– Доктора с его вопросом уличить нельзя, если он виноват – ведь он все обдумал заранее, – заметил Трофим Соболь.
– Предложите свой вопрос, – оскорбился Рейнгардт. – Мне зачем ваша роза? В колдовство я не верю.
– В колдовство не веришь, а к какой-нибудь девчонке вполне мог подбивать клинья. – Сорвал розу, а проклятие само нас нашло! Розы срывать нельзя!
– Можно, – Лидия Игнатьевна усмехнулась. – Но я этого не делала. Хотя так приятно было бы поставить в вазу на окне розу…
– Только у тебя нет ни вазы, ни окна, – сказал Распопов. – И, думаю, мою розу ты бы не взяла.
– На детектор, – предложил я. – Тянем жребий. Я согласен пройти исследование первым, с теми вопросами, которые предложит любой из вас.
Все подозреваемые вместе с Распоповым, санитаром Росляковым, Ангелиной Докукиной и увязавшимся за нами Трофимом Соболем двинулись на нижний ярус – туда, где в длинном бетонном каземате стояли детектор и много другой нечасто используемой аппаратуры.
– Вопрос: срезали ли вы розу в теплице Распопова для собственных целей? – предложила Ангелина. – А какие цели – вопрос второй. Мне можете задать другой вопрос, если до этого дойдет дело.
– Хорошо, – согласился я, садясь в кресло. Пока Росляков присоединял к рукам электроды и доставал из шкафчика на стене контрольную таблицу, остальные вытянули из шапки Соболя бумажки с номерами. Первой оказалась Лена Иванова. Вторым – Саша Ковалев. Он выглядел очень плохо. Больной, слабый, с трясущимися руками.
Ангелина активировала детектор, и тут же мое тело пронзил обжигающий, скручивающий разряд. Хорошо, что меня не привязали – я просто вывалился из кресла, кулем упав на бетонный пол.
– Сбой в системе, – спокойно заявила Ангелина. – Сейчас исправим. Что, Леночка, займешь место, пока Егор отдыхает?
Девочка заплакала. Видно, после удара высоковольтным разрядом я выглядел не слишком хорошо.
– Садись, дорогая, садись, – безжалостно хмыкнул Соболь. – Мне нужно знать, из-за кого болеют мои дети!
– Хватит! – закричал Шмаков. – Не мучайте никого! Розу взял я!
Трофим тут же подскочил к нашему образцовому ледовозчику и врезал ему по уху.
– Отставить! – прохрипел я. – За самосуд буду наказывать безжалостно! Пусть Вадим расскажет, для чего ему это понадобилось! И почему все болеют!
– Не скажу, – с неожиданной твердостью отозвался Шмаков. – Можете сжечь меня или выгнать из убежища, но я не скажу!
– А что, и сожжем! – Соболь уже кипел.
– Оставьте нас, – приказал я. – Мы поговорим, и тогда я приму решение.
– Да он тебе горло перегрызет, – с ненавистью глядя на молодого человека, провозгласил Распопов. – Уж если он покусился на мою розу…
– Выйдите, – повторил я. – Это приказ главного техника реактора. Люди подчинились – дисциплина все же вырабатывалась в нас годами. Вадим сел в кресло детектора.
– Мне очень жаль, Егор. Я не знал, как работает детектор – иначе обязательно признался бы… А детектор я мог обмануть. Потому что розу срывал не для себя и вовсе не для каких-то целей.
– Рассказывай.
– Дело касается не только меня.
– Тебе придется рассказать! Шмаков опустил глаза в пол и заявил:
– Я сорвал розу для женщины.
– Догадаться было несложно. Для кого?
Вадим снова замялся. Наконец решился и выдавил:
– Ее зовут Роза. Понимаешь, роза для Розы – так символично… Тем более, она рассказала, что никогда не видела цветка, в честь которого названа. Ей всего шестнадцать лет. Она не из нашего убежища – из БДБ-48. Работает ледовозчицей. Мы с ней познакомились на леднике.
