Ансгару неприятно было, что Хлюп перебил, может быть, важный разговор. Но и с этим конунгу пока пришлось тоже смириться, хотя такое положение, когда важный разговор прерывается из-за нелюдя, казался ему неприятным.
— А кого они подобрали и при каких обстоятельствах? — вернулся он к прежней теме.
— На обломках носового дракона с драккара по Ловати плыло пять человек. Четверо свеев и один урманин. Свеи за один большой обломок держались, урманин чуть отстал с другим обломком. Все в доспехах, потому рук отпустить не могли, иначе сразу бы пошли ко дну. Едва их вытащили в ладью, сразу драться стали. Урманин напал на свеев с кулаками — оружие в воде все пятеро растеряли. Едва растащить удалось. Свеи уверяют, что их средний двадцативесельный драккар был атакован на реке тяжелым тридцативесельным драккаром урман. Урмане таранили свейский драккар и попытались захватить. Но во время тарана обе лодки получили повреждения и пошли ко дну вместе с воями. Спастись удалось только тем, кто и приплыл по течению. Урманин утверждал…
— Я знаю, что мог утверждать урманин, — сказал Ансгар. — Он говорил правду. Двадцатирумный драккар был у нас. Мы вынуждены были атаковать, потому что нам перекрыли дорогу с красным щитом на мачте. Как зовут того урманина?
— Этого я не знаю.
— Как он хотя бы выглядит?
— И этого не знаю, потому что рассказываю только то, что поведал мне кормчий с другой ладьи. Единственно, я слышал, что урманин ведет себя большим господином и всех подряд ругает. В том числе и спасшего его кормчего. Кормчий разбираться сам не стал, буяна утихомирил кулаком, а потом передал и свеев, и урманина речной варяжской страже, а те отправили всех на правеж к князю. Поскольку все четверо свеев говорили одно и то же, а урманин был один, и рассказывал то одно, то другое, и вообще плел какие-то небылицы про меч, за которым охотятся свеи, и про утонувшего конунга, князь русов, который не терпит разбоя в своих землях, передал всех пятерых для суда свеям со стоящего у причала драккара. Те сразу же и отплыли.
— Утонувший конунг — это я, — хмуро признался Ансгар. — А меч, за которым шведы охотились, висит у меня на боку. А урманин, который всех ругает, мог быть моим дядей ярлом Фраварадом. Простые гребцы и воины так ругаться не стали бы.
Взгляд Вандала скользнул по мечу достаточно равнодушно.
А юноша с чувством уважения к себе положил левую руку на драгоценную рукоятку своего оружия. И вся его поза соответствовала титулу конунга, и голос тоже. И таким поведением Ансгар словно требовал к себе особого отношения.
— Прискорбно, но изменить что-то уже не в моих силах, — сказал словенский кормчий.
— Куда направился шведский драккар?
— Этого я тоже знать не могу, но, когда я сегодня утром шел в сторону Русы, мне навстречу попался двадцативесельный драккар из Дома Синего Ворона. Я знаю их символику — много раз встречался в разных гаванях. Судя по курсу, он направлялся в Славен… Но, сразу предупреждаю, я не уверен, что пленников передали именно туда. И не обязательно тот, первый, драккар поплыл в Славен, как попавшийся мне навстречу… А про этих сказать ничего не могу. Не буду путать вас, но шли они ходко и не остановились в ответ на мое приветствие… Впрочем, на приветствие они не всегда отвечают, что с дикарей взять.
— Мы можем догнать их? — спросил Ансгар у сотника Овсеня, демонстративно пропуская мимо ушей очередное слово «дикари». Но надоедать это слово стало сильно, и даже тогда, когда оно к шведам относилось.
Сотник только плечами пожал, поскольку он мог говорить исключительно о своих воях, своих лошадях и лосях, а они на ладье двигательной силы не имели.
— Если только они сделали в городе стоянку на ночь, — за сотника ответил кормчий Валдай. — Но они могут просто пройти мимо Славена и сразу двинуться по Волхову. Тогда сейчас они уже прошли часть пути по реке. Но мы быстрее идем и можем догнать их или на выходе в Онежское море, или уже на Нево-реке.
— Тогда не будем терять время, — решил Ансгар, как-то нечаянно принимая на себя командование. — Будем догонять…
— Будем догонять, — согласился Овсень.
