Бритни не торопилась с ответом, и я сообразил: она борется с совершенно новым для нее уровнем чувств.
– Ты тратишь его весьма быстро, – сказала она наконец.
Я уже в который раз взглянул на манометр, но он все еще показывал почти полный заряд.
– А если точнее, ты истратил 7,3 процента кислорода на преодоление всего пяти процентов минимально возможного расстояния.
Я снова уставился на манометр:
– Ты можешь считывать показания с такой точностью? – Это была обычная шкала с делениями. Есть приборчики и покруче, но слишком уж много астронавтов погибло из-за избытка цифр. Хорошо – порядок; не очень хорошо – скорее домой. В большинстве случаев этого вполне достаточно.
– Нет, в «шкуре» есть телеметрия. У меня ушло какое-то время, чтобы подобрать нужную длину волны, и было бы замечательно, если бы у тебя нашлось время налепить медицинские датчики, но я все же получаю разную техническую информацию, включая удельный расход воздуха. Поэтому спасибо тебе за то, что обзавелся этим костюмчиком. При других обстоятельствах он доставил бы мне массу удовольствия.
Я продолжал шагать, но ее последняя фраза едва не заставила меня сбиться с ритма. Я впервые поймал себя на том, что всерьез пытаюсь понять, как Бритни воспринимает и ощущает жизнь. Возможно, меня в свое время сбили с толку ее высказывания в духе «я маленькая девочка». Я знал, что она жива в том смысле, какого достигают лишь считанные компьютеры, но не скажу точно, насколько сильно я когда-либо это ощущал.
Черт, у меня до сих пор не было нужды надевать «шкуру», и я не ведал, что в ней такая хорошая телеметрия. А мысль о том, что для Бритни это может иметь какое-то значение, мне даже в голову не приходила.
– Не за что, – буркнул я в ответ, надеясь, что мои слова не прозвучат как запоздалая вежливость.
***Мы шагали молча. Я размышлял о Бритни и кислороде и пытался не думать о смерти.
Холм-аллигатор постепенно приближался, становясь все больше похожим на гору, чем на холм. Впрочем, когда поблизости нет деревьев или людей для сравнения, все начинает казаться большим.
– Хорошо, – сказала Бритни, когда я сделал последние шаги по песку и под ногами оказались круглые камешки, по которым шагать оказалось ненамного легче. – Нам вовсе не обязательно взбираться на этот холм. Сверни влево и иди вверх по оврагу. – Снова пауза. – Надеюсь, я не ошиблась. – Еще одна пауза. – Моя карта не очень-то точна.
– В том, что я не смог увидеть больше, твоей вины нет, – отозвался я. Или в том, что я не успел подключить для нее какой-нибудь нормальный прибор вроде радара. Ей все приходится делать по навигационному счислению. И если мы выживем, то лишь благодаря ее умению. А если умрем, то по моей вине, потому что я приобрел «шкуру», а не обновил оборудование корабля. А она-то думает, будто я обзавелся «шкурой», решив купить ей игрушку. Вот ведь гадство. – Делай, что можешь, – добавил я. – Это все, о чем тебя можно просить.
Она молчала, пока я прошел шагов десять.
– Спасибо. – Еще несколько шагов. – Я тоже так думаю.
***Если бы я находился на Земле, то описал бы эти камни как речную гальку. Овраг, куда меня направила Бритни, выглядел метров тридцати шириной, с многочисленными боковыми ответвлениями и кучей той самой окатанной гальки под ногами. В пустыне Мохава я назвал бы эту яму «промоиной».
Когда ты в пустыне, промоина может стать и благословением, и проклятием. Иногда они подобны шоссе, но всегда коварны, потому что требуется поразительно мало, чтобы преградить тебе путь. Бритни упоминала глухие каньоны, но вполне хватает и валуна или двухметрового обрыва. Ну, при местной силе тяжести, пожалуй, и чуть больше двух метров. Но мне вовсе не хочется проверять, насколько высоко я смогу подпрыгнуть.
Да и передвигаться по промоинам не так уж легко, хотя на Земле по мере углубления в промоину ходить становится легче. К счастью, тот же принцип сработал и здесь. У входа камешки были мелкие, напрягавшие лодыжки при ходьбе. Чем дальше я шел, тем крупнее и тверже они становились. Но и теперь я не смог шагать быстрее, перейдя на своеобразную подпрыгивающую походку.
Как и в дюнах, я не мог поверить, насколько знакомым выглядит ландшафт.
– Похоже, здесь бывают ливневые паводки или внезапные наводнения, – заметил я. – Причем часто.