Я опешил.
– Ты отдал розу незнакомой девушке? Которая неизвестно что может с ней сделать?
– А что она может сделать? Ты тоже поверил в колдовство, Егор? Мне стало стыдно.
– Нет, конечно… Но почему началась эпидемия?
– Когда я подарил ей розу, она была в таком восторге, что поцеловала меня.
– Без маски? – машинально спросил я и понял, что сморозил глупость. Целовать девушку в шерстяной маске? Когда сам в маске? Лучше уж пожевать кусок войлока!
– Да, без маски. Я люблю ее. Она – лучшая девушка на свете. Красивее, чем роза Распопова.
Стало быть, мы получили обычное вирусное заражение. Не слишком опасное, просто неудобное…
– И давно вы знакомы?
– Месяца три.
– Вот почему ты зачастил на ледник… Но за твои светлые чувства пришлось расплачиваться всему убежищу. Знаешь, каким может быть наказание?
– Изгнание?
– Да. Или возмещение ущерба. Я склоняюсь к последнему.
– Я готов, – обрадовался Вадим.
– Каждому пострадавшему привезешь по пять санок льда. Помимо обычной нормы, конечно. Думаю, года за три управишься…
– Ясно, – сник Шмаков.
– Но, с другой стороны, похоже, мы выровняли бактериологический фон с убежищем БДБ-48… И сможем чаще ходить к ним в гости, снимать там маски. Брать жен оттуда и отдавать в их убежище своих девушек. Это не так плохо: демографическая ситуация у нас не слишком хороша. Поэтому я снижаю виру до двух санок на пострадавшего. И еще ты можешь расплатиться кольцами – по договоренности.
– Так будет справедливо, – кивнул Вадим.
– Вот и отлично.
– Но я не хотел бы, чтобы кто-то узнал…
– Глупости. Глупости и предрассудки. Шила в мешке не утаишь. К тому же, я так понял, ты собрался с ней жить?
– Конечно. Только не сейчас – она еще молодая…
– Ладно, не беспокойся.
Выйдя к людям, ожидающим нас за дверью в технический зал, я объявил:
– Проступок Шмакова объявляется подлежащим прощению. Люди заболели по его вине, но в колдовстве он не виновен. Только в халатности. Каждому пострадавшему будет назначена вира – двое санок льда.
– Оно и ничего, – хмыкнул Соболь, представив, видимо, сколько льда достанется его семье. – Тем более, Шмаков – свой человек, что бы он ни натворил.
– А в убежище скоро станет больше народу? – тихо рассмеялась Лидия Игнатьевна.
Пожилому библиотекарю, знавшему толк в розах и в ухаживаниях, дополнительные объяснения не понадобились.
ГВИНЕТ ДЖОНС ЗАГРОБНАЯ ЖЕНА
В традиционном лар’зцском обществе, – говорил инопланетянин, – жену нередко хоронили вместе с мужем. Красивый обычай, как по-вашему?
Весь наличный Активный Состав межзвездного сухогруза уставился на него с некоторой тревогой. Этот прославленный пассажир, который предпочел составить им компанию, бодрствуя в перелете, любил поиграть со стереотипами. Никогда не поймешь, шутит он или нет. В черных глазах Сигурта, ромбовидных и с четким ободком, нисколько не похожих на овалы жителей Терры, поблескивали смешливые искорки.
– Нет-нет! Ее не хоронили заживо. Ничего подобного. Она поселялась в склепе: удалялась туда по собственной воле, чтобы остаток дней провести в покое и одиночестве. – Он почесал за ухом заостренным (точь-в-точь коготь) пальцем. – Знать и пейзане Лар’зца придерживались этой традиции вплоть до недавних времен. И, разумеется, изгои. Беженцы.
Они сидели в кают-компании: семеро звездоплавателей с Терры, неотъемлемые компоненты программного обеспечения, плюс один прославленный инопланетный археолог. В трюме путешествовали, держа путь на Галактическую Выставку, ценнейшие артефакты с планеты Сигурта. Атташе по культуре разных планет и их свиты совершали перелет в искусственном сне, но это черноглазое изящное существо с дымчатой кожей предпочитало бодрствовать. Терране не знали (поскольку не привыкли читать написанное мелким шрифтом), было «Сигурт» родовым именем или с ними летел тот самый Сигурт, который установил первый контакт. И пока никто не решался спросить.
Кают-компания была приятным помещением в серебряных с зеленым тонах – традиционное сочетание для цивилизации, делающей лишь первые шаги в межзвездных транспортировках. Сверху, словно сквозь листву, лился серебристый свет, покрытие пола имитировало траву и мох. Они сидели за круглым столом светлого дерева (на самом деле это было формованное керамоволокно, успешно выдававшее себя за полированную березу). Воздух казался свежим и сладким, и создавалось впечатление, будто они пребывают в просторном шатре, раскинутом на залитой солнцем поляне в какой-нибудь мягкой климатической зоне Терры. Но за стенами шатра бушевал невообразимый, безжалостный смерч. Гудение не смолкало ни на минуту, – экипаж (официально именуемый Активным Составом) его уже даже не воспринимал. А если бы этот низкий, за порогом сознания гул стих, у них все равно не хватило бы времени заметить.
Экипаж только что обнаружил призрак в одном из артефактов, которые они перевозили: со скуки суперкарго Папфило Ньюб прочел наконец строчки нонпарелью в грузовых документах. Речь шла о внушительном мавзолее, но обитающий в нем призрак принадлежал, так сказать, не официальному владельцу. Это было нечто под названием «Загробная Жена», своего рода вурдалак, в лар’зцской культуре обычно связываемый с местами погребения. Темнокожий холерик Надим, офицер по гомеостазису, в шутку спросил Сигурта: точно ли она мертва? Экипаж мало знал о его планете – помимо того, что продолжительность жизни на Лар’зце велика и представителям его расы свойственно впадать в кому, дабы пережить тяжелые времена. Сигурт беспечно ответил, мол, стопроцентной уверенности нет, отсюда и объяснение:
– Понимаете, Загробная Жена не обеспечивала себя сама, – продолжал он. – Она была отшельницей, садху[1], – он улыбнулся Надиму, но тот только мрачно насупился. – Слуги или члены семьи приносили ей еду и все необходимое, но саму ее никогда не видели. Вдовы крестьян, разумеется, просто переселялись на кладбище, оставаясь на виду у соседей. Их уход из общества был чисто формальным, ритуальным…
Младший помощник навигатора Рафаэль тревожно нахмурился.
– Вы говорите, что не уверены, мертва ли она? Но ведь этим памятникам тысячи лет! Нет, я не против, просто хотелось бы знать… Призрак – это, конечно, круто, но живой мертвец у нас внизу, ну…
В психологической топографии звездолета трюм всегда «внизу». Никто не рассмеялся. Раф страдал от кошмаров транзита, недуга столь же мучительного, как и морская болезнь, но на его работе это не сказывалось и страсти к этому странному «океану» не умеряло.
– Думаю, можно смело предположить, что она мертва, – отозвался лукавый инопланетянин. – В архивах Тене’Лар’зцх, королевского дома, которому принадлежала принцесса, есть запись, что впервые подношения остались нетронуты около полутора тысяч лет назад. По нашему времени. Кажется, это четыре тысячи терранских лет – я не ошибся?
Активный Cостав поспешил разом кивнуть. От таких величин становилось не по себе.
Чуть меньше, подумала навигатор Элен. Она знала, каково соотношение года Терры и того же периода на планете Сигурта, равно как и мельчайшие детали невероятных расчетов нынешнего путешествия. Ей захотелось поправить Сигурта, – но как выстроить фразу? Как определить это «когда»? Где точка отсчета, чья точка отсчета? Усилием воли она захлопнула ворота личного шлюза.
