сейчас и начну звонить.
Она вышла, закрыв дверь, и Алина, крутанувшись в кресле, тотчас поднялась, быстро прошлась через весь кабинет по диагонали, из угла в угол.
Она не хотела терять Клима. Конечно, той безумной влюбленности в него, в которой был прожит их первый семейный год, в ней уже не осталось, но это было бы странно, если б она спустя семь лет чувствовала все так же, как в начале. Однако по-прежнему ей кружило голову от его объятий, по-прежнему нравилось в нем все: от голоса, осанки, походки до этих грубых рваных шрамов на лице, полученных им в какой-то давней, еще до их знакомства, автокатастрофе.
Кроме того, она просто не могла позволить себе остаться без него. Что ж, что у нее был свой бизнес. Ее издательство существовало лишь благодаря ему. Его поддержкой, его связями, его прикрытием. Без него она бы мгновенно пошла камнем на дно. Стала бы никем. Ничем. Пустым местом. Много ценности в женщине, будь она самой первой красавицей, если она пустое место?
Телефон прозуммерил вызовом. Алина бросилась к своему креслу, схватила трубку.
— Я до него дозвонилась, он на связи, — сказал голос секретарши. — Соединять?
— Соединяй, — коротко отозвалась Алина.
Через неделю на столе у нее лежал отчет о каждом перемещении мужа в течение дня, начиная с выхода из дома и заканчивая возвращением. На полтора дня он летал по делам своего бизнеса в Лондон — были зафиксированы поминутно все его перемещения там и даже приложена многостраничная расшифровка его деловых переговоров, сделанная неведомым ей образом. В агентстве, где работал двоюродный брат ее секретарши, даром хлеб не ели.
Среди мест его лондонских посещений значился и магазин «Берроуз». Один из самых дорогих, как было отмечено в отчете, магазинов Лондона. В «Берроузе», сообщал отчет, ее муж купил шиншилловую шубу за четырнадцать тысяч девятьсот девяносто девять фунтов стерлингов, а также бриллиантовый гарнитур — кольцо, подвеска на шею, сережки — за двадцать семь тысяч и четыреста девяносто девять фунтов.
Прочитав об этом, Алина, не в силах сдержаться, ударила по лежащему перед ней отчету обеими ладонями, зажмурила глаза и откинулась на спинку кресла. Боль была ужасна, невыносима. Хотелось свалиться на пол и кататься по нему. Эти его покупки с бесстрастной безжалостностью свидетельствовали, что ее ощущения были верны. Кому еще, как не той — другой — женщине, могли предназначаться такие покупки? Ей он, вернувшись из Лондона, сказал, что поездка была безумно напряженной, ни единой свободной минуты, не получилось никуда выбраться, и вот тебе подарок — набор авторучек, схватил на ходу в аэропорту. Ей — на ходу в аэропорту, а той — специально в «Берроузе». И до того безумные деньги: шестьдесят тысяч, если перевести в доллары. Это надо совсем свихнуться, чтобы тратить такие деньги на любовницу. Или ей что, пятнадцать лет? Откупается, чтобы не загреметь на нары за совращение малолетней?
Алина открыла глаза, посидела некоторое время неподвижно, чувствуя, как поджимаются в нитку, скручиваются жгутом губы, и снова наклонилась над отчетом. Там, среди других адресов, где побывал за неделю муж, имелся один, о котором она никогда прежде не слышала и который несомненно был домашним. Она нашла его в отчете и выделила красным фломастером. По этому адресу на следующий день после возвращения из Лондона муж заходил. И пробыл там целых три часа. С лишним.
— Подлое молодое мясо! — вырвалось у нее невольно.
Но она тут же взяла себя в руки, перевела дыхание, достала пудреницу, прошлась по лицу, глядясь в зеркало пудреницы, бархоткой, бросила коробку пудреницы обратно в стол, сняла трубку и набрала номер агентства.
— Здравствуйте, рады вас слышать, — услужливо отозвались там.
— Это ваш клиент, — сказала она и назвала присвоенный ей номер. — Я нуждаюсь в дополнительной информации.
— Ты за мной устроила слежку? — Сказать, что Клим был потрясен, — это слишком. Он был обескуражен. Вроде бы он вел себя вполне осторожно, предусмотрительно и не подавал никаких поводов не доверять ему.
— Всего лишь слежку, — выделила голосом жена. — Рога мне наставил ты!
Это она так старалась подчеркнуть, что если и есть ее вина перед ним, то она оправданна. Гораздо больше, неизмеримо больше виноват перед нею он.
