В отсеке, где Агаркова Елена была санитаркой, находились тяжелораненые, которые ожидали немедленного оперативного вмешательства. В воздухе стоял тошнотворный запах крови, лекарств, мочи, экскрементов и блевотины. Молодые ребята, которые получили тяжелые ранения, уже не заботились о приличиях. Люди лежали уже в проходах и под койками. Несмотря на то, что врачи уже несколько часов без перерыва оперировали, раненых не только не убавлялось – их становилось все больше. В отсеке стояли крики и стоны, некоторые при звуках стрельбы и взрывов подавшись панике рвались на палубу спасаться кто как мог, кто полз, кто только кричал. Некоторые бредили в забытьи, а некоторым, помощь уже была не нужна… Лена в очередной раз выносила ведро из операционной. Девчонка старалась не смотреть в него, потому что там находились удаленные при операциях органы, кровавые бинты и вата. Агарковой было всего восемнадцать лет, и совсем недавно устроилась в плавучий госпиталь. Считала, что ей повезло, потому что в российских частях очень хорошо платили, да и замуж можно было выскочить за офицера. Но теперь она прокляла тот день. В проходе ее задержал рукой за плечо молоденький лейтенант с почти девичьим лицом. Он лежал на втором ярусе койки и, еле переводя дыхание, спросил, полным страдания взглядом смотря девушке в глаза: "Сестрица! Нет сил, подняться, посмотри, что у меня с ногами! И только не ври! Я очень боюсь щекотки, а такое ощущение, что кто-то щикотит пятки!". Лена невольно посмотрела на его ноги и еле сдержалапозыв рвоты, – вместо ног у парня были кровавые ошметки аж до бедер, перетянутые жгутами. Она рванулась к выходу с ведром, выбежала на палубу, высыпала, не глядя, содержимое ведра за борт и громко разревелась. Девчонка ревела еще минут пять, но потом взяла себя в руки и вернулась в отсек.
Госпиталя и больницы были переполнены ранеными, холодильники моргов были переполнены трупами. Умерших, хоронили прямо возле зданий госпиталей или на прилегающих территориях, а тех, кого не успевали, вывозили в открытое море и выбрасывали за борт, хотя ветром и течением прибивало их обратно к берегу. А раненых вывозили в глубь страны. В городе царила ужасная дороговизна на все, у людей были деньги, но покупать на них было просто нечего.
Решил как-то Петров отправить меня навестить военкома и передать ему несколько консервов и кучу приветов. Я поехал в 3-ю городскую больницу, куда отправили Мешкова – там его не было. Когда зашел на территорию больницы, раненые лежали во всех уголках двора под открытым небом, и ждали своей очереди оказания медицинской помощи. Во дворе было разбито три палатки. В которых сортировали раненых. Сам двор был изрыт воронками, а здание было наполовину разрушено. Везде стоял запах крови и лекарств. Слышались стоны и крики умирающих. В дальнем углу двора лежали тела умерших. Именно умерших, потому что убитых частенько сразу вывозили на машинах в Карантинную бухту, где их перегружали на корабли и вывозили в Новороссийск. Дерева на гробы не хватало и часто, завернутые просто в простыни или куски ткани тела, хоронили в братских могилах, если не было возможности вывезти, так как вывозить трупы было не на чем – все машины были заняты вывозом раненых.
Спросил у санитарки которая перевязывала очередного раненого, мол, где могу найти военкома. А та мне ответила, что это можно уточнить в канцелярии, которая располагалась на первом этаже. Пошел туда, где мне быстро дали ответ, посмотрев по записям – Мешкова отправили два дня назад в Анапу. Так вот ни с чем вернулся обратно.
Незаметно подошел Новый Год. 29-го числа американцам удалось прорвать первый эшелон обороны в районе Балаклавы, но благодаря нашей реактивной артиллерии и бойцам 23 мотострелковой дивизии ВС РФ удалось их отбросить на исходные рубежи. После этого американцы активных действий не предпринимали.
Дул промозглый ветер с моря. Вся наша военкоматовская братия собралась за накрытым теннисным столом в ЗПУ. Тем более, что народу осталось не так уж и много, как раньше. Говорят этот праздник – семейный, но никто не пошел домой. У одних родные погибли, у других эвакуированы на Донбасс или в Россию, а некоторые не знали что с их семьями. Все скинулись продуктами, у кого что было, а я еще с бойцами поездил по городу по брошенным винным магазинам и к знакомым тыловикам, а заодно на винзавод, заехали за спиртным. Под бомбежками наш военкомат потерял 10 сотрудников, включая военкома. Все старались надеть что-нибудь домашнее, гражданское и нарядное. А так как у меня от гражданки ничего не осталось – решил просто постирать камуфляж. В парке Папанина бойцы срубили елку, и женщины, как только смогли, ее украсили. Пришлось даже с милицейским патрулем поругаться. Они хотели нас забрать, но мы пригрозили оружием. Не знаю чем бы закончилась эта перепалка, если бы я не достал «мерзавчик» спирта из набедренного кармана и не отдал. Сволочи же все-таки эти менты!
Часов в одиннадцать вечера при свете керосинок сели за стол. По радио прокрутили обращение Президентов Украины, России, Беларуси и куранты пробили двенадцать часов. Раздался гул канонады, послышались поблизости очереди из автоматов и пулеметов. Наша артиллерия не давала покоя врагу и нанесла массированный удар по ее позициям. А те, кто находился в городе, салютовали из личного оружия. Мы встали и провозгласили первый тост за победу в Новом году. Начали друг друга поздравлять. Потом сели и начали кушать, пить и болтать. Я сидел между кодировщиком рядовым Кисляевым и начальником аппаратной прапорщиком Синявским. Где-то через час мы вышли покурить. С наслаждением вытащил из пачки «Прилук» сигарету и, чиркнув зажигалкой, закурил. Специально держал эту пачку к Новому году. Сейчас с сигаретами туго в городе. Только благодаря старым связям удавалось доставать курево. Тут ко мне подошла Ямпринцева и отозвала в сторону. Она была в облегающих джинсах и зеленом свитере, но накинула камуфлированный бушлат.
– – Вова, у меня тут одно к тебе дело, – сказала она, не зная с чего начать, – м-м-м, ну, Новый год как-никак. В общем, я тут тебе подарок приготовила, на, держи. -, и дала мне сверток, – главное, чтобы ты остался живой. А все остальное уже не важно.
– – Слушай, Оксана, в лесу, наверное, лесник сдох, – сказал в недоумении я, – ты мне подарок приготовила? Оксана, ты здорова?
– – Свешников, вот всегда ты все испортишь!, – сказала она, улыбаясь, – нет чтобы молча взять, поблагодарить – он еще и спрашивает! Скучный вы человек, товарищ прапорщик!
– – Почему? Могу сплясать!
– – Избавь! Я не об этом.
– – А как насчет песни?
– – Я не хочу это слушать!!!!!
– – Не, за подарок спасибо конечно, но чем я удостоен этой чести?
– – Слушай, Свешников, бери подарок и вали!
– – Ну, зачем так грубо – разойдемся красиво. – с этими словами я пошел в ЗПУ.
Посидел там и, взяв автомат, опять вышел на улицу, от нечего делать полез в заброшенный соседний дом. Хотелось побыть одному и отдохнуть от коллектива, который уже немного достал. После того взрыва бомы – кусок стены отвалился, но вещи, которые не успели растащить мародеры еще находились там. Неожиданно наткнулся на гитару, причем целую и со струнами. Блин, прямо рояль в кустах какой-то. Взял ее и вышел из дома. Направился в военкомат, но в ЗПУ не пошел. Холодновато на улице, но идти туда не хотелось. Поэтому взбежал на крыльцо, перележ через завал и сел на остаток кресла в бывшей дежурке. Положив автомат – занялся гитарой. Хоть на холоде не то, что играть или настраивать – даже выносить гитару нельзя. Потому что из-за смены температуры корпус деформируется и нарушается нормальное звукоизвлечение. Во как завернул! Кое-как настроив шестиструнку, начал вспоминать свою предармейскую бытность, когда играл в группе и выступал. И тут почему-то вспомнилась одна песня, которую написал в 18 лет. Начал замерзшими пальцами перебирать струны и напевать старый до боли заученный многими выступлениями и репетициями мотив, потом остановился, подул на пальцы, да-а-а, давненько не брал гитару-то в руки, и продолжил:
Даже и не заметил, что в дежурке появились наши, и каждый стоял, задумавшись о чем-то своем. Причем понятное только ему. В том числе и Оксанка стояла, слушала. У каждого были любимые люди, что-то родное, которое сейчас недоступно. Когда исполнял песню, даже сам задумался. Ведь песню-то писал в мирное время, а сейчас, когда вокруг война – она воспринимается совершенно по-другому. Действительно, сейчас «колеса войны» сотнями, тысячами перемалывают человеческие судьбы и жизни. Хорошо бы, если просто судьбы премалывали, так хоть люди живые оставались. Хотя, это еще как посмотреть: иногда судьба так скрутит, что уж лучше бы умер человек, чем так мучаться. Ну, например, парню в восемнадцать лет оторвало руки и ноги. Вот он лежит, можно сказать, кусок мяса, страдает не только от фантомных болей, а еще и осознает свою неполноценность. И то, что он теперь не нужен никому кроме матери. Тут уж невольно задумаешься. В нашей жизни все относительно. А вот определиться с мерилом, по которому определять эту самую относительность уж очень трудно. А у каждого додика – своя методика измерения.