– Еда осталась нетронутой? – переспросила она. – Так они узнали? И что делали, когда еда Загробной Жены «оставалась нетронутой»?
– Ничего. – Заостренные зубы Сигурта блеснули в модифицированной разновидности агрессии, которая так свойственна гуманоидам во всей известной Вселенной. – Быстро вы догадались, Элен… Признаю вашу правоту. Поселившись в склепе, знатная женщина больше не показывалась никому на глаза. Слуги по-прежнему заботились о ее нуждах, но, согласно ее собственной воле и завещанию, им воспрещалось ее искать, а склепы и усыпальницы той эпохи представляли собой обширные лабиринты. Никто не может установить точную дату, когда знатная вдова переставала касаться подношений. – Он помолчал. – Разве не красиво? Через год или около того, в зависимости от литургического календаря, слуг допускали внутрь. Останки дамы находили, после чего устраивали похороны. Однако легенда гласит, что в случае с нашей принцессой тела не обнаружили. Поэтому в склепе «поселился» призрак.
– Наверное, однажды темной ночью она сбежала, – с облегчением решил Раф. И тут же покраснел: – Э… Прошу прощения. Бестактно с моей стороны, Сигурт, я не хотел вас обидеть.
– Ничего.
– Но вы ведь лар’зцец, Сигурт? – вмешался Картер, бесцеремонный судовой врач, носивший также нашивки капитана. – Ларзиот, Ларзиит? Или как оно там?
Картер был одним из тех, кому обязательно нужно самоутверждаться в присутствии ученых или знаменитостей. Он до смерти боялся выказать кому-либо или чему-либо свое уважение.
Инопланетянин было ощерился («Удивился двойному оскорблению?» – спросила себя Элен, хотя не стала бы утверждать наверняка). Лар’зцы – теперь обнищавший пережиток былой славы, утративший свое долголетие. Знаменитые гробницы, храмы, руины рассеяны по иссохшим пустошам, где фермеры с трудом добывают себе пропитание. Это все равно как сказать бразильцу, что считаешь его португальцем.
– В жилах моей семьи течет кровь Тене’Лар’зцх, хотя родство далекое.
Надим поерзал на березовом табурете: его явно тревожили мысли, с которыми остальные, судя по всему, были не согласны.
– Почему вы называете ее Загробной Женой, Сигурт? Почему не дамой, не хозяйкой гробницы? У вас ведь нет двух биологических полов, как у нас?
Надим был диалектиком до мозга костей. От скуки можно было умереть, когда он пускался в бесконечные объяснения: на самом деле нет непреложных доказательств того, что все варианты разумной двуногой модели с разных планет, наделенные искрой разума, способные к межзвездным перелетам, произошли от одного вида. Он горячо отрицал, что исходным штаммом был гоминид с Терры – предшественник Homo sapiens, который эволюционировал и исчез, оставив лишь слабые и крайне неопределенные следы. «Это лишь теория», – настаивал он.
А ведь он ученый.
Его следовало извинить (и члены экипажа прощали, поскольку очень терпимо относились к фобиям друг друга; Сигурт разделял эту черту, иначе не смог бы с ними бодрствовать). Нельзя забывать, что вера, будто Земля есть центр мироздания, когда-то считалась единственно справедливой и что многие видные ученые цеплялись за старую модель еще долгое время после появления новых фактов.
Диалектики предпочитали термин «существо». Им казалось, так они выглядят рациональными агностиками, но получалось как раз наоборот. Остальной Активный Состав называл своего именитого спутника «инопланетянином» – без малейшего смущения, потому что дома «инопланетянами» давно уже стали называть полиморфов, тех, кто поддался весьма распространенному увлечению менять свой облик и пол, и все забыли, что подобное определение может звучать обидно. Сигурт как будто ничего не имел против. Сам он звал их терранами.