– Я бы на этот счет не беспокоилась. На Марсе тоже есть речные русла. Но там очень давно не было дождей.
– Хороший довод. – Если честно, я не очень-то и тревожился, но Бритни стала необычно молчаливой, и если дать ей немного поговорить, никому от этого хуже не будет. – А местный дождь, наверное, штука весьма неприятная.
– Жидкий метан. Видишь те утесы, похожие на гранит?
– И что?
– Скорее всего, они изо льда. Многие из этих возвышенностей – криовулканы. – Она опять меня удивила тем, что ничего не добавила к сказанному. Прежде – господи, неужели это было всего лишь сегодня утром? – она прочла бы мне лекцию о криовулканах минут на двадцать, прекрасно при этом зная, что суть этого явления мне понятна. Они очень похожи на земные вулканы, только вместо лавы из них вытекает водно-аммиачная жижа – единственная горячая жидкость при таком климате.
Я заметил, что стал дышать тяжелее, и оглянулся. Трудно сказать, но, судя по далеким дюнам, все еще заметным в V-образном желобе каньона, похоже, что мы поднялись на довольно приличную высоту.
– Как там дела с воздухом?
Должно быть, Бритни ожидала этого вопроса:
– Лучше, но все еще неприемлемо. Первоначально ты делал шесть километров в час, с максимальной дальностью шестьдесят – при условии, что без отдыха, но это маловероятно. Затем прибавил до восьми или девяти километров в час, но ты тратишь воздух в той же пропорции, так что дальность все равно остается менее ста километров. А овраг довольно извилистый, поэтому не все эти километры пройдены в нужном направлении.
– Другими словами, у нас ничего не получится.
– Я этого не говорила.
– Это сказал я. – Я остановился и присел на валун. Или на большую глыбу льда. Господи, ну как такая знакомая на вид местность может быть настолько мерзкой?
Я знал, что должен сделать, но сперва хотел решить другую проблему.
Большую часть жизни я был одинок. Теперь у меня есть некто, кто от меня зависит, хочется мне этого или нет. Некто, кто мыслит фемтосекундами, и у кого этих фемтосекунд слишком много, чтобы тратить на тревоги. Но этот же некто синхронизировал темп своей жизни с темпом моей жизни, а это означает: когда Бритни думает, что воздух кончается, то до этого события не просто базиллион фемтосекунд, а… завтра. Как для нее, так и для меня.
Ей требовалось нечто большее, чем отслеживать путь по примитивной карте, наблюдать за расходом воздуха и тревожиться о том, что она, возможно, ведет нас к смерти.
– Ты знаешь, что такое ПВП? – спросил я.
– Нет. А мне следует это знать?
– Отнюдь, это жаргон астронавтов. – Я вздохнул и встал. Стены промоины были здесь слишком крутыми для того, что я задумал. Надеюсь, я просидел здесь не слишком долго – если придется возвращаться, то это станет катастрофой. – Если кратко, это количество кислорода, потребляемого в состоянии покоя.
– Ноль?
– Очень смешно. – Вообще-то, шутка была хорошим признаком. Быть может, она не настолько впала в отчаяние, насколько я опасался. – Так вот, хочу знать, сколько потребляю я. Насколько точна телеметрия?
– Более или менее. Сейчас ты потребляешь 980 миллилитров кислорода в минуту. Максимум составлял три литра.
Это когда я выбивался из сил, карабкаясь на ту дюну.
– А нижнее значение?
– Когда ты отдыхал, оно упало до 320, но продолжает снижаться.
– Хорошо. Пусть будет 250. При размерах моего тела минимум потребления находится вблизи этого значения.
– Из этого следует, что ты проживешь примерно еще шестьдесят четыре часа, сидя на валуне. Может, и больше, если заснешь.
– Отлично. Идею ты ухватила. При двадцати ПВП мы проживем чуть меньше трех с половиной часов. – Но такой темп выдержать не сможет никто. – При десяти, – такой темп я недавно смог некоторое время поддерживать, – воздуха хватит на вдвое большее время.
– Ясно. Сейчас расход поднялся до 4,7, но ты едва делаешь семь километров в час.
– Это потому, что местность стала более трудной.
Промоина заставляла меня нервничать все больше и больше. Мне было наплевать, что ее сформировала метановая река, размывшая криовулканический аммиачно-водяной лед – она сужалась и становилась круче, а это плохие признаки. Склон, по которому нельзя взобраться – это очень серьезный риск. Черт, возможно, мы даже наткнемся на водопад с прудом из метана у подножия. Даже если дожди здесь идут редко, жидкий метан может испаряться целую вечность.
