Церковь была ближе к людям. И люди любили церковь. Огороженные крепостными стенами монастыри внушали людям уверенность и чувство силы, в том числе и силы духовной. И люди уважали монахов, монашество как некий духовный институт. Церковь — это духовная культура (и не только духовная, между прочим!). Монастыри — это духовная ученость. Монастырь — последнее прибежище людей, истомившихся по высшим истинам жизни. Церковь — это духовная уравновешенность людей, живущих в миру, в ладу с миром и с самим собой…
Уже из сказанного ясно, что ни в коем случае нельзя оценивать роль этих институтов Русской православной церкви по принципу: лучше — хуже, больше — меньше. Как руки и ноги нельзя оценивать по такому же принципу.
Шестой подвиг России РУССКАЯ ПРАВОСЛАВНАЯ ЦЕРКОВЬ
ПОЧЕМУ РУССКИЕ ОТКАЗАЛИСЬ ОТ ПРАВОСЛАВНЫХ КРЕСТОВЫХ ПОХОДОВ?
Более тысячи лет русский народ, русское государство и русская церковь продвигаются по сложным дорогам истории вместе. Для того чтобы назвать это шествие явлением земношарного масштаба, одной констатации факта будет недостаточно. Нужна более серьезная, масштабная во времени и пространстве объективация. Я попытаюсь очень коротко, в режиме бегущей строки привести вполне серьезные доводы, обосновывающие мое утверждение о том, что история Русской православной церкви представляет собой явление в жизни нашей планеты.
Сразу же нужно оговориться, что взаимоотношения между народом, государством и церковью редко бывали гладенькими, как никогда, ни на одном, более или менее исторически значимом периоде не была гладкой и спокойной сама русская история, русская действительность, то есть жизнь. Напряжённой она была, многогранной. Вспомним, например, X–XIII века, Киевскую Русь, Ростово-Суздальскую Русь. Это только в школьных учебниках говорится, что Русь приняла крещение и стала православной во времена Владимира Красное Солнышко, Владимира Святого. Но сам факт, что Русь крестил вчерашний язычник, многоженец, князь, имевший сотни наложниц, говорит о том, как сложно было священнослужителям в те переходные времена. Переходные из одной духовной системы ценностей в другую. Но справились они с этой задачей, о чем прежде всего говорит отсутствие в Восточной Европе в те века крупных столкновений на религиозной почве. Достижение? Несомненно!
Начало православия на Руси почти совпадает с эпохой крестовых походов западноевропейских рыцарей. Крестоносцы — надо отдать должное всем честным, преданным идее воинам — выполнили основную задачу, поставленную перед ними, нет, не Клермонтским собором 1095 года, но самой жизнью. Они не дали сцементироваться мощному мусульманскому государству в Передней Азии и северо-восточной Африке, обезопасив Западную Европу извне. Объединенные мощной идеей, увлекшись крестовыми походами, рыцари заметно снизили внутреннее напряжение в странах Западной Европы, не погрязли в междоусобных войнах, которые к середине XI века уже давали о себе знать. В те же времена, если верить источникам, в Западной Европе появилось много разбойного люда. С ним нужно было что-то делать. Клермонтский собор нашел хороший выход: многие разбойники отправились к Гробу Господню! Там у них была возможность и грехи замаливать, и богатеть, и ублажать свои разбойные инстинкты в битвах и сражениях.
В Восточной Европе в те века тоже были и Соловьи-разбойники, и социальная напряженность, и недовольство местных жителей политикой князей, и другие беды. В принципе, за Черным морем лежала Малая Азия, за Кавказом — богатые земли, на которых властвовали мусульмане. Почему бы не созвать, скажем, в Киеве или Чернигове собор по образцу Клермонтского, не найти своего Петра Пустынника и Урбана II, не завести собравшихся единоверцев пламенной речью и не крикнуть в конце: «Бог того хочет!»
Почему не пошла на это Русская православная церковь? Недоброжелатель может ответить так: «Она просто струсила!» Э-э, нет. Негоже оскорблять людей. А уж церковь православную тем более. Многие ее священнослужители доказали, что страха они не испытывают, что есть у них один страх: не совершить неугодный богу поступок, оберечь от этого сограждан, единоверцев. В жизни, конечно же, всякое бывает, и всякое бывало с некоторыми служителями церкви, но это — случаи частные. А мы говорим о церкви православной, как о духовном единителе, объединителе сильного, сложного народа, находящегося вдобавок ко всему в начале своего исторического пути. Здесь каждая ошибка могла принести бездну горя и страданий.
Русские князья и священнослужители Русской православной церкви, которая делала первые шаги в истории, понимали, что потомков великих переселенцев, забредавших в глухоманные места Восточной Европы ради мирной жизни, а не ради завоевания и не ради грабежа, поднять на такие дела, на дальние грабительские походы в чужие страны было просто невозможно! Даже если бы князья и митрополиты этого очень захотели бы. Но они и сами не желали решать государственные и социальные мелкие и крупные проблемы таким образом. Они, независимо от того, где была их родина, быстро становились неотъемлемой частью зародившегося народа русского и наперекор ему, наперекор себе идти не могли и не хотели.
ИСПЫТАНИЕ ОРДОЙ
Русское духовенство уже при хане Берке, брате Батыя, ощутило на себе благосклонное отношение со стороны повелителей Орды. В своей столице он позволил христианам отправлять богослужение по православному обряду, и с разрешения хана Берке «митрополит Кирилл в 1261 году учредил для них особую экзархию под названием Сарской, с коею соединил епископию южного Переяславля впоследствии» (Хара-Даван Эренжен. Чингисхан как полководец и его наследие. Элиста, 1991, стр. 194).
В 1270 году хан Менгу Тимур издал указ: «На Руси да не дерзнет никто посрамлять и обижать митрополитов и подчиненных ему архимандритов, протоиереев, иереев и т. д. Свободными от всех податей и повинностей да будут их города, области, деревни, земли, охоты, ульи, луга, леса, огороды, сады, мельницы и'молочные хозяйства. Все это принадлежит Богу и сами они Божьи. Да помолятся они о нас».
Хан Узбек еще больше расширил привилегии церкви: «Все чины православной церкви и все монахи подлежат лишь суду православного митрополита, отнюдь не чиновников Орды и не княжескому суду. Тот, кто ограбит духовное лицо, должен заплатить ему втрое. Кто осмелится издеваться над православной верой или оскорблять церковь, монастырь, часовню, тот подлежит смерти без различия, русский он или монгол. Да чувствует себя русское духовенство свободными слугами Бога» (Хара-Даван Эренжен. Указ. соч., стр. 193–194).
Подобные факты часто приводят те, кто считает явление на Русь детей и внуков Чингисхана благом. Мол, какие хорошие ордынские ханы — защитили Русскую православную церковь, проявив при этом благородство и политический такт. Конечно же, и о завидной веротерпимости ордынских повелителей говорят эти люди, забывая о том, что ханы, обласкав церковь, предоставив ей крупные экономические льготы, попытались расколоть русское общество, не смирившееся с поражением. Это был очень точный ход завоевателей! Они надеялись, что между церковью и русским народом возникнут серьёзные разногласия, которые вполне могут перерасти в гражданскую войну. Почему, в самом деле, священнослужители и все, кто работает на них, получили такие огромные льготы, а простолюдины — нет? Разве это справедливо? Разве это государственный подход? Нет. Это подход коварных захватчиков: разделяй и властвуй.
Но митрополиты всея Руси, епископы, игумены все новых и новых монастырей распорядились ханскими льготами очень мудро, по-православному. Расширяя свои владения, приобретая земли, деревни, села, города, они превращались в крупнейших феодалов средневековой Руси, остальные граждане которой вынуждены были отдавать довольно значительную часть доходов ордынским баскакам, а позже — с Ивана I Калиты — московским князьям. Богатства у русской церкви были огромные и постоянно пополнялись из пожертвований соотечественников, из сельскохозяйственных, ремесленных предприятий, принадлежащих церкви. Церковь превратилась в своего рода государство в государстве с центром на Боровицком холме, где дворцы митрополита и великого князя стояли по соседству и окнами смотрели друг на друга, что имело немалые шансы установить не только духовную, но и политическую власть над русскими княжествами, боровшимися друг с другом за главенство над Русью.
Идея создания Священной Русской империи по подобию Священной Римской империи наверняка волновала умы некоторых митрополитов, но по следам римских пап православная церковь не пошла в суровые для Руси XIV–XV века. Именно тем-то и отличается православие от католицизма, что оно больше заботится о Царствие Небесном, нежели о царствиях земных. Это очень большая разница. Это чувствовали русские люди, отдававшие в наследство церквам и монастырям свое богатство: кто-то избу небольшую да землицы клок, кто-то хоромы расписные да поля ухоженные, да угодья, да скотину. Об этом знали те, кто отказывался от всего мирского и уходил в монастыри, отдавая себя служению Богу и мечтая лишь о Царствии Небесном.
Монастыри в XIV–XV веках росли на Русской земле быстро. Некоторые ученые считают, что уже в те столетия они играли роль военных форпостов, занимая выгодные позиции на ключевых точках обороны, например города Москвы, Московского княжества. Но, как справедливо заметил еще академик М. Н. Тихомиров, «такое наблюдение находит оправдание в действительности XVI–XVII веков, когда эти монастыри были окружены мощными крепостными оградами» (Тихомиров М. Н. Средневековая Москва. М., 1997, стр. 217).
По этому поводу можно сказать и так. В XIV–XV веках возведение монастырей с военными целями, то есть как крепостей, своего рода волнорезов на пути к Москве, было невозможно потому, что ханы быстро поняли бы значение монастырей и вряд ли отнеслись бы к этому благосклонно.
Так или иначе монастыри всё же были способны укрыть за своими стенами не только духовное воинство. Это упустили из виду ханы. Они, видимо, понадеялись на то, что обласканное ими духовенство проявит к завоевателям верноподданнические чувства. Этого не случилось, хотя у невнимательных и не в меру воинственных людей может возникнуть такое мнение. В самом деле, Русская православная церковь не создавала личные, монастырские дружины для борьбы с ордынцами, не призывала русский народ к священной войне с ворогом проклятым, вела себя внешне очень тихо. Но вспомним ещё раз: «Там русский дух, там Русью пахнет!» Это строки придуманы не красного словца ради. Русский дух — невоинственный по своей сути. Иначе бы монастыри превратились в школы боевых искусств либо в обители военно-монашеских орденов. Ничего этого не было. Была вера, что Русь жива, что пока Русь слаба, что копить нужно силушку, копить.
Ни о каких крестовых походах русским думать было нельзя ни в XIII, ни тем более в XIV веке. Чтобы убедиться в этом, нужно внимательно изучить политические карты тех веков в странах, окружавших Русь. Сильные шведы, Тевтонский орден, Литва, Польша, Венгрия, степь со снующими с востока на запад тюркскими племенами. Против кого могли организовать хотя бы один крестовый православный поход русские князья и православная церковь? Против Орды? А что предприняли бы в таком случае шведы и все перечисленные соседи Руси? Они бы обязательно напали на неё.
Терпеть. Нужно было терпеть.
Любой человек, которому выпала в жизни такая участь — терпеть, долго терпеть, не даст автору солгать, что терпеть гораздо легче, если есть кому пожаловаться, с кем побеседовать, кому излить свою душу. Это — человеческое. А те, кому выпало слушать, утешать, беседовать, знают, как сложно успокаивать вынужденных терпеть. Сложное это дело.
Русская православная церковь, на мой взгляд, справилась с этой задачей и вообще с испытанием Ордой прекрасно. Русь с тяжелыми, но все же наименьшими потерями преодолела сложный временной интервал 1237–1480 годов во многом благодаря взвешенной, осторожной политике церкви в целом и многих священнослужителей в отдельности.
ВСЁ ЛИ БЫЛО ГЛАДКО?
Восторженное отношение автора данных строк к политике церкви может насторожить думающего читателя, который вправе задать следующий вопрос: но все ли было гладко во взаимоотношениях церкви со светской властью, с простолюдинами за многие века существования Русской православной церкви? Достаточно вспомнить Филиппа Колычева и Ивана IV Грозного, Никона и Алексея Михайловича Романова, Петра Великого, печальные для истинных православных события после Великой Октябрьской социалистической революции, чтобы с грустью ответить на этот вопрос: «Да нет, конечно же!»
Но потому-то я и причисляю историю Русской православной церкви к явлениям земношарного масштаба, что хотя и была эта история напряженнейшей, сложнейшей, полной драматических и трагических событий, но церковь всегда стойко держала удары судьбы и исполняла главное свое предназначение: она была с людьми, с народом. Это не громкие слова. Для того, чтобы обосновать это, мне придется вспомнить случай из личной жизни.
