Вертолет увело вправо, потом он выправил курс, но скрылся позади, когда моя машина пронеслась под ним. Я чувствовал, как пилот сражается с механизмами управления, борется с автоматической системой, которая вдруг очнулась и выступила против него. Однако я не снижал усилий, стараясь увести аппарат в сторону, к земле…
Гудение в воздухе стихло, потом до меня снова донесся нарастающий звук. Я следил за обочиной дороги и не мог видеть своего противника. Он вынырнул в поле зрения слева, но довольно далеко. Понимание того, что пилот пытается меня убить, как-то не сразу проникло к тем уровням сознания, где содержаться страх, ненависть и другие способствующие выживанию инстинкты. Сердце мое стучало, и, когда дым в кабине стал еще гуще, я закашлялся. Кукурузные поля мы уже миновали, и теперь от края дороги начинались пологие холмы. Я снова заставил автопилот двигаться вправо и вниз. С надрывным воем двигателей вертолет подчинился приказу. Я совершенно отчетливо ощущал накал борьбы между человеком и машиной, сражающейся на моей стороне. Забыв про пулемет, пилот пытался справиться с механизмами управления, но я блокировал каждый его ход. В конце концов вертолет перевернулся и ринулся к земле.
Самого падения я даже не видел. Место, где вертолет врезался в землю, грузовик оставил позади, а дым в кабине становился все гуще. Когда я сумел наконец открыть окно, языки пламени уже начали прорываться из-под пола. Но меня беспокоило какое-то странное чувство… Человек, который вел вертолет, оставался для меня безликой абстракцией, существом, пытавшимся меня убить, хотя сам я не желал никому зла… А вот компьютер…
Я побывал у него внутри и только что его узнал. А затем принудил к действиям, принесшим ему смерть. Я оставался с ним до самого удара о землю, когда все его системы обезