- Что там насчет Азии?
... и помогает обаянию России в Азии, потому что при порядках, ранее русских господствовавших в тех местах,- ничто подобное немыслимо.
Гаджи стоял, и на лице его была торжественность, словно позировал художнику, точь-в-точь как на собственном портрете - занимает всю стену от высокого потолка и до самого пола. Открыл сейф и с трудом выдвинул на себя массивную дверь:
- Подойди сюда,- позвал Наримана.- Видишь? - и держит в руке мастерок.Что это?
- Мастерок... Нас этому учили в Горийской семинарии.
- Похвально! Каждый раз, когда я открываю сейф и вижу свой мастерок, я даже следы извести не стер, вот, потрогай,- дал подержать Нариману,- я говорю себе: - Не зазнавайся, Зейналабдин, помни, что ты сын бедного сапожника, маляр и штукатур, никогда не забывай, кем ты был, иначе судьба отвратит от тебя свой лик! - Добавил: - Скоро ровно полвека, как я, двенадцатилетний мальчик, познал труд. Шутка ли сказать - пятьдесят лет! Дважды твои года, Нариман! - Вдруг вспомнив о чем-то: - Поедешь со мной, Нариману.
По набережной к губернаторскому саду, и фаэтон остановился у духана. Выскочил хозяин и - к Гаджи, а он, не выходя:
- Сколько за гостей уплатить должен? - спрашивает.
Хозяин мнется: - Пока не знаю.
- Как не: знаешь? - удивился Гаджи.
- Они еще пьют-с.
- Пьют?!
- Велели их кормить и поить, вот они и... - Гаджи перебил:
- Со вчерашнего дня?
-Да-с. - Сошел и в духан (Нариман - следом):
А гость - Шаляпин, тюркские актеры гостя русского угощают за счет Гаджи. Тот вдруг встал, головой потолка касается - такой голос!.. Чуть стены духана не разнёс, всех на набережную не выдул.
- Да,- сказал Гаджи,- велик русский народ!
- А мы? - кто-то из патриотов.
- Мы? Такого громового голоса у нас не было и не будет!
Извечное его состояние, кажется, с отроческих лет, вырвалось наружу и не дает покоя,
ОДЕРЖИМОСТЬ,
и ею наполнены, переливаются через край, устные речи, газетные заметки, репортажи и фельетоны,- сколько их было у Наримана, некогда собрать, сложить вместе, выстроив годы, цепочку встреч. И постоянные его заботы о близких: смерть матери, смерть старшего брата, новые сироты, за судьбу которых Нариман в ответе, больше некому.
Да: революция, царский Манифест, ограничение цензуры, либерализация слова. Перо стало быстрым, легким, целые страницы исписывались за вечер, и ничего в них не надо было менять,- пошлет по почте или принесет в редакцию,набирают и тут же в номер.
Ахмед-бек не советует подписывать своим именем, осторожность прежде всего, ни к чему дразнить хозяев: - Навредишь себе.
И Нариман взял первый слог своего имени: Нар.
- Что ж, Нар - это мужественный, оправдаем твой псевдоним.
Отдельные фразы Наримана не нравились Гаджи, который газету субсидировал, особенно насчет трех партий у нас в стране: бюрократов во главе с Дурново и Витте, она мастерски отрезала Манифесту хвост и голову, оговорив циркулярами каждое его положение, конституционалистов, то есть прогрессивных, и равнодушных - почти все взрослое население страны.
Мои заметки, но кому они нужны сегодня? Придумывал всяческие ухищрения о цензуре, которая, дав нам глаза, лишила их зрения.
- Ты пишешь: Под шумок перебранок кое-кто из наших толстосумов нещадно грабит обездоленных. Может, назвать этих миллионеров? - осторожность осторожностью, но Ахмед-бек привык к французской откровенности и британской точности за годы учебы в Париже и частых поездок в Лондон. О том же, не сговариваясь, ему и Мир Сеид, который, выполняя поручение боевого крыла Гуммета, а точнее - Бакинской организации социал-демократии, ведет агитацию среди рабочих на промыслах, призывая к борьбе.
- Хатисов, Монташев...- Имена были дописаны в кабинете Ахмед-бека, и арабская вязь запечатлела на бумаге.
- Ставь точку,- сказал Ахмед-бек, обретя благоразумие.
- Выходит, притесняют только чужие богачи? Для объективности я бы назвал и кое-кого из наших мусульман.
- Кого? Может,- с недоверием,- Кардашбековых?
- Почему бы и нет?
- Да, но...
- Более того, - перебил, - перечисление я б замкнул именем Гаджи!
- В его газете?
- А что?
- Лишиться денежной помощи?
- Существует официальное соглашение, заверенное нотариусом, долг я верну.
- Но есть неписаные правила.
- Безнравственно не возвращать долг и менять убеждения.
- В тебе говорит отчаяние, ты рвешься в бой, чтобы не отстать от юнцов вроде Мир Сеида.
- Разве наша цель не борьба за лучшую долю мусульман?
- Но на основе национального единства! Знаю, тебе не терпится возразить: дескать, какое возможно соглашение между босяком Мир Сеидом и миллионером Кардашбеком? Между мной, тобой и Гаджи. Но убежден: идея классовой борьбы, может, для кого-то и приемлема, для нас - гибельна. Мы слишком малы перед лицом грозных держав, готовых поглотить и подчинить нас. Впрочем, мы с тобой говорим заученными книжными фразами, слишком легкие доводы и контрдоводы, поспорим, разойдемся, а жизнь идет своим чередом. Кто прав, кто не прав?
Может, назвать этих миллионеров? - завершал свои заметки Нариман, и эти его слова были выделены в газете.- Вот они: Хатисов, Манташев, Кардашбеков, Гаджи... - то ли в тот день Гаджи и Кардашбек были заняты и не заметили номера газеты с упоминанием их в ряду притеснителей народа, то ли решили не ввязываться, но ни Ахмед-бек не получил никаких упреков, ни Нариману не было высказано неудовольствие, и он продолжал будоражить публику:
Не помешало бы прибить, как подкову, слово совесть на дверях кабинетов Треповых, над кассами богачей, у входа в редакции газет, сеющих вражду между народами,- Аршалуйс, Мшак, Арач, еще одна есть, Якорь называется, умело поливает грязью инородцев. Вышить совесть на шапках лихих казаков, чьи шашки остры... Где еще - пусть читатель присылает предложения.
Не ведаем нашей истории, отнят у нас язык, чуть ли не молиться скоро будем по-русски. А что мы, мусульмане? Что ни велят - со всем соглашаемся: не нужны школы на родном языке - согласны; общества для защиты национальных прав не нужны - согласны; ваш враг, шепчут на ухо, армяне, режьте их согласны... Остальное додумайте сами до следующей нашей пятничной беседы.
Договорились созвать съезд мусульманских учителей Кавказа - вот и расскажи об этом съезде: наконец-то нашелся смельчак, бросивший вызов всесильному Гаджи!..
Август, можно даже назвать точнее: 15-е число, когда, по народным приметам, переламывается хребет жары, в ранний утренний час на Шемахинке, в зале городской школы открылся съезд - первый в истории мусульман России, в Баку прибыли учителя немногих тюркских школ, разрешенных правительством под натиском либерализации жизни.
Уже многажды разливались соловьем: дать новое движение просвещению, а впрочем, и такое приходилось слышать Нариману - не нам, мол, науку двигать, пусть займутся этим другие народы - франки, англичане, немцы, не говоря об американцах. Наш удел - кейфовать в свое удовольствие. Русские?.. Они больше озабочены тем, как сохранить империю, первые в мире вояки, нет им равных в драке.
И все же: просить власти или требовать, чтоб просвещение мусульман сдвинулось с мертвой точки, и национальный язык занял достойное место в преподавании? Вспыхнул спор между горячими головами, а среди них Нариман, он открывал съезд,- познавшими в молодости судьбу гонимого учителя и умеренными: довольствоваться тем, что едть, и благодарить власти.
Наримана некогда шокировал приказ инспектора просвещения, Левицкий его фамилия: Не вздумайте говорить на уроках по-татарски! Услышу хоть слово выгоню!
А как объяснить тюркским детям,- эта шутка могла дорого стоить Нариману,- смысл слов, которые я произнесу по-русски? При слове собака лаять, а при слове кошка мяукать?
Не один Нариман сражался с Левицким, и гянджинец Рафибейли: Пока нет национальных школ, не будет и национального воспитания. А Левицкий то ли чтоб поиздеваться, то ли по глупости, мол, нельзя ли, чтоб ваши дети учили русский перевод Корана, замечательный есть перевод, Саблуковым выполнен, в русских школах, а затем работали у вас ахундом, муллой и эфенди? Рафибейли ему резко: Нельзя ли так, чтобы ваши русские дети получали образование и воспитание на еврейском языке, выучив перевод Евангелия, замечательные есть переводы, затем проповедовали его в ваших церквах?
- Не просить, а требовать! - бросил в зал Нариман. По рядам прокатился шум, кто-то захлопал.- Да, указать четко: съезд требует! Требует, а не просит! Свободное развитие национального языка и обучение на родном языке, уравнивание учителей-тюрок в правах с учителями других национальностей, открытие учительского семинария наряду с Гори, что в Грузии, и на территории Азербайджана, в Баку или Гяндже, для подготовки собственных учителей.
- Можно, конечно, и потребовать,- заметил почтенный Зардаби (он болен, еле говорит, почти не слышно), - но не думаю, что это пойдет нам на пользу и понравится наместнику. Мы здесь с одним Левицким справиться не можем, пристало ли тягаться с наместником и его свитой?
- Можно, конечно, и потребовать,- заметил почтенный Зардаби (он болен, еле говорит, почти не слышно), - но не думаю, что это пойдет нам на пользу и понравится наместнику. Мы здесь с одним Левицким справиться не можем, пристало ли тягаться с наместником и его свитой?
Зал зашумел.
- Что ж, давайте голосовать поправку Наримана,- предложил Зардаби, убежденный, что она не пройдет.- Кто за?
Разом вскинулись руки, а тут еще кто-то выкрикнул из зала:
- Прав не тот, кто старше, а тот, кто мудрее!
Утром на съезд явился Гаджи, встали с мест, приветствуют его, и он, опираясь на палку, направился к трибуне:
- Мне передали, что вы тут вчера изрядно расшумелись, а решение, которое вы приняли, указывает, что съездом руководят... - поискал глазами Наримана, показал на него своей палкой, - недальновидные люди, вроде Наримана Наджаф-оглы. Вы что же, не знаете, кто такой Нариманов?! Он в кармане не имеет ни одной копейки, учится на мой счет, а здесь, при всем народе,- и обвел глазами президиум и зал,- смеет сеять анархию, произносит революционные, антиправительственные речи, вводит вас в заблуждение! Прошу образумиться, нет, не прошу, я требую отменить вчерашнее решение! Неужели не понимаете, что оно бросает тень на всю нашу нацию перед правительством, которое так много делает для процветания края? Не требовать у него мы должны, а просить! И не забывайте, что мы живем в русском государстве, да, да, господа, в русском государстве! - и, сойдя с трибуны, направился к выходу.
- Гаджи, постойте, выслушайте меня!
Гаджи недоуменно оглянулся, остановился на миг, не зная, идти или нет, но тут к нему услужливо подошли из партера и пригласили сесть.
Нариман стоял на трибуне:
- Господа! Наш уважаемый Гаджи прав: в числе его стипендиатов нахожусь и я и, к слову сказать, благодарен за его помощь! Но я не знал,- и тут Нариман повернул лицо к залу, избегая взгляда Гаджи,- что господин Тагиев помогает бедным учителям для того, чтобы не имели своего мнения. Если до сих пор господин Тагиев помогал студентам для того, чтобы жить только мнением господина Тагиева,- Нариман волновался,- то я не могу из-за своего прошлого омрачать позором и настоящее: молчать там, где нужно кричать. Никому я не давал права и не позволю за презренный металл заставить меня молчать, когда в это же самое время не только открыто говорят, но и проливают кровь за освобождение угнетенных народов от оков самодержавия! Перед всем съездом я с радостью отказываюсь от стипендии господина Тагиева, чтобы жить свободным от тиранов нашего времени и чтобы впредь потомки наши не продавали себя за презренное золото!
По рядам прокатился гул, в дальнем углу раздались аплодисменты. Гаджи встал и молча покинул заседание.
И этим будет хвастать: "Не просить, а требовать!"? Тут была важна решимость! Идея превыше. Превыше чего? Тогда он из прошлого глядел в будущее с великой надеждой, ныне - из будущего в прошлое, и смена знаков. Дни закрыли годы.
Гаджи велел конторщику поехать к Нариману домой на Кладбищенскую и дать ему знать, что выпады против себя оставляет на совести Наримана, договор нарушать не намерен. Передали также каллиграфическим почерком написанную копию договора, пусть Нариман не забывает,- помнит наизусть это долговое обязательство:
Я, нижеподписавшийся, коллежский секретарь Нариман Нариманов, даю это обязательство потомственному почетному гражданину Гаджи Зейнал Абдин Тагиеву в том, что так как он, Тагиев, неуклюжий оборот, выдаёт мне на дальнейшее образование в высшем учебном заведении в течение пяти лет. И так далее, целое состояние, обязываюсь возместить ему эту сумму полностью, в чем и подписываюсь - когда возместит?
А тут (Нариман в Одессе, возобновились занятия) письмо из Баку: убит, как провокатор, Мир Сеид. Чак-чук, Медный рудник и провокатор?! Нариман в Баку - из Одессы не дознаешься. Впрочем, не дознается никто ни тогда, ни теперь, одни лишь версии, наполняющие душу тревогой.
