— Не собираюсь оказывать на вас давление в связи с этим вопросом, — сказал я, — но, как американец, надеюсь, что ваше решение относительно сотрудничества изменится. Мы не станем пока больше говорить об этом, если вы только сами не захотите вернуться к этой теме.
Я полагал, что это все, что я мог сделать.
— Благодарю вас, — сказал он, — я понимаю, что вы в связи с принятием на себя обязанностей моего защитника должны испытывать по отношению ко мне противоречивые чувства.
Потом мы беседовали о его прошлом. Я перестал направлять разговор, мне казалось, что ему хочется выговориться; я считал, что важно с первой же нашей встречи добиться взаимопонимания. Он рассказал, что происходит из известной в дореволюционной России семьи, и снова заговорил о своих патриотических чувствах и преданности по отношению к «матушке России». Я сказал, что во время пресс-конференции старался отдать должное его происхождению и провести грань между его делом и делами «предателей, являвшихся коренными американцами». Он считал, что это очень важно, и поблагодарил меня.
Я предупредил его, что, возможно, большое значение будет иметь установление его военного статуса: тогда при ведении его дела можно будет использовать договоренности, закрепленные в международных соглашениях. Он подтвердил, что на родине действительно носил военную форму. Однако, если в этом нет необходимости, предпочел бы, чтобы его не называли полковником, поскольку это может причинить ущерб его стране. Я спросил, как мне лучше называть его во время наших разговоров. Он улыбнулся.
— Почему бы вам не называть меня Рудольфом? Это имя не хуже других, мистер Донован.
В процессе нашего общения нельзя было не заметить (как мне ранее и сказал судья Абруццо), что Абель — культурный человек, великолепно подготовленный как для той работы, которой он занимался, так и для любой другой. Он свободно говорил по-английски и метко употреблял американские идиоматические выражения («твари, поймали меня без штанов»), знал еще пять языков, имел специальность инженера-электронщика, обладал обширными знаниями в области химии и ядерной физики, был одаренным музыкантом и художником, а также математиком.
Абель говорил со мной прямо и откровенно, и у меня сложилось впечатление, что он чувствовал себя со мной так свободно потому, что я в прошлом работал в Управлении стратегических служб. Он, наконец, нашел человека, с которым мог «поболтать», не беспокоясь о том, что его подслушивают. Во всяком случае, Рудольф — интеллигентный человек и джентльмен, обладающий чувством юмора. В процессе общения у нас невольно возникла взаимная симпатия, и у меня появился интерес к нему как к личности. Как человека его просто нельзя было не любить.
Не я один подпал под его обаяние. Он с некоторой гордостью рассказал мне, что в федеральной тюрьме другие заключенные также относились к нему по-дружески и с уважением.
— Они называли меня полковником, — сказал он. — Они не только понимали всю сложность моего положения, но и считались с тем, что я служил своей Родине. Кроме того, они всегда с уважением относятся к человеку, который, несмотря ни на что. не становится предателем.
Я заверил его, что как защитник приложу все силы и постараюсь добиться, чтобы на всех стадиях процесса была обеспечена надлежащая законная процедура. Затем я добавил, что, по моему убеждению, в интересах правосудия, адвокатуры и его самого необходимо, чтобы вся защита проводилась при самом строгом соблюдении правил этикета.
Абель полностью согласился с таким подходом. Он спокойно проговорил:
— Я не хочу, чтобы вы делали что-нибудь такое, что может умалить достоинство человека, честно служащего великой стране.
«Вот это парень!» — подумал я.
Я спросил, есть ли у него какая-либо просьба и не могу ли я что-нибудь сделать для него. Он ответил, что в его студии на Фултон-стрит находятся все написанные им картины.
— Они представляют для меня большую ценность — это часть моей жизни здесь, — сказал он. — Я боюсь, что какие-нибудь негодяи могут ворваться в студию и растащить картины. чтобы использовать их в пропагандистских целях.
Я заверил его, что позабочусь о его картинах и в случае необходимости буду хранить их где-нибудь у себя дома.
— Но все-таки, может быть, вы что-нибудь хотите получить сейчас? — спросил я.
— О да, — сказал он, — я хотел бы получить свободу.
Говоря это, он улыбнулся, а затем уже серьезно попросил присылать ему газеты, «за исключением желтой прессы».
Мы обменялись рукопожатием во второй раз. Мне предстояла встреча с репортерами. Мы беседовали с ним почти три часа.
Вечером, когда все мои улеглись спать и стало тихо, я долго сидел у себя в кабинете. Просмотрел с два десятка юридических книжек. Проанализировал дела о шпионаже, разбиравшиеся здесь и в Европе. Параграф за параграфом разобрал обвинительный акт. Он занимал двенадцать страниц крупного формата. Человеку, в одиночку берущемуся за защиту, он мог показаться очень внушительным документом. Акт состоял из трех пунктов, вменявших Абелю в вину следующее: 1) заговор с целью передачи Советской России атомной и военной информации (максимальное наказание — смертная казнь); 2) заговор с целью сбора такой информации (максимальное наказание — десять лет тюремного заключения); 3) заговор с целью пребывания на территории Соединенных Штатов Америки в качестве агента иностранной державы без регистрации в государственном департаменте (максимальное наказание — пять лет тюремного заключения).
Текст обвинительного акта, особенно те места, где говорилось о «явных действиях»[5], читался как увлекательный детектив или киносценарий. В сценарии место действия вполне могло быть перенесено из Бруклина в Вену или Лиссабон. Вот некоторые выдержки из обвинительного акта, утвержденного Большим жюри:
«Начиная с 1948 года или примерно с этого года… Рудольф Иванович Абель, известный также как Марк (псевдоним), и как Мартин Коллинз, и Эмиль Р. Голдфус, в нарушение закона преднамеренно и по своей воле вошел в сговор с Рейно Хэйханеном, известным также под именем Вик… и с другими лицами, не известными Большому жюри… с целью передачи сообщения и пересылки… Союзу Советских Социалистических Республик… документов, текстов, фотографий, негативов, фотоснимков, планов, карт, моделей, заметок, инструментов, приспособлений и информации, касающейся национальной обороны Соединенных Штатов Америки, и особенно информации, касающейся вооружения, оснащения и дислокации вооруженных сил Соединенных Штатов, а также информации, касающейся американской программы в области атомной энергии…
Составной частью указанного заговора являлось то, что обвиняемый… вербовал или пытался завербовать в качестве агентов некоторых служащих вооруженных сил на территории Соединенных Штатов Америки, которые располагали возможностью предоставлять информацию, касающуюся национальной обороны…
…Обвиняемый использовал коротковолновую радиостанцию, чтобы получать инструкции… от Союза Советских Социалистических Республик и чтобы передавать информацию правительству этого государства.
…Обвиняемый изготовлял «контейнеры» из болтов, гвоздей, монет, электрических батарей, карандашей, запонок, серег и так далее… пригодных для хранения секретных микрофильмов и микроточек и других секретных сообщений.
…Обвиняемый и его сообщники поддерживали связь друг с другом, помещая сообщения в указанные «контейнеры» и оставляя их… в заранее подобранных «тайниках» в Проспект-парке в Бруклине и в Форт-Трайон-парке (Нью-Йорк), а также в других местах…»
В обвинительном акте далее говорилось:
«Составной частью указанного заговора являлось также то, что… обвиняемый получал от Советского правительства… крупные суммы денег для осуществления своей незаконной Деятельности… Часть этих денег откладывалась для использования в будущем.
…Обвиняемый и некоторые определенные лица из его соучастников в случае войны между Соединенными Штатами Америки и Союзом Советских Социалистических Республик должны были бы создать тайные принимающие и передающие радиостанции для того, чтобы продолжать передачу… информации, касающейся национальной обороны США, а также должны были бы совершать акты саботажа против США».
В обвинительном акте перечислялось девятнадцать «явных действий», которые дополняли обвинение необходимыми деталями, подкрепляли обвинения в заговоре и соединяли действия всех его участников воедино. Прочитав перечень этих девятнадцати «явных действий», можно было проследить нити заговора от Кремля до США, увидеть, как основные его участники организовывали секретные встречи, пользовались тайниками и забрасывали сети в поисках информации и новых агентов. Перечень «явных действий» характеризовал также взаимоотношения Абеля с Хэйханеном. Там говорилось следующее: Абель проник в США из «неизвестного пункта» в Канаде 5 ноября 1948 г. В 1952 году в Соединенные Штаты прибыл подполковник Хэйханен, но он встретился с Абелем в первый раз лишь одиннадцать месяцев спустя.