Даже и не заметил, что в дежурке появились наши, и каждый стоял, задумавшись о чем-то своем. Причем понятное только ему. В том числе и Оксанка стояла, слушала. У каждого были любимые люди, что-то родное, которое сейчас недоступно. Когда исполнял песню, даже сам задумался. Ведь песню-то писал в мирное время, а сейчас, когда вокруг война – она воспринимается совершенно по-другому. Действительно, сейчас «колеса войны» сотнями, тысячами перемалывают человеческие судьбы и жизни. Хорошо бы, если просто судьбы премалывали, так хоть люди живые оставались. Хотя, это еще как посмотреть: иногда судьба так скрутит, что уж лучше бы умер человек, чем так мучаться. Ну, например, парню в восемнадцать лет оторвало руки и ноги. Вот он лежит, можно сказать, кусок мяса, страдает не только от фантомных болей, а еще и осознает свою неполноценность. И то, что он теперь не нужен никому кроме матери. Тут уж невольно задумаешься. В нашей жизни все относительно. А вот определиться с мерилом, по которому определять эту самую относительность уж очень трудно. А у каждого додика – своя методика измерения.
Когда закончил песню, некоторое время стояла тишина. Да, согласен, – текст глупейший, но когда ее только написал, считал, что это очень серьезное по смыслу произведение. Но никто не обратил внимание. Попросили сыграть еще что-нибудь. “Изобразил” песню, которая мне очень нравилась, автора не знаю, там всего два куплета.
Поиграл еще пару песен из репертуара группы «ДДТ» и вышел на улицу. Хоть это и было не в моем характере, но уже сам подошел к Ямпринцевой.
– – Оксана Александровна, ты ответь мне на один вопрос, – начал, было я, – чем я перед тобой виноват, что ты ко мне так относишься?
– – Слушай, Владимир Анатольевич, мы с тобой вроде все выяснили, что ты еще хочешь?!
– – Да так, ничего. Просто добрее надо быть.
– – К тебе что ли? Да тебе дай волю ты на голову залезешь.
– – Эх, Лександровна, не так страшен черт, как его малютка. Я понимаю, что не красавец, не богатый.
– – Не в лице или деньгах дело.
– – А в чем? Что я тебе такого сделал, что ты все время на меня наезжаешь?
– – Не знаю, просто как ты ко мне, так и я к тебе.
– – А как я к тебе отношусь?
– – Ну не знаю. Во всяком случае, не так, как бы мне хотелось.
– – Не так как бы тебе хотелось? А ты сама-то хоть знаешь, как бы тебе хотелось? А давай попробуем вот так…
Не знаю, что она еще бы сказала, но как-то все само получилось: привлек ее к себе, она особо не сопротивлялась – не успела, и поцеловал, вот тут-то Оксана и начала сопротивляться, но постепенно притихла и начала отвечать на поцелуй. Бушлат упал с нее на землю, но старлейша этого даже и не заметила.
Наконец ее отпустил. Несколько секунд мы постояли молча. И тут такое началось! Ямпринцева пошла пятнами на лице. Глаза загорелись злым огоньком. И от моей наглости видать у нее не находилось слов и действий. От этого стала еще красивее.
– – Свешников, что ты себе позволяешь!!! Да как ты посмел, товарищ прапорщик!!!! Руки, тьфу, то есть губы… да какая, блин, разница, распустить!!! Да я тебе сейчас по морде дам!!!!
Я мдакнул, развернулся и пошел в ЗПУ. Ее это еще больше взбесило. Тут прорвался не фонтан, а целый гейзер! Видимо, спинным мозгом почуял, что этот гейзер был просто для вида. На самом деле девушке было приятно.
– – Ты куда пошел? Я тебя еще не отпускала!!! Я старше по званию!!!! А ну, ко мне!!! – орала она на весь двор.
– – Так, я тебе не собака. Дура ты, Оксанка! – только ей сказал, не поворачиваясь и пошел дальше.
– – Что-о-о-о??!!! Что ты сказал?!!! Повтори!!!! Я к тебе обращаюсь!!! Свешников!!! – я ее не слушал и уходил.
Зашел в ЗПУ и сел за стол. Насыпал в тарелку картошки с тушенкой и начал есть. Но кусок чего-то не лез в горло. Мысленно плюнул и вышел на улицу. На покореженной лавочке сидела Ямпринцева и рыдала во весь голос. Можно даже сказать в полный рост. Если честно, впервые ее видел в таком состоянии.
– – Оксана! Ты извини меня, я немного погорячился, – но она не слушала и продолжала реветь. – Да хватит реветь! Ты же старший лейтенант все-таки, а не гимназистка из пансиона благородных девиц!… Нда-а-а! Меня хлебом не корми, а дай поутешать расплакавшихся старлеев. Только этим и занимаюсь в свободное от службы время. И диплом имею по этой специальности. А также это мое жизненное призвание.