— Если бы я знал, что кого-то это может заинтересовать, — прощаясь, сказал Вандал перед тем, как забраться на трап, — я бы расспросил все в подробностях. Счастливого пути и попутного ветра. Мне нет надобности перетомлять своих гребцов, и потому я буду идти неспешно. Все равно раньше завтрашнего дня до Славена не доберусь…
* * *— А мы до Славена когда доберемся? — видя нетерпение юного конунга и сочувствуя юноше, опять проявляя свою доброту, спросил сотник у стоящего рядом кормчего.
— Можем среди ночи, можем к утру, это не имеет значения, потому что среди ночи река перегорожена цепями. Все равно придется до утра стоять, стража не пропустит, а если будем требовать, нас встретят стрелами.
— Но можно же сказать, что мы преследуем шведов, — возмутился Ансгар, которому не терпелось догнать драккар Дома Синего Ворона и решить вопрос, который его волновал.
— Сказать можно. Но тогда нас вообще не пропустят, — невозмутимо заметил Валдай. — Никогда. Словене берегут свои торговые пути не хуже русов и репутацией устоявшегося спокойствия дорожат. Репутация их в безопасности Волхова. Город живет за счет пошлины. Тем более драккар принадлежит Дому Синего Ворона. Славенцы не захотят ссориться с теми, кто постоянно здесь плавает и приносит им немалый доход. И потому свои намерения лучше не раскрывать. Не волнуйся, конунг, все равно догоним. Дорога длинная, а скорость у нас выше. А до утра побережем гребцов. На Волхове им предстоит трудная работа, и потому ночь будем идти только под парусом. А догонять нам лучше уже в Ладоге-море или в Нево-реке, потому что на Волхове стоят словенские остроги, и они тоже могут доставить нам неприятности.
— И что? Будем терять такое драгоценное время? — спросил конунг недовольно и явно ожидая, что сотник его поддержит.
Но Овсень молча выслушал аргументы кормчего, более опытного в плаваниях, и так же молча принял их как неизбежность, с которой бороться бесполезно.
— Будем терять, — категорично сказал Валдай. — Я сейчас распоряжусь, чтобы гребцы пошли на отдых. Если сейчас поторопимся, имеем возможность дальше вообще не торопиться, потому что нам тогда придется возвращаться.
Кормчий словно не замечал желаний конунга или специально хотел делать все против этих желаний, и это злило Ансгара. Чем ближе он подходил к своей власти, тем больше возникало препятствий — так казалось юноше. Хотя внутренний голос говорил, что основные препятствия еще впереди. Но и в одиночку бороться со сложившимися обстоятельствами он тоже не мог — среди славян не было его слуг, и даже сотник Большака, которого он нанял, слугой по большому счету не был и при любом удобном случае готов был показать собственную независимость. И потому Ансгар вынужден был скрепя сердце согласиться. На ладье командовал не он, и даже не сотник Овсень, который казался более лояльным и которому самому не терпелось быстрее добраться до мест, куда увезли его жену с дочерью. И с этим нельзя было не считаться.
Распоряжения кормчего были сразу же выполнены командой. Ладья значительно снизила скорость в сравнении с тем, как шла раньше, хотя инерцию сохраняла еще долго. Три других ладьи быстро догнали первую и убрали весла, поравнявшись с ней. Сотник Овсень и кормчий Валдай разговаривали с экипажами других ладей громко и объясняли ситуацию. При этом не нашлось ни одного кормчего, кто высказал бы желание идти напролом. И даже руянский сотник Большака, казавшийся конунгу таким неукротимым и мало обращающим внимания на препятствия, согласно решил пойти отсыпаться. Но, скорее всего, с огорчением подумалось Ансгару, отсыпаться он решил в обнимку с подарочным бочонком хмельного меда.
Ильмень-море было спокойно, хотя ветер дул устойчивый, но не крепкий, и каких-то чрезвычайных обстоятельств погода не предвещала и в течение ближайшей ночи. Ансгар уселся на палубе, привалившись спиной к большой бухте скрученного под мачтой каната. У его ног сначала устроился только пес Огнеглаз, которому надоело смотреть сверху в воду и любоваться пенистой волной, что шла от носа, бесшумно разрезающего поверхность, потом подошли дварф Хаствит и причальный нелюдь Хлюп и сели по сторонам от конунга. Для полноты команды не хватало только кормчего Титмара, но тот уже несколько часов, как заметил Ансгар, проводит рядом с кормчим Валдаем, осваивая смежное для себя ремесло. На своем драккаре Титмар считался хорошим кормчим, но драккар имел совсем другой характер, там даже кормовое весло ставилось не на корме, как у ладьи, а сбоку рядом с кормой, и теперь Титмар собрался учиться управлять ладьей. Воспротивиться этому было грех, потому что в походе могут возникнуть любые обстоятельства, и тогда Валдая можно будет заменить своим человеком. Звать Титмара на отдых конунг не стал.
Причальный Хлюп тихо дремал, то прикрывая глаза, то открывая их, часто зевал, отгораживая рот широченной, как кормовое весло, ладонью, но окончательно, кажется, не засыпал. Хаствит, отоспавшийся за день, пытался освоиться с красивым кованым гребешком, который подарил ему кузнец Далята, и снова и снова брался за свою бороду, которую теперь уже не пытался расчесать целиком, но вычесывал по небольшому кусочку, начиная с нижнего края. Это давало заметный результат, и через час уже четверть бороды имела вполне благопристойный и даже величественный вид. Осталось только еще три четверти привести в порядок, потом так же обработать голову, и дварф грозился стать писаным красавцем, перед которым не устоит ни одна дварфиха.
А солнце тем временем неуклонно ложилось за горизонт. И хотя Ильмень-море было со всех сторон окружено землею, дальний берег, на который солнце ложилось, видно не было, как не было видно и словенского берега. Тем не менее к этому берегу ладьи медленно приближались, используя пока только силу ветра.
Сотник Овсень тоже устроился на палубе, на самом носу, но в одиночестве. Волкодлачка проводила время или с маленьким домовушей Извечей, что никогда не расставался со своим мешком, или со стрелецким десятником Велемиром, который не оставлял в покое шамана Смеяна и уже много часов вел с ним какую-то тайную беседу, прекращавшуюся, как только подходил сотник или кто-то другой. Волкодлачка тоже, кажется, в этой беседе принимала участие. Овсень видел, как десятник несколько раз обращался к ней с вопросом, и Добряна, видимо, каким-то образом на вопросы отвечала.
Извеча же, напуганный Ансгаром еще при погрузке, из страха перед волнами и вообще перед водой, поскольку плавать он не умел, предпочитал на палубу почти не подниматься.
Так все вместе встретили ночь. А ветер неуклонно приближал лодки к противоположному берегу не слишком великого по размерам Ильмень-моря…[5]
* * *Костры стало видно до рассвета. Сначала они показались звездочками, упавшими с неба в Ильмень-море и отнесенными волной вдаль, и только кормчий Валдай сразу определил:
— У берега лодки стоят. Люди кострами греются. К утру здесь воздух всегда прохладный. Сырости много. По берегу болота лежат.
Правота кормчего подтвердилась быстро. Костры стали приобретать очертания, стало заметно, как они вытягиваются к небу. Одновременно с этим видно их стало хуже, потому что на смену ночной темноте, оттеняющей свет костров, медленно подступала предрассветная серость, и где-то там, у берега, плотной молочной полосой поплыл над водой туман, какое-то время удачно сопротивляющийся идущему с восходной стороны ветерку и скрывающий берег. Однако на смену серости, когда стало видно уже не только костры, но и ладьи, стоящие у причала, и просто у берега, и даже фигурки людей на берегу, пришел рассвет. Солнце выглянуло несмело, но у края горизонта задержалось ненадолго, легко набирая обычную утреннюю скорость движения по небосклону.
— А где городские стены? — спросил причальный Хлюп, никогда в такую даль не забиравшийся, хотя он и имел среди знакомых славенских кормчих.
— Это еще не Славен, — ответил кормчий Валдай скорее не нелюдю, а другим, которые сами вопрос не задали. — Мы мимо берега проплывем сразу в Волхов. Здесь лодки ждут, когда цепь опустят. Пока они свою похлебку варят, мы к самой цепи проберемся. Свою похлебку варить будем, когда драккар догоним. А то и шведскую похлебку съедим, если они нас на берегу дождутся. Хотя наша, пожалуй, повкуснее будет…
В устье вошли и сразу почувствовали это. Волхов имел сильное течение, и, чтобы на скорости не терять возможность маневра, пришлось на парусе взять несколько больших рифов[6], но одновременно включить в работу по десятку весел с каждой стороны, чтобы течение не разогнало ладью, и при необходимости можно было провести маневр с помощью весел. На реке маневрировать следовало часто, потому что судов там стояло немало, а без весел, только под управлением кормчего, маневр был если не ограниченным, то, по крайней мере, излишне и опасно медленным. А при медленном маневре на заполненной судами реке легко с кем-нибудь столкнуться. Но, маневрируя удачно, без приключений продвигались вперед и вскоре увидели стены Славена. Стены казались мощными и высокими, не в пример стенам городища Огненной Собаки. И с двух сторон высились по обоим берегам реки. Это в действительности были настоящие стены, а не тын, и даже понизу, видимо, засыпные.
Валдай распорядился дополнительно подобрать парус. С почти уполовиненной его площадью скорость снизилась значительно, а потом парус подняли полностью и прошли остаток пути до цепи, перегораживающей реку, только на веслах и с помощью течения. Ансгару думалось, что при движении на веслах более широкая, чем драккар, ладья будет передвигаться медленно. Оказалось, что она ничем не уступала драккару, если не шла быстрее. Так, без парусов, все четыре ладьи одна за другой и подошли к причалу, но встали не у самого причала, где и места-то не было, а дальше, уткнувшись широким носом в береговой песок. И сразу сбросили трапы.
— Я бы тебе, конунг, не рекомендовал на берег спускаться, — сказал Овсень.
— Почему? — не понял Ансгар. — Мы с ярлом Фраварадом уже были здесь, и встретили нас с уважением. Меня должны хорошо помнить. Здесь знавали моего отца, и отношение к Кьотви перешло ко мне, похоже, по наследству…
— Вот поэтому я и не хотел бы, чтобы ты спускался, — настаивал сотник.
Ансгар смотрел вопросительно, не понимая смысла такого желания.
— Есть несколько причин… — Овсень все же объяснил. — Первая и главная — мы преследуем шведов и собираемся дать им бой. Твое появление на берегу подтвердит наше желание. Славенцы не хотят, чтобы кто-то воевал на их территории, не защищая их интересы. И постараются нас задержать, чтобы дать шведам уйти.
— Вторая причина — те же шведы, — за сотника продолжил объяснения кормчий Валдай. — У Дома Синего Ворона слишком большие торговые связи в Славене. Они могут кому-то заплатить, кого-то попросить, и тебя постараются задержать. И потому даже мы будем говорить, что плывем по торговым делам из Русы на Руян, а не из городища Огненной Собаки в Норвегию. Так будет спокойнее и надежнее.
— Да, — внезапно и сам юный конунг, осознав положение, согласился, и даже охотно. — Это все правильно. И вообще, лучше, чтобы не все знали, что я остался жив. Неожиданное мое появление дома будет для многих неприятным сюрпризом. Вы мне подсказали хорошую мысль на будущее. Такой сюрприз сразу покажет, кто на чьей стороне и на кого мне стоит в дальнейшем полагаться, а с кем предстоит бороться.
— Есть и еще мелкие причины, — добавил сотник, — но достаточно и этого. Если ты хочешь отправиться дальше быстрее, то жди нас на лодке.
Ансгар согласился. Аргументы, в том числе и его собственные, были слишком убедительны, чтобы с ними можно было спорить, хотя совсем недавно ему казалось, что титул норвежского конунга, с которым он свыкся, еще не став конунгом официально, должен быть почетным пропуском через любые заставы. Но славяне лучше знают местную обстановку, и юноша решил все же положиться на них. Это уже в его родных краях они должны будут на него полагаться и у него спрашивать, как им лучше поступить. И это естественно.
И Ансгар терпеливо сел к той же бухте с канатом, где проводил ночь. Хлюп с Хаствитом опять расположились рядом, ну, и конечно, пес Огнеглаз.
А на берег отправились кормчие всех четырех ладей, и с ними сотники Овсень и Большака.
— Это недолго, конунг, — пообещал десятник Велемир, как и Ансгар, оставшийся на палубе. — Скоро поплывем дальше… Если нужно плыть быстрее, Овсень с Большакой все устроят. Они умеют договариваться. Кроме того, у Большаки везде есть друзья. Слышал я, есть и здесь. Многие с ним в дальние походы ходили. А такие друзья друг друга всегда поддержат.
Волкодлачка отошла от ног стрельца и обнюхалась с Огнеглазом. Пес стоял слегка напряженный, с поднятой на холке шерстью, но, кажется, волчьего запаха уже не чурался и не старался спрятаться за людей или нелюдей, как бывало раньше. И даже осторожно помахивал иногда хвостом, показывая свое природное дружелюбие. Такое же дружелюбие демонстрировала и Добряна. Она всячески старалась показать, что она не волчица с человеческим разумом, а только человек, временно забравшийся в волчью шкуру.
Так и ждали.
Десятник оказался прав. Кормчие с сотниками вернулись скоро, и Валдай сразу стал отдавать команды. От берега отталкивались длинными и крепкими, хотя и гибкими, шестами. Песок еще не успел сильно обхватить нос ладьи и всосать его в себя, как случается при долгой стоянке, и потому на чистую воду Волхова вышли быстро. Ладья развернулась и готова была к продолжению пути. Хлопнул на ветру распущенный парус…