Давно это было, в 1972 году. Пришёл ко мне друг детства, сказал: «Хочу, чтобы ты был моим кумом». Я ему в ответ: «Ты же вроде бы как коммунист, и я кандидат в члены КПСС. Разве это правильно?» Он упрямо пояснил, стараясь не смотреть мне в глаза: «Дочка часто болеет. Теща пилит, говорит, что все некрещеные так часто болеют. Умрет, говорит, ты будешь виноват. Слушать противно. Лучше, думаю, крестить, чем каждый день слушать ее завывания. Будешь крёстным моей дочки?» Я, человек светского мышления, крещенный по православному обряду, так решил: меня матушка моя крестила, друг мой хочет (он хотел, потому и глаза прятал) крестить свою дочку, не буду я ему отказывать в просьбе. Не мы придумали, не нам отменять. Хоть и молодой я был человек, а до этой верной истины сам додумался, чем и горжусь, хотя далеко не всем моя гордость понятна и приятна. Так или иначе, я стал крестным, а потом еще несколько раз я становился крестным и никогда не жалел об этом и не жалею. Но вот ведь в чем дело! Даже в самые атеистические десятилетия XX века Русская православная церковь, священнослужители несли истины православной веры нам, грешникам, не чурались нас, берегли нас. И в годы самой страшной для нашего государства Великой Отечественной войны они были с народом: церковь и все священнослужители. А некоторые герои той войны, насмотревшись горя людского, нечеловеческих ужасов, ушли в церковь и служили ей верой и правдой всю оставшуюся жизнь. И коммунисты уходили в церковь, и комсомольцы, и рядовые, и офицеры. Церковь принимала всех. Пришел к Богу, и хорошо. Никаких анкет не требовала церковь, никаких покаяний. Коли пришел — значит, покаялся в сердце своем. Это — мудро.
В заключение этой для меня очень сложной главы я хочу поведать о патриархе Никоне, человеке, в судьбе которого отразились, быть может, главные противоречия между светской властью, церковью и народом русским.
ПАТРИАРХ НИКОН
В 1613 году, когда Никите, сыну Мины, было всего восемь лет, в России воцарилась династия Романовых и начался период, который кто-то называет бунташным веком, кто-то — боярским, кто-то и временем первых Романовых. С некоторыми оговорками период истории России с 1613 по 1682 годы вполне можно назвать и патриаршим: уж очень заметно было влияние Филарета и Никона на внутреннюю и внешнюю политику монархов. Какая же из точек зрения будет более точной? Какая же из сил (народно-бунтарская, боярская, монаршая или патриаршая) являлась доминирующей в те сложные десятилетия? Динамика и энергетическая насыщенность событий того времени говорит о том, что таковой силы не было. Время Никона отличается от предыдущей и последующей истории Русского государства тем, что движущей силой являлась сила сложная, представляющая собой суперпозицию всех вышеперечисленных сил: народа, уже окончательно поверившего в царя-батюшку, боярства, мечтавшего ограничить всевластие монарха, духовенства, решившего реализовать накопившийся с митрополита Петра мощный потенциал — экономический, моральный, духовный, и монархов, получивших у народа огромный кредит доверия, но оказавшихся между двух могучих сил — боярством и духовенством, упорно сдерживавших исторически объективное движение России к империи.
Если рассматривать жизнь и дело Никона с политической точки зрения (а он был прежде всего политиком!), то можно сказать, что он пытался создать по примеру Римской Русскую Священную Православную империю. Но логика движения Русского государства в XVII веке была несколько иной, чем представлялась она Никону-политику.
Москва испытала Никиту смертью. Умер первый его ребенок. Оплакали, отпели, похоронили, помянули. Чувствительный священник смирился с судьбой: Бог дал, Бог взял. Вскоре умер второй ребенок Никиты… Бог дал, Бог взял, Ему виднее. Никита и эту незаживающую боль души стерпел, но и третий ребёнок его умер! Оплакали, отпели, похоронили, помянули. Бог взял. Смерть третья заставила священника призадуматься. Никите показалось, что Бог повелевает ему покинуть людей с их мирскими заботами и уйти в монастырь. Получив откровение свыше, он рассказал о нем жене, уговорил ее постричься. Она, убитая горем, легко поверила, что так будет лучше.
Муж дал за неё в Московский Алексеевский монастырь вклад, она постриглась, а сам он, тридцатилетний, сильный, волевой, ушел в Анзерский скит, что на далеком Белом озере. Остров пустынный был, несколько крохотных изб стояли то там, то здесь. Священник Никита постригся в Анзерском ските и принял имя Никона. В избушке ютился он, по субботам ходил молиться в церковь. Царь присылал монахам ежегодное небольшое жалованье, рыбаки выделяли им часть улова, бедно жили монахи, но на судьбу на жаловались.
Старец Елиазар, начальник скита, взял с собой в Москву Никона, дело важное задумал старец — собрать милостыню для новой церкви. Много денег собрали они. Деньги и рассорили Елиазара и Никона. Появилось между ними недоверие, оно росло… и Никон покинул скит, перебрался на небольшом судне забредавшего в эти края богомольца в Кожеозерскую пустынь. Жизнь на островах Кожеозера еще суровее была. Никон отдал в монастырь последнее своё богатство — две священные книги, поселился на самом отдалённом острове, подальше от людей, поближе к Богу.