Индия могла поставить под ружье около двух миллионов человек уже через пять часов после начала войны. В стране началась всеобщая мобилизация.
Не смотря на все усилия, наши войска терпели поражения. Колоссальные жертвы несли украинский, белорусский и русский народы. Вина в этом была не столько в неумении командовать на всех уровнях, сколько в плохой обеспеченности и обученности войск, устаревшей технике, которая не выдерживала сумасшедшего ритма современного боя. И сейчас только зарождалось перевооружение армий. В основном все держалось на героическом труде солдат, сержантов, прапорщиков и офицеров.
Пока в верхах совещались, как лучше бить американцев, наши войска продолжали стоять насмерть, обильно поливая севастопольскую землю горячей славянской и китайской кровью. Наступательная операция провалилась с треском и большими потерями для нас.
В середине февраля участок обороны вокруг Севастополя сузился на пять километров по всей длине укрепрайонов. То есть первый эшелон обороны был полностью оставлен. На улицу уже страшно было выходить как днем, так и ночью. Так как продолжала господствовать авиация противника. Город изменился до неузнаваемости – сплошные руины. Жилые многоэтажки обнажили свои арматурные конструкции.
В связи с тем, что отмобилизовывать уже никого не было, нас начали расформировывать. Оно и понятно – в каждом военкомате добрых полтора десятка офицеров и прапорщиков. Процентов сорок из которых были кадровыми офицерами или как сейчас модно говорить – были контрактниками. А недостаток кадровых военных в действующих частях ощущался особенно сильно после неудавшейся Евпаторийской наступательной операции. И нас было решено передать в распоряжение Командующего СОРа. Пятого марта приехала ликвидационная комиссия. Мы подготавливали картотеки и документы к сдаче в архив. Оставалось только сдать имущество. Но приехал какой-то генерал из штаба и сказал все сжечь, потому что реальной возможности эвакуировать на Большую землю документы нет. Возле балки наши бойцы выкопали яму, все документы свалили туда и закопали, потому что жечь нельзя было ничего, потому что днем дым наводил авиацию противника, а ночью зарево. Правда все перед этим облили отработанной аккумуляторной кислотой добытой у танкистов. На следующий день приехали две фуры и сложили туда все оставшееся имущество.
Перед расформированием решили устроить прощальный вечер – «выпускной бал». Опять скинулись продуктами, с которыми с каждым днем становилось все хуже и хуже. Спиртного в городе уже и не найдешь. Было решено пустить весь наличный спирт. “Отвальная» как раз совпала с восьмым марта. И было решено убить двух зайцев сразу.
Опять накрыли стол в ЗПУ. Вечер проходил как пир во время чумы – так же весело. Я иОксанка знали, что раскидают по разным частям, пока она не уйдет в декрет. Поэтому веселиться тоже особо не хотелось. Да и многие знали, что больше никогда не встретятся, а если и встретятся, – то уж очень не скоро. Когда пришел день расформирования, он мне очень хорошо запомнился тем, что у меня было такое паршивое настроение, которое можно сравнить с состоянием, когда ты отводишь на усыпление свою собаку или расстаешься с любимой девушкой навсегда. Шутка ли, в этом здании прошло три года моей жизни. Здесь обрел уважение, авторитет, познакомился, женился и живу с Оксанкой. И коллектив был неплохой. Жалко, что все так плохо заканчивается. Мы с Оксанкой условились, что куда бы нас не раскидало связь держать через ее маму. Жена надеялась, что оставят вместе. У меня было другое мнение, но вслух его не высказывал, чтобы не расстраивать свою ненаглядную. Скорее всего мне предстоит стать командиром какого-нибудь взвода, а она где-нибудь в штабе осталась бы. Нет, наоборот было хорошо, если бы мы служили вместе, но не хочу, чтобы она попала на передовую. А в идеале, было бы неплохо вообще выслать на Большую землю, чтобы спокойно воевать.