Пожалуй, я смог бы при необходимости заставить себя перейти вброд небольшой метановый пруд, но и это, и карабканье по камням станет делом медленным и тяжелым.
– Итак, вот тебе новая работа, – сказал я, хотя на самом деле лишь подбросил ей новую цифровую игрушку. – Помоги отыскать такой уровень физических усилий, который дает максимальную отдачу на единицу затраченного воздуха.
– Могу сказать прямо сейчас, что это не был первый час пути.
– Конечно, нет! Мы же шли по песку. – И по той проклятой гальке в нижней части промоины. Настала моя очередь сделать паузу. – Следующая часть пути тебе тоже не понравится.
Впереди промоину намертво забили валуны размером с наш контейнер. На Земле я ни за что не преодолел бы такой завал без веревки. А здесь… предпочел бы не пробовать. Уж больно это напоминало места, где на тебя может что-нибудь свалиться.
Я принялся высматривать симпатичный пологий склон, но все они оказались на удивление крутыми. Если я соскользну и кувыркнусь вниз, то мне будет больно даже при низкой силе тяжести.
Бритни уже все сообразила:
– Собираешься лезть наверх?
– Да.
– Ты потратишь много воздуха.
– Да.
Пожалуй, ей это не понравится.
***Поначалу все шло не так уж и плохо. Может, гора и состояла изо льда, но его поверхность была покрыта камешками и грубой субстанцией, напоминающей почву. В результате – цепочка удобных ступенек. Подъем крутой, но вполне преодолимый.
Но криолава, очевидно, выходила слоями, совсем как лава обычная. По мере подъема я стал натыкаться на ярусы, похожие на слои свадебного торта. И каждый раз мне приходилось преодолевать рыхлые осыпи, отыскивая в них места с проходимыми скатами. Черт, черт, черт! Да, базальт образует такие ландшафты. Но лед?
Несколько раз мне приходилось буквально подтягиваться на руках к вершине особенно крутого уступа – и только для того, чтобы обнаружить выше следующий ярус. Чем выше я взбирался, тем мельче становились камешки, и тем легче они скатывались при малейшем прикосновении. Потревоженные, они падали целую вечность, осыпаясь медленными звонкими лавинами, пока не исчезали за краем уступа.
– Почему здесь все такое подвижное, черт побери? – взорвался я, не сдержавшись. Подъем все тянулся и тянулся, и всякий раз, когда я отчаянно искал опору для ног, я транжирил кислород. – Почему низкая сила тяжести не делает склоны более стабильными?
– Угол естественного откоса здесь такой же, как на Земле, – пояснила Бритни. – Это самый крутой склон, на который можно навалить камни, и они при этом не скатятся. Если проделать вычисления, то сила тяжести вычеркивается из обеих частей уравнения, во всяком случае, уравнения первого порядка. Но это нельзя назвать интуитивно очевидным.
– Интуитивно очевидным?
– Это такое выражение. Чтобы тебе было легче понять.
Легче? Черта с два. Бритни способна удивляться не хуже меня. Разница лишь в том, что в подобных вещах она очень хорошо умеет разгадывать ответы.
***Чтобы добраться до вершины, у меня ушло двадцать шесть минут при ПВП чуть менее девяти. Заметный удар по моему запасу кислорода, особенно если учесть, что к контейнеру я фактически не приблизился. Бритни лишь сообщила мне цифру расхода, но никак ее не прокомментировала. Я тоже промолчал. Стоило ли это усилие затраченного воздуха? Время покажет. И все же я ощутил возрождение надежды, выбравшись из клаустрофобии ущелья на вершину, где хотя бы видно горизонт.
Мы оказались выше, чем я предполагал – очевидно, криовулкан своими очертаниями уходил в глубь «материка». Холм-аллигатор остался где-то внизу, неразличимый с этой точки.
– А вулкан-то не маленький, – заметил я.
– Да. Задний склон изрезан множеством ущелий и оврагов, но, насколько я успела разглядеть во время спуска, его внутренний склон может оказаться тем, что вулканологи называют «блинчатый купол». Некоторые из них бывают в поперечнике более сотни километров. Если нам повезло, то контейнер упал где-то на вершине.
Это прозвучало не столь утешительно, как она надеялась.
– А если нет?
– Тогда он в каком-нибудь каньоне. Или еще дальше, в песчаных дюнах за дальним склоном.