Он был не просто знаменитым ученым, а истинным террафилом. Познания в языках терран он приобрел не ради этого путешествия, эти языки были его хобби. Он в два счета разделается с Надимом.
– В точку. – Сигурт задумался, подняв брови, всего лишь запятые черного бархата, такие же плотные, как и темный ворс (или мех), покрывавший его череп и спускавшийся вниз по шее и плечам. – Дайте-ка подумать… Нет, уверен, «жена» правильный термин. Жена – тот, кто остается, кто не может разорвать связь. Это социальный пол, а не биологический.
Надима это не удовлетворило.
– В идеале, – объяснял он, – все уважающие себя существа, говоря на человеческом языке, должны называть себя «оно»…
Элен вообразила пустынный ландшафт под пыльной чашей неба, иссушенные курганы с черточками надгробных камней (почему-то сами захоронения представились ей мусульманскими). Кладбище усеяно горестными сгорбленными фигурами у порогов убогих хижин; селения, лишенные старушек. Неужели Загробные Жены действительно выбирали изгнание? Или их принуждала железная рука обычая? Впрочем, в рамках данной культуры никто не признает его подавлением. Смерч на корабле в ее воображении превращался в песчаную бурю – под стать грузу. Но там, за метафорическим бортом корабля, – лишь белизна. Белая тьма квантового вакуума.
Она заметила, что Сигурт говорит «жены», а не «вдовы», хотя английский знает неплохо. Странно, подумалось ей. Нет вдов умерших, но есть жены гробниц.
– Не обманывайте себя, Бэтмен, – взорвался Надим. – У нас с вами есть кое-что общее. Не то, что мы родом с одной планеты, нет, это время, сила тяготения, водородные связи. Мы более или менее похожи лишь благодаря случайности в конвергентной эволюции. Вы кинулись на дешевое сходство, поддались туристическому мышлению: мол, отрицая наше различие, способны нас понять.
– А вы расист-придурок, Надим, – дружелюбно отозвался Сигурт. – И вообще, вы сию минуту прокололись.
– Что?!
Инопланетянин поднял руки, расправляя перепонки между изящными пальцами-когтями.
– Вы меня очеловечили. Вы назвали меня Бэтменом.
Надев скафандр, Элен отправилась в трюм. Гравитационный туннель выбросил ее в темноту, где она поплыла от рукояти к рукояти, следуя за аварийными огнями в главный грузовой отсек. Накачав атмосферу, она, стоило тяготению принять ее в свои объятия, коснулась пола и, сняв шлем, прошла через шлюз, а потом сделала несколько шагов в подводную пещеру. Жилые отсеки казались залитым солнцем островом высоко вверху…
Силовое поле, удерживавшее артефакты, не позволяло увеличить освещение, выставленное по параметрам консервации произведений искусства. «Педанты», – пробормотала она, любуясь тусклой, мерцающей пикселями картиной. Наибольшее впечатление производила лар’зцская часть коллекции: стоило, черт побери, платить громадные деньги за ее перевозку! Гробница с призраком была поистине гигантской, многоэтажной. От вида ее захватывало дух. Элен медленно обошла гробницу кругом, думая, что все жилые отсеки с легкостью уместились бы на одной террасе Загробной Жены.
Вход имелся лишь один – черный провал в форме слезы без двери, расположенный в двух метрах над полом. Вокруг него – нагромождение барельефов и мозаик. Чтобы попасть внутрь, придется карабкаться наверх. То ли лестницу оставили на Лар’зце, то ли здесь действовал какой-то скрытый механизм, как в пирамидах Древнего Египта… Скафандр мешал Элен, она неловко села, скрестив ноги по-турецки. Как и большинство моряков странного океана меж звезд, она редко покидала порт, когда корабль пришвартовывался. Даже окажись у нее больше времени и меньше бюрократических проволочек, ее не привлек бы молниеносный тур по планете Сигурта. Чего ради? Все равно увидишь слишком мало. А узнаешь еще меньше.