К тому времени Абель уже устроился в своей студии на верхнем этаже дома № 252 по Фултон-стрит (Бруклин), около Бруклинского моста. Как впоследствии отмечало обвинение, советский резидент поступил «исключительно дерзко»: он устроился как раз напротив здания Федерального суда — штаб-квартиры всех органов, обеспечивающих соблюдение законности в Бруклине и Лонг-Айленде. За окнами своей студии он протянул антенну, чтобы можно было лучше принимать передачи на коротких волнах.
Шпионский центр Абеля находился по соседству также и с местным полицейским участком. Студия была для него прекрасным «прикрытием», поскольку она находилась в бедном районе Бруклин-Хайтс, где вот уже столетие художники, писатели и поэты вели тихую, замкнутую жизнь. Итак, 17 декабря 1953 г. Эмиль Р. Голдфус, он же Рудольф И. Абель, он же Марк, вселился в мрачноватую однокомнатную «студию», за которую платил тридцать пять долларов в месяц.
Летом 1953 года Абель впервые встретился с Хэйханеном (Виком) в мужской курительной комнате в театре в Нью-Йорке. В соответствии с инструкцией на Хэйханене был голубой галстук в красную полоску и он курил трубку.
— Можете не говорить пароль, — сказал Абель, — я знаю: вы тот человек, которого я жду. Пойдемте.
В течение последующих двух с половиной лет Марк и Вик периодически встречались. Во время одной из встреч Абель передал Хэйханену коротковолновый приемник. В следующий раз он передал ему для расшифровки зашифрованное сообщение, в третий раз он принес ему двести долларов и поддельное свидетельство о рождении. Дважды Абель отправлял Хэйханена по заданию — в Салиду (штат Колорадо) и в Куинси (штат Массачусетс). Вместе они совершали поездки в Нью-Хайд-парк (Лонг-Айленд), в Атлантик-Сити (Нью-Джерси) и Поукипси (штат Нью-Йорк). В обвинительном акте говорилось, что в Поукипси они ездили с тем, чтобы найти подходящее место для работы на коротковолновом передатчике (Хэйханен впоследствии жаловался, что Абель считал его ниже себя в интеллектуальном смысле и относился к нему снисходительно, «как к шоферу»).
Хотя Абель был арестован в номере отеля в Манхэттене, обвинение было ему предъявлено в Бруклине и перед судом он предстанет также в Бруклине, где находилась его оперативная штаб-квартира. Поэтому обвинительный акт был подписан прокурором Леонардом П. Муром (Бруклин и Лонг-Айленд) и Уильямом Ф. Томпкинсом, помощником генерального прокурора, ведающим отделом внутренней безопасности министерства юстиции. Томпкинс приехал из Вашингтона, чтобы руководить заключительной стадией расследования, проводившегося Большим жюри, и останется здесь. Он будет выступать на процессе обвинителем.
Было уже два часа утра, когда я отложил в сторону обвинительный акт. С момента моей утренней встречи с Абелем прошел длинный и утомительный день.
Четверг, 22 августа
Я пригласил на ланч прокурора Мура (в настоящее время он судья окружного апелляционного суда второй инстанции) и помощника генерального прокурора Томпкинса (в то время он работал в Вашингтоне в окружном суде, в настоящее время занимается частной практикой в штате Нью-Джерси). Было уже три часа, когда мы закончили нашу беседу.
— Хотя защита, конечно, должна представлять свои позиции в наилучшем свете, — начал я, — могу заверить вас: на процессе не будет споров из-за пустяков.
Я сообщил им, что Абель по своим собственным соображениям согласился с идеей защиты с достоинством.
Я отметил также, что в таком сложном деле одному адвокату защиты трудно соревноваться с безграничными возможностями федерального правительства. Я только приступил к изучению дела и уже с горечью ощущаю, что мне приходится противостоять министерству юстиции и целой армии сотрудников ФБР. Кроме того, с меня не спускают глаз Нью-Йоркская ассоциация адвокатов и пресса.
Я с надеждой упомянул о процедуре, применявшейся на Нюрнбергских процессах, в соответствии с которой защите предоставлялась возможность до начала заседания суда познакомиться с собранными доказательствами. Обвинение не могло предъявлять на суде какие-либо доказательства, ранее не представленные для ознакомления защите. Например, вечером накануне того дня, когда я представил в Нюрнберге в качестве доказательств кинофильмы о нацистских концентрационных лагерях, мы должны были неофициально продемонстрировать эти фильмы всем представителям защиты.