Ну, в общем-то, конечно, виноват. Клим не старался найти внутри себя некое оправдание. Он просто не слишком переживал, что ей все открылось. В известной мере, он даже остался равнодушен к случившемуся. Ну, открылось и открылось. Если она захочет развода — Бог с ней. Если начнет устраивать ему концерты — он уйдет от нее сам. Таких ординарных коз — девять штук на десяток. Поменять ее на любую из этой остальной восьмерки — не заметишь, что и поменял.
— Так, ну, — сказал он, не зная, что говорить. Нечего ему было говорить. — И что ты сейчас хочешь?
— Что я хочу?
По губам у жены пробежала странная усмешка. Как если б, узнав о его неверности, она неким странным образом возвысилась над ним.
— Да, что ты хочешь, — подтвердил свой вопрос Клим.
— Я хочу тебе сказать, — с этой странной усмешкой, перебирая камни бус у себя на груди, проговорила Алина, — что ты сам рогатый, как тот олень.
Это было неожиданно. Ее слова взбодрили Клима.
— В смысле, что ты изменяешь мне?
— В смысле, что у нее есть любовник! — торжествующе произнесла Алина. — Хочешь, зачитаю тебе, когда он к ней приходил, сколько был, где они встречались помимо ее дома? Его имя, возраст, род занятий, место жительства. Все запротоколировано.
Вот теперь она достала его. Клим молча отошел к бару, открыл, цапнул оттуда, не выбирая, первую бутылку с полки сорокаградусных, отвинтил крышку, налил половину бокала и, не разбавляя, как привык за последние годы, опрокинул в себя. Любовник, вот что! Следовало, наверно, ожидать.
— Врешь ты все, моя дорогуша, — сказал он, поворачиваясь к жене. — Бабьи ваши примочки. Чтобы самой легче стало?
— Про шубу из «Берроуз» и бриллиантовый гарнитур тоже вру?
— Не врешь, нет, не врешь. — Клим налил из бутылки еще и снова разом махнул в рот. — Видишь, я с тобой вполне откровенен. Будь откровенна и ты.
— Пожалуйста. — Алина отошла к журнальному столу, взяла с кресла около него свою черную, с красным блестящим нутром рабочую сумку, с которой ездила в издательство, и вынула оттуда пластмассовую папку, туго набитую листами. Достала несколько и, вернувшись к Климу, дала их ему. — Смотри. То, что отмечено зеленым фломастером.
Клим взял листы и глянул.
А впрочем, что ему нужно было смотреть? Он и так знал, что это правда.
— Благодарю, — сказал он, возвращая жене листы. — Очень интересное чтение. И что дальше?
Какое-то долгое, бесконечное мгновение она стояла около Клима, глядя на него горящим ненавидящим взглядом, и вдруг взгляд этот стал молящ, жалок, и она упала перед Климом на колени.
— Клим! Климушка! — обхватив его за ноги, тесно вжимаясь в них лицом, проговорила она сквозь рыданья. — Не бросай меня, Климушка! Не бросай!..
Он положил руки жене на голову, поворошил ей волосы. Погладил и снова поворошил. Потом сказал:
— Не брошу. Почему ты решила, что брошу? Не брошу…
Не доезжая до ее дома, Клим велел шоферу сделать круг по соседним кварталам. Он хотел проверить, нет ли за ним слежки на этот раз. Нет, никого не было. Алина пообещала — и слово свое сдержала. Да и что ей, собственно, теперь следить. Она все знает, и нового ей ничего не откроется.
Нина встретила его в той самой шиншилловой шубе.
Нина встретила его в той самой шиншилловой шубе.
— Я бы ее не снимала ни на мгновение. И спала бы в ней, и под душ, — сказала она, целуя Клима, и потерлась кончиком своего горбатого носа о нос его. — Как жалко, что еще не зима. Я уже вся изждалась!
— А что насчет меня? — спросил Клим. — Изждалась?
— М-м-м, — протянула она, зажмуриваясь и с улыбкой блаженства водя носом перед его шеей. — У тебя новый одеколон. Совершенно чудный. Пользуйся им всегда. Я от него прямо балдею. — И открыла глаза. — Я тебя изждалась, но дождалась. Смотри!
Она быстро расстегнула крючок на шубе и распахнула ее. Под шубой у нее ничего не было, кроме чулок на ногах. Клим сглотнул взбухший помимо его воли в гортани ком. Он желал ее точно так же, как тогда, десять лет назад. Если бы кто сказал, что такое возможно, он бы не поверил. Но все это произошло с ним — спустя десять лет после того, как виделись последний раз, — и что тут было верить, не верить. Оставалось лишь принимать все как данность. Хромота у нее окончательно не исчезла, хотя она и провела чуть не год в илизаровском институте в Кургане, но совсем легкая хромота, и она выработала какую-то такую походку, что сумела придать этому вихлянью бедром особое, необыкновенное очарование. А если у нее что внутри и болело — она о том не распространялась.