– – И ты еще смеешь со мной разговаривать после этого! Что у тебя с той шалавой из тридцатьдевятки было? – сказала она, перемежая всхлипами, – Ну чем она лучше меня?!! (всхлипы) А ты, кобель позорный, только юбку увидишь так и из штанов выпрыгиваешь! Ни одной юбки не пропустишь! Думаешь, я не видела, как ты там своих контрактниц «оформлял» в кабинете? Еще раз хоть на пушечный выстрел подойдешь к какой – нибудь – пристрелю обоих!
Чего-чего, а вот такого развития событий не ожидал. Уж лучше бы она мне пощечину дала и матом послала! Прижал ее к себе и начал гладить по голове. Она всхлипывала, постепенно успокаиваясь. Какая там к черту старший лейтенант – баба бабой! Тоже мне «Железная леди». Хотя им это полезно. Недаром какой-то восточный сатрап говорил: “Чем больше женщина плачет, – тем меньше она бегает по малой нужде.”
– – Оксана, не три глаза – красными будут. Пусть слезы сами высохнут. – сказал я, – Ну ты как? Нормально? Оксана, ударь меня лучше, а лучше пристрели. Оксана, извини дурака в предпоследний раз, за все. Ну откуда ж я знал? Ты же меня на пушечный выстрел не подпускала к себе. Просто боялся к тебе подходить.
– – Нет, ты прав. Дура я дурой. Господи! Сколько раз себя ругала за свой сволочной характер. И чего ты боялся? Я ведь не кусаюсь. Кстати, а почему в предпоследний раз?
– – Оксана, успокойся, все будет хорошо. А будет еще лучше, если ты успокоишься и вытрешь слезы.
– – У меня тогда глаза будут красные
– – Ничего, я тебя люблю и с красными глазами
– – Правда? Любишь?
– – Правда! Идем, Оксана, а то наши подумают черте что. Ты ж не хочешь, чтобы пострадала твоя девичья честь в глазах коллектива.
– – А мне глубоко плевать. Вовка, так хорошо слышать от тебя эти слова. Скажи еще раз.
– – Оксана, давай не будем разыгрывать поломанный граммофон. Кстати, давай посмотрим, что ты там мне подарила, – с этими словами я достал сверток и развернул его, там оказались пара шерстяных носков и флакон одеколона «Деним», – Спасибо, Оксаночка, не ожидал. Сама вязала?
– – Нет, у меня еще с мирного времени оставались. И это все, что ты мне хочешь сказать?
– – А что еще?
– – Слушай, Свешников, душа у тебя хуже деревяшки, а поцеловать? А сказать, что-нибудь прекрасное?
– – Оксана, у тебя вши есть?
– – Нет, конечно.
– – Ну, вот и прекрасно!
– – Ну, ты и гад, Свешников! – сказала она, прыская от смеха, – Я тут настроилась на романтический лад, а он все изгадил. Вот кто ты после этого?
– – Сиротинушка! Пойдем погуляем?
– – А комендантский час?
– – В Новогоднюю ночь? Скажем, что идем призывника брать. Да сейчас стопудово уже все перепились и ничего не соображают.
– – Тогда пойдем.
– – Сейчас, я нашим скажу и автомат захвачу.
– – А поцеловать?
– – А, ну да…
Опять зашел в ЗПУ, в своем углу надел бушлат и шапку, которые висели на спинке стула, проверил патроны в пистолете, привычно закинул за спину АКС. С рабочего места Оксаны забрал ремень с кобурой. У нас шел пир горой. Подошел к Петрову и отпросился на пару часов, типа что надо навестить пару призывников. Тот только утвердительно махнул головой и хитро подмигнул. Так как уже был немного "готовым".
Вышел во двор, Оксанка уже надела бушлат и ждала возле ворот. Подошел к ней и протянул ее ремень с кобурой. Она его надела поверх бушлата. И лавируя между воронками, спускались к Матросу Кошке.
Небо освещалось взлетавшими осветительными ракетами. На Кошке нас задержал патруль морпехов, проверили документы, поздравили друг друга с Новым годом и разошлись. Пошли по парку Папанина в сторону Аполлоновки. Везде царила пустота, город как будто вымер и ни одного огонька. Только пунктиры трассеров из ЗУ-23 и просто стрелкового оружия вносили разнообразие в темное новогоднее небо. Шли и болтали о пустяках. Я хохмил, а Ямпринцева смеялась. Иногда останавливались, чтобы поцеловаться. Заскочили в подъезд, когда услышали шум приближающегося самолета. Тут снова ее привлек к себе. Она уже не сопротивлялась, а наоборот со всей страстью отзывалась на этот поцелуй. И вроде и войныс бомбежкой не было.