Внезапно где-то провыла сирена воздушной тревоги. И послышались оглушающий свист взлетающих ракет из рядом стоящей в балке между Победой и Горпухой пэвэошной позиции. Рокот самолетов, разрывы и захлебывающиеся трели «Шилок». Все выбегали из ЗПУ и прятались в щелях вокруг двора военкомата. Я держал Оксанку за руку мертвой хваткой, потому что боялся потерять в суматохе. Она еле успевала за мной. Кто-то крикнул: «Наша!». В метрах двадцати от нас взорвалась бомба. Бросился на жену и постарался закрыть собой, но она упала рядом. Когда комья земли, асфальта и осколки перестали падать, поднял голову. Взял за руку свою суженную, но что – то в ней не то – какая-то она дряблая и податливая. Привстал на колени и посмотрел вниз. Оксанка лежала и возле головы образовывалась красная, почти черная, лужица крови. Лицо было спокойное и умиротворенное. А черные глаза неподвижно уставились в небо, где все еще продолжался налет. Сначала провел по ее голове рукой, потом взял за затылок. Рука нащупала горячий зазубренный край торчащего из затылка осколка. Не поверил и пощупал ее пульс. Она не страдала…
Взял ее на руки и встал в полный рост. Не обращая внимания на бомбежку, понес тело обратно в ЗПУ. Шел и беззвучно выл, слезы помимо воли катились из глаз. В голове ни одной мысли. Только боль, пустота и чувство вины, что не уберег. Занес ее в наш отгороженный угол. Положил на кровать из двух панцирных поставленных вместе. Руки и камуфляж были измазаны грязью и кровью вперемежку. Сел на табуретку и заплакал. Первый раз в своей взрослой жизни рыдал. Потом зашли ребята из экипажа радиостанции и вывели меня на улицу. Упирался, не хотел уходить, пока не заломали и не вывели. Все как могли утешали.
Потом целый день меня не пускали в ЗПУ. Сидел в щели и курил. Ко мне зашел наш замполит капитан 2 ранга Востриков. Мужик он вроде ничего, душевный. Зам сел рядом со мной и попросил сигарету. Подкурив от зажигалки, с минуту посидел молча, видимо собирался с мыслями. Достал из запазухи бушлата целлофановый пакет.
– – Володя, вот ее личные вещи, письма и похоронка. Если хочешь, я напишу ее родителям. Остальное в ЗПУ.
– – Нет, я сам. Спасибо, Михаил Иванович.
– – Ты вообще как? Нормально? Володя, не делай глупостей, хорошо?
– – Да, конечно. Самоубийством я ее к жизни не верну. Но мстить буду до конца жизни. Или пока не убьют, или пока не повешу ее фотографию на стене Белого Дома в Вашингтоне.
– – Это правильно, Володя. Послушай меня, тебе необходимо уехать отсюда. Нас все равно расформировывают… Не было б войны, я бы тебя в отпуск отправил, но… Она тебя очень любила. Ты уж извини, но мы прочитали ее некоторые письма… Давай ее помянем, – и с этими словами он снял с пояса под бушлатом флягу.
Михаил Иванович налил спирт в крышечку от фляги. Из кармана достал пачку русских галет и баночку сосисочного фарша. Перочинным ножиком вскрыл банку и поставил ее на пол щели.
– Пусть земля ей будет пухом! – сказал он и опрокинул крышечку в рот, а потом зеленой пластмассовой ложкой зачерпнул из банки фарша и, намазав его на галету, отправил в рот. Я тоже опрокинул крышечку, но закусывать не стал. Хоть и чистый спирт. – Ну ладно, Володя, я пойду.
Когда замполит вышел, я еще с минуту сидел и курил. Растоптав, бычок каблуком ботинка, взял пакет. В нем лежали: удостоверение личности, жетон с личным номером, паспорт, фотографии отца, матери, сестры и моя, которую я отдал в личное дело, но она видимо украла ее оттуда, рабочий блокнот и серый лист формы 17\БП – похоронка. А также флакончик духов, перетянутая бечевкой пачка писем. Перерезал ножом бечевку и начал смотреть письма. В основном от матери, которая, судя по адресу, находилась в Черкесске, Краснодарского края у родственников, от сестры Насти, которая с мужем служила под Одессой, от отца, которого по мобилизации отправили в Киев на переподготовку. Было одно недописанное, к матери. Взял его и невольно пробежал глазами. Письмо было оптимистичным. Она хвасталась, как у нас с ней все хорошо, что после войны обязательно приедем к ней, а потом будем привозить внуков. Потому что она очень хочет ребенка от меня и о том, что все получилось, то есть забеременеть. Эх! Оксанка, Оксанка!!!! Чиркнул зажигалкой и поднес лист к пламени, тот не заставил себя долго упрашивать и загорелся сразу. Пожирая строки неотправленного письма. Так сжег все письма, оставил только конверты с адресами родных.
Бойцы из крышек парт и столов сколотили гроб. Ее вынесли во двор и положили на кучу песка и щебня возле той самой воронки. Оксану хоронили в том, в чем была – в камуфляже. Даже не верилось, что моя жена погибла, казалось, что она просто заснула. Так как времени и бензина не было, решили похоронить у обочины дороги на склоне в балку, недалеко от военкомата. Гроб отнесли туда, дав трижды залп, опустили в яму и засыпали землей. На холмике водрузили палку, на которой была прибита дощечка с указанием данных похороненной Оксанки.