Пересиливая вспыхнувшее желание, Клим запахнул ей шубу, прошел в комнату, сел там на диван и, забросив ногу на ногу, откинулся на спинку.
— Моя жена узнала о тебе, — сказал он вошедшей вслед за ним Нине. — Только она думала, что ты какой-нибудь пятнадцатилетний цыпленок.
— Ой, — прыснула Нина и даже присела от смеха. — Неужели? Подумать обо мне такую гадость… — Сняла с лица улыбку и посерьезнела. — Бедняжка ты мой! И что же ты?
— Ничего. Ей придется смириться с тобой. Но вот я кое с чем смиряться не собираюсь.
— Да. Что такое? Слушаю. Вся внимание. — Она подошла, села у него в ногах на корточки и положила руки на колени.
— Солодов, — произнес он. — Андрей. — И умолк.
— Так. И что? — спросила она снизу.
— Я уже все сказал.
Она щелкнула языком, поднялась и села на диван с ним рядом. Шуба у нее распахнулась, она запахнула ее.
— Как я рада, что ты узнал о нем, — проговорила она, разворачиваясь к Климу, закидывая ему одну руку за голову, берясь ладонью другой за щеку и принуждая его взглянуть на себя. — Я, знаешь, все думала, думала, как сделать, чтобы ты узнал о нем, и ничего не могла придумать.
Клим ощутил в себе поднимающееся бешенство. С этой женщиной ухо следовало держать востро. Она могла из любой изнанки сделать лицо. Но, тем не менее, он вынужден был спросить:
— И зачем тебе нужно было, чтобы я узнал о нем?
— Потому что я не люблю двусмысленностей.
— Каких двусмысленностей? — не понял он.
— Ну, вот это, что ты не знал о нем. Теперь ты знаешь, и у меня нет от тебя никаких тайн.
Клим помолчал, обдумывал ее слова. Да ведь она же хочет, осенило его, чтобы этот мальчишка, Солодов по фамилии и Андрей по имени, оставался ее любовником и чтобы он, Клим, зная о нем, смирился с этим, принял это, как примет Нину, никуда не денется, его жена.
— Он должен исчезнуть из наших отношений, — сказал Клим. — Это не условие. Это требование.
Нина засмеялась. Расстегнула ему на сорочке пуговицу, запустила внутрь руку, прошлась ею по соскам, по животу, а затем легла Климу головой на грудь.
— Тебе чудно со мной, а? — спросила она, выворачивая голову вверх и ища его взгляд. — Так зачем же тебе, чтобы я была другой. Без него я не смогу быть такой, какая я есть. Когда я давала тебе вместе со Стасом, ведь тебе ничего, было нормально?
— Он был твой муж.
Нина снова засмеялась. Рука ее расстегнула ему на сорочке все пуговицы и принялась за брючный ремень.
— Какое это имеет значение? Ведь я же давала, — она сделала бедрами движение вперед, и шуба на ней вновь распахнулась, — не штампу в паспорте. Так что ничего не изменилось. Все то же самое.
Клима пробило: Стас знал об их тройственных отношениях. И может быть, даже не может быть, а точно — специально уходил за грибами.
— А что, Стас знал? — спросил он.
— Ну, конечно, знал, — сказала она, продолжая управляться с его одеждой.
— А этот твой… Андрей, — помедлив, произнес он, — знает обо мне?
— Ну, конечно, знает, — с тою же интонацией, что о своем погибшем муже, проговорила Нина. — Ему я уже сказала. Только ему не нужно знать, что знаешь ты.
— Это почему?
— Потому что так нужно мне. Мне. Мне, — повторила она. Она уже совсем раздела его, Клим пылал, желая ее, и Нина, не снимая шубы, накрыв его ею, с закрытыми глазами, вслепую устраивалась у него на коленях. — Ведь ты же хочешь меня такую, а не другую? Вот и бери меня такую. Бери такую… Бери.
— Ну, ты же и блядь, — сказал он, держа ее за ягодицы и что есть силы вжимая в себя.
— Я не блядь, — проговорила она, не открывая глаз. — Я сфинкс! Понятно тебе?
В этот миг с окончательной, четкой, недвусмысленной ясностью Клим вдруг осознал: Стас тогда сам вывернул руль. Он хотел спросить Нину, а как полагает она, — и не спросил.
— Сфинкс, это точно, — подтвердил он.
© 1996–2013 Журнальный зал в РЖ, «Русский журнал»