БЕЗЫМЯННАЯ ГЛАВА, или ВОЛОДЯ МАЛЕНЬКИЙ
Кто распутает, с чего началось? Может, с печати, которая Гуммету потребовалась, чтоб обезопаситься от провокаций, а когда изготовили (резиновый кружочек прикладывали к бумаге), Кардашбек спрятал её по совету якобы Мир Сеида в телефонной трубке? А тут обыск: все тот же урядник Прокопенко, как только вошел, - к телефонному аппарату, отвинтил крышку мембраны и достал, как важную улику, печать. О хитростях с телефонной трубкой жандармерия давно знала, были случаи, когда приказчики при миллионерах прятали так крупные купюры. И в те же дни пришло в Бакинское охранное отделение предписание из канцелярии наместника царя на Кавказе, что у них под боком вовсю орудуют мусульмане, которые с недавних пор включились в противоправительственные движения,- при этом в письме назывались, со ссылкой на собственную агентуру, имена особо опасных, кои подозреваются, в том числе Кардашбек и Мир Сеид.
В ответ на обвинения в бездействии ротмистр Орлик решил оправдаться: дескать, сеть в наших руках,- сидеть в Баку, не зная о том, что творится под боком? но что реализование указаний задерживается крайнею конспиративностью участников организации. Далее Орлик указывал, что Кардашбек года четыре назад состоял в качестве секретного сотрудника Бакинского губернского жандармского управления, затем оставил это занятие, всецело посвятив себя революционной деятельности... - вот тут у тифлисского полковника Душкина возникли сомнения в логичности размышлений ротмистра Орлика: какая к черту конспиративность, если в движении участвует бывший секретный сотрудник управления? А во-вторых, как же управление проморгало уход Кардашбека? Орлик назвал в качестве своего агента еще и Мир Сеида, воспринятое Душкиным с сомнением, что не мешало ему и этот пассаж о членах организации Гуммет в точности повторить в депеше за своей подписью в Санкт-Петербург; указать, что Гуммет насчитывает незначительное число членов, из коих известны жандармерии по агентурным сведениям и выясненные путем наружного наблюдения Ахмед-бек Агаев, один из организаторов мусульманской группы Дфаи, поставившей задачею своей деятельности вести путем террора борьбу с администрацией, если таковая будет принимать меры против тюрок на почве национальных столкновений с армянами; Кардашбек, ближайший сподвижник и правая рука Агаева, субсидирующий ряд изданий; Мир Сеид, числящийся в ряду экспроприаторов; Нариманов, наблюдение за которым затруднено из-за частой смены местожительства, ныне студент Новороссийского университета, активный газетчик, материалы коего служат возмущению общественного мнения среди мусульман.
При обыске у Кардашбека обнаружены: листовки и прокламации на тюркском и армянском языках, одна из них - Для чего нужна народу конституция? всякого рода гектографированные воззвания Комитета народной обороны соединенной мусульманской интеллигенции, а также писанный рукой переводчика Бакинского жандармского управления Алиева перевод устава боевой дружины партии Дашнакцутюн.
Кардашбек заявил, что да, состоял более трех лет негласным сотрудником управления, вел агентуру на свои средства, давал настолько ценные сведения, что по представлении департаменту полиции был награжден орденом Святого Станислава III степени; но его провалили, жизни грозила серьезная опасность, вынужден был уехать в Тифлис; никогда ни к какой партии не принадлежал, а что касается воззваний, то они оставлены у него накануне обыска Мир Сеидом, личностью крайне темной, бомбистом.
Орлик, дабы показать беспочвенность обвинений в бездеятельности, когда прежде дремавшая мусульманская масса создает свою политическую организацию, называет своими агентами двух из числа создателей Гуммета: Кардашбека и Мир Сеида; информация невзначай просачивается наружу, и тут главная ставка делается на Кардашбека: дать ему знать, что не он один служит, и его сведения можно перепроверить; а также подвигнуть к решительным действиям: коль скоро узнал, что Мир Сеид агент, есть вероятность, что может узнать о нём и Мир Сеид; а узнав, сболтнуть, ослепленный завистью к богатым.
Бунтовщики быстры на расправу с агентами охранки, и Кардашбек, опасаясь быть выданным, непременно опередит Мир Сеида, и тогда, как свершится казнь, косвенно подтвердится достоверность орликовских сведений насчет агента. А если главный агент, на которого жандармерия возлагала надежды, убит, то затрудняется немедленная нейтрализация политической деятельности мусульман, требуется время, чтоб жандармерия смогла восстановить свои ряды, - верим тому, чего нет, и не верим тому, что есть. Впрочем, Орлик убежден, что мусульманские партии - забава, в департаменте от страха в глазах двоится, мусульмане, как ему доверительно признался один из издателей-мусульман, народ тихий, доверчивый, реальной угрозы для властей не представляет, можно не особенно беспокоиться насчет верноподданности татар-адербейджанцев.