Это правило было позаимствовано из европейской судебной процедуры, и мы согласились применить его в Нюрнберге, поскольку стремились, чтобы во всем мире, и особенно в Германии, признали, что международные военные трибуналы обеспечивают справедливое рассмотрение дел.
— Полагаю, — заметил Мур, — что столь общее ознакомление до суда с доказательствами явилось бы неудачным прецедентом в сфере уголовного судопроизводства в нашей стране.
— Пожалуй, если говорить об обычных делах, — сказал я. — Однако в деле Абеля, как было и в Нюрнберге, затрагиваются международные интересы. Мы хотим, чтобы все страны признали, что американские суды обеспечивают самое справедливое правосудие. В частности, применяемые нами процессуальные нормы должны казаться рядовым европейцам справедливыми.
В принципе мы пришли к согласию, однако мои собеседники недвусмысленно дали понять, что предоставят в мое распоряжение только то, что должны предоставить в соответствии с федеральными правилами уголовного процесса, и ничего больше.
Затем Томпкинс заявил:
— Процесс будет достаточно простым. Он будет проводиться просто и прямолинейно — не потребуется предъявлять записей подслушанных телефонных разговоров или каких-либо других подобных улик. Обвинение не станет прибегать к методам, из-за которых Верховный суд отменил приговоры по другим делам о шпионаже.
Когда я спросил, будет ли обвинение требовать смертной казни, он ответил, что официальный порядок в настоящее время заключается в том, чтобы просто сообщить суду имеющиеся факты и не давать рекомендаций о мере наказания.
— Лично я, — добавил Томпкинс, — не считаю, что обвинение должно требовать смертного приговора, однако положение может внезапно измениться.
Разговор получился приятный и, как мне казалось, полезный для всех. В принципе мы и в дальнейшем постоянно достигали единства мнений.
А пока что процесс нависал, как штормовое облако на горизонте. Он был назначен на 16 сентября, то есть до его начала оставалось меньше месяца.
Пятница, 23 августа
В девять часов утра я встретился с прокурором Муром, чтобы обсудить вопрос о том, что делать с имуществом Абеля, которое не используется в качестве вещественных доказательств — с массой различных инструментов, книг и картин, которые Абель так хотел сохранить.
Мы с прокурором договорились, что вещи Абеля будут помещены в государственный склад с правом доступа к ним как обвинению, так и защите. 29 июня два сотрудника ФБР произвели обыск в студии Абеля и унесли двести два предмета. Они вновь вернулись туда 16 августа и забрали еще сто двадцать шесть предметов из кладовой, находящейся в коридоре рядом со студией. Эти предметы были упакованы в двадцать картонных и деревянных ящиков.
Вот что, в частности, было найдено ФБР (эти предметы отражают ту двойную жизнь, которую мой клиент вел в Соединенных Штатах): электрический генератор мощностью в треть лошадиной силы; коротковолновый приемник «Холли-крафтер» с наушниками; фотокамера «Спидтрафик» и большой набор фотооборудования и материалов; металлические винторезные головки и инструменты; многочисленные кассеты и обертка от фотопленки; напечатанные на машинке заметки на тему «Нельзя смешивать искусство с политикой»; карта парка Бэр-Маунтин-Гарриман, который является частью парка Полисейдс, и планы расположения улиц Куинси, Бруклина, Уэст-Честера и Патнама (штат Нью-Йорк), планы других городов — Чикаго, Балтимора, Лос-Анджелеса; гвозди, обрывки фотопленок, запонки-«контейнеры» и всякие другие мелочи, упакованные в тринадцать коробок «Сакретс», расписание прибытия и отправления международной почты; блокнот с записями математических формул, ноты, магнитофон и пленки с записями; альбом с эскизами, научные журналы и технические брошюры, банковская книжка; написанная масляными красками картина, изображающая нефтеочистительный завод; коробочка с профилактическими средствами и шестьдесят четыре кисти.
В половине третьего дня я первый раз посетил Абеля в камере предварительного заключения федеральной тюрьмы, занимающей не очень-то импозантное, но вполне отвечающее своему назначению здание на Уэст-стрит в Манхэттене. Я прошел через управляемые электрическими приборами тюремные двери и расписался в журнале (лишь один заключенный пытался совершить отсюда побег — и то неудачно).