А это уже и вовсе неутешительно. Мы отыщем контейнер только в том случае, если подойдем к нему настолько близко, что Бритни сможет установить с ним связь через слабенькую рацию «шкуры». А для этого нам необходимо находиться в пределах прямой видимости. Если контейнер упал в каньон, мы можем пройти мимо и даже не узнать об этом. Если же он далеко в песках, нам до него не добраться, потому что мне не хватит воздуха.
Что ж, жизнь в космосе меня кое-чему научила. Я уже давно понял: когда ситуация совсем плохая, надо сосредоточиться на тех операциях, какие ты в состоянии делать. Что же до всего прочего, то надо или сделать вид, что этого прочего не существует, или молиться – кому что больше нравится. Лично я не из тех, кто молится. Полагаю, что и Бритни тоже.
– Куда идти?
Такой долгой паузы еще не было. Может, она все же молилась.
– Выдай наилучшее предположение. Единственный действительно неправильный ответ звучит как «оставайся здесь».
– Спасибо. Честно. Это так ужасно. – Жаль, что она не может по-настоящему вздохнуть. Или сглотнуть, или что-то в этом роде. – Хорошо, медленно сделай полный оборот на месте. Мне было трудно отслеживать направление в каньоне. И еще труднее, когда ты поднимался.
Я выполнил ее просьбу. Блинчатый купол я увидел как широкий холм, образующий горизонт в том направлении, которое я назвал «материковым».
– Порядок, – сказала она. – Посмотри чуть левее самой высокой точки. Да, вот туда. Пойдем в эту сторону. Кстати, есть и хорошая новость – по моим расчетам, ты поднялся на несколько сотен метров. А чтобы ловить сигнал контейнера, запас высоты не повредит. Но нам нужно еще пройти не менее шестидесяти километров. Не исключено, что и сотню.
Шестьдесят километров. При силе притяжения в одну седьмую от земной, но с ослабевшими в космосе мускулами. Что ж, хотя бы грунт под ногами приличный. Вершина была гладкой, как я и надеялся – почти выметенная ветром. Жаль только, что Бритни не догадалась рассказать мне о блинчатых куполах до того, как мы вошли в промоину. Ведь промоины – не единственный удобный путь.
***Десять минут спустя я пытался вспомнить, когда я бегал в последний раз. В невесомости бегать невозможно, разве что в колесе центрифуги, а у меня не слишком маленький корабль – когда мне доводилось бегать в колесе, мне всегда казалось, будто я чья-то ручная белка, – поэтому я предпочитал стационарный велосипед. К сожалению, он тренирует не совсем те мышцы, что при беге. Тем не менее я развил хорошую скорость.
– Двадцать один километр в час! – сообщила Бритни. – Семь и восемь десятых ПВП! Это два и семь десятых километра в час на ПВП. Это правильная единица измерения?
– Не хуже любой другой. – Я поручил ей эту работу, лишь бы чем-нибудь ее занять. – Но главное, что я развил скорость, которая позволяет мне вести вполне нормальный разговор.
– А разве на это не тратится лишний воздух?
– Нет. Откуда у тебя эта идея? – Этот старый миф частенько встречается в фильмах, но, если не считать небольшого расхода энергии на работу голосовых связок, разговор всего лишь перемещает воздух в легкие и обратно. Кислород-то в воздухе никуда не девается.
– От Корабля, – призналась она. Бритни всегда называла так компьютер моего буксира, словно надеялась когда-нибудь с помощью позитивного мышления сделать разумным и его. К счастью, успеха она не добилась. Две Бритни сразу – это слишком много. – А ты откуда так много об этом знаешь?
Черт! Я и забыл, как она представляет нормальный разговор. Я помолчал, пытаясь разобраться, хочу ли я развивать эту тему.
– Слышала о рассказе «Костер»? – спросил я наконец. Глупый вопрос. Я ведь разговариваю с искином. Какое ей дело до подобных вещей? Но я действительно мало думал о том, что значит быть разумным искином, которому нечем заняться по ночам, кроме как рыться в библиотеке Корабля и надеяться, что я не умру во сне.
– Да. Это рассказ Джека Лондона о золотоискателе, который замерз насмерть, поскольку руки у него настолько закоченели, что он не смог зажечь спичку.
– Верно. – Я был потрясен. Почему мне не хотелось об этом говорить? Лишь потому, что это напоминало о нашей вероятной смерти? Об этом невозможно было не думать. – Так вот, меня поразило то место, когда он упал, не в силах сделать еще один шаг. Я все думал: неужели человек не способен сделать всего один шаг? А если способен, то почему бы не сделать следующий, и так далее.