Когда замполит вышел, я еще с минуту сидел и курил. Растоптав, бычок каблуком ботинка, взял пакет. В нем лежали: удостоверение личности, жетон с личным номером, паспорт, фотографии отца, матери, сестры и моя, которую я отдал в личное дело, но она видимо украла ее оттуда, рабочий блокнот и серый лист формы 17\БП – похоронка. А также флакончик духов, перетянутая бечевкой пачка писем. Перерезал ножом бечевку и начал смотреть письма. В основном от матери, которая, судя по адресу, находилась в Черкесске, Краснодарского края у родственников, от сестры Насти, которая с мужем служила под Одессой, от отца, которого по мобилизации отправили в Киев на переподготовку. Было одно недописанное, к матери. Взял его и невольно пробежал глазами. Письмо было оптимистичным. Она хвасталась, как у нас с ней все хорошо, что после войны обязательно приедем к ней, а потом будем привозить внуков. Потому что она очень хочет ребенка от меня и о том, что все получилось, то есть забеременеть. Эх! Оксанка, Оксанка!!!! Чиркнул зажигалкой и поднес лист к пламени, тот не заставил себя долго упрашивать и загорелся сразу. Пожирая строки неотправленного письма. Так сжег все письма, оставил только конверты с адресами родных.
Бойцы из крышек парт и столов сколотили гроб. Ее вынесли во двор и положили на кучу песка и щебня возле той самой воронки. Оксану хоронили в том, в чем была – в камуфляже. Даже не верилось, что моя жена погибла, казалось, что она просто заснула. Так как времени и бензина не было, решили похоронить у обочины дороги на склоне в балку, недалеко от военкомата. Гроб отнесли туда, дав трижды залп, опустили в яму и засыпали землей. На холмике водрузили палку, на которой была прибита дощечка с указанием данных похороненной Оксанки.
На войне душа невольно черствеет, и смерть друзей переносишь не так остро как в мирное время. Но я потерял не друга, а свою жену и неродившегося малыша. Еще посидел минут десять возле могилы и пошел обратно к военкомату. Там сели в ЗПУ и помянули ее чем Бог послал. Под вечер прибыл нарочный от Начальника штаба СОРа с письменным распоряжением в его распоряжение завтра к девяти утра. Не мог больше здесь оставаться, и отпросился у Петрова уйти пораньше. Собрал свои пожитки в вещмешок, вышел во двор. Закинул свой автомат за спину и пошел вниз на Матроса Кошки. Так началась другая жизнь. Шестьдесят семь дней Оксанка пробыла моей женой, но чувствую, что за этот срок прожил полноценную семейную жизнь. На войне всегда были потери, и знал, что что-то нас разлучит. Это оказался осколок из стали, которую добыли где-нибудь в странах третьего мира, на сухогрузах переправили в США, там ее переплавили и простой американский слесарь изготовил корпус этой бомбы. Хотя этот работяга лично против меня, против Оксанки и еще четверых убитых тогда вольнонаемных служащих, не имел. Теперь ничего не держит, ну держитесь, чертовы янки! Русские идут!!!!!!!!
Часть II По полю танки грохотали…
9.
Целую ночь бродил по городу изредка останавливаемый патрулями для проверки документов. Наконец дошел под утро до штаба СОР, который располагался на Минной стенке, в центре города, в штольнях. Туда то и дело заезжали и выезжали машины. Сновал народ в самых разных видах обмундирования. Жизнь во дворе притихала только во время бомбежек, но штаб находился глубоко в горе и в несколько этажей под землей. Там жизнь не затихала ни на минуту. Это почти автономный городок – во всяком случае запасов хватает на проживание почти двух тысяч человек в течении нескольких месяцев. Ведь объект проектировался под нужды грядущей ядерной войны. Подошел к КПП и окликнул матроса-дневального. Тот подошел и, козырнув, уточнил чего мне нужно. Он показал на двери с надписью на украинском языке «Дежурный по КПП». Зашел туда, в комнате было накурено и грязно. В дежурке сидел небритый матрос, лет тридцати пяти и капитан-лейтенант с красными от недосыпания глазами, которые делали его похожим на вампира из фильмов ужасов. Показал каплею предписание и удостоверение личности. Матрос позвонил дежурному по части и доложил о моем прибытии. Матрос сразу выписал пропуск, что-то бормоча себе под нос, периодически почесывая небритые щеки.
Сразу от КПП пошел в Управление кадров. Оно находилось на 3-м уровне северного ствола верхних штолен. Зашел в что-то типа приемной начальника управления и подошел к девушке-прапорщице, которая работала за компьютером. Она улыбнулась мне и по селектору доложила начальнику. Девушка была даже очень ничего: русые волосы под черным беретом стянутые на затылке в узел, серые глаза со смешинкой, улыбка была открытая и очень дружелюбная, с симпатичными ямочками на щечках. На вид ей не больше двадцати лет. Наконец пригласили в кабинет одного из помощников начальника управления. Зашел в кабинет, который был похож больше на склад макулатуры от обилия всяких папок личных дел и бумаг. Начальник отдела комплектования – капитан 1-го ранга Ткачев, был слегка лысоват и уже с небольшим брюшком для своих сорока пяти. Представился “по случаю прибытия для дальнейшего прохождения”. То, что мой внешний вид слегка подгулял, он даже не заметил.
– – А-а-а! Прибыл, значит. Так, где ж твое личное дело? А, вот оно. Так! Подяка… грамота от Жунько… так медаль «За заслуги перед Батькивщиною»… из прапорщиков в младшие лейтенанты… Ну что ж, Свешников, такого орла как ты надо послать на передовую. Взвод осилишь?
– – Так точно. В Десне механизированным взводом командовал. Месяц правда.
– – А на роту пойдешь?
– – Не пойду, товарищ каперанга, не осилю.
– – Тоже верно… Значит пойдешь командиром взвода в 3-ю бригаду морской пехоты ЧФ. Она сейчас находится в Молочной балке, но через три дня идет на передовую. Так что у тебя времени всего и ничего для принятия дел.
– – Есть, понял, товарищ каперанга. Поскорее бы на передовую, а то засиделся в тылах.
– – Так сильно засиделся? Ну, ничего, скоро будешь вспоминать военкоматовскую службу как рай. Приказ сегодня подпишут, а необходимые документы получишь в делопроизводстве. Ну, мамлей, бывай, с Богом. Кстати, ты женат?
– – Уже нет…
– – И давно? Что ж такое? В разводе?
– – Со вчерашнего дня. Бомбежка. Давайте не будем.
– – Ну, теперь понятно чего ты рвешься на передовую. Ладно, иди. Через час зайди к Лене – это прапорщица, что в приемной. И забери предписание и выписку из приказа, аттестаты и расчетная книжка с собой? Тогда будь! Иди!
– – Слушаюсь!
Когда вышел из кабинета – подошел к этой прапорщице, которая опять мне улыбнулась. Хмуро поинтересовался относительно времени получения документов на руки. Еще есть час времени. Идти было некуда, сел в коридоре на стул и просидел около пяти минут в каком-то отупении – ни одной мысли в голове. И не заметил, как заснул.
Мы лежали на кровати в нашем углу ЗПУ. Оксанка с распущенными волосами горячо целовала меня и потом что-то шепнула на ухо, и оба тихо засмеялись. Ее волосы касались моих плеч и груди, и пахли как-то особенно вкусно. Я закрыл от удовольствия глаза и через мгновение открыл. И… увидел, лежавшую рядом истекающую кровью жену, уже в камуфляже, она задергалась в конвульсиях и прошептала: «Вова, я не хочу, чтобы ты мучался…» и с этими словами достала из кобуры пистолет слабеющими руками и, направив его на меня, выстрелила.
Я вздрогнул и проснулся, правда, чуть не упал со стула. Продремал около пяти минут. Времени еще оставалось достаточно. Попробовал заснуть еще раз.
Сижу в своем кабинете на втором этаже. Любуюсь на вид моря из окна и на стенд с коллекцией нарукавных знаков. На шпиле над Штабом Черноморского флота РФ развевался российский флаг. Тут раздается звонок внутреннего телефона. Беру трубку, представляюсь: звонил помощник дежурного, но по голосу определить, кто это был не смог. Голос какой-то нейтральный, то есть равнодушный или индифферентный, а также, можно сказать, бесполый. Помдеж сообщил, что мне нужно зайти в 44-й (Оксанкин) кабинет. Почему-то подумалось, что вызывает к себе военком. Хотя знал, что военком сидит через кабинет от меня и он в не приемный день, когда что-то нужно срочно, иногда сам приходит. Взбежал по лестнице, постучал и зашел в нужную дверь. Там сидели все офицеры и служащие, которые служили-работали в военкомате и погибли. Судорожно начал искать взглядом военкома, но не нашел. Все смотрели на меня с жалостью и состраданьем. И тут зашла в кабинет Оксанка. Почему-то в сухопутной форме, хотя перед войной она ходила в морской. Жена подошла и обняла меня сзади за плечи, обратилась к сидящим:
– – Ну, что, товарищи офицеры, заберем его в свой взвод? Мне нужен помощник. И не могу оставить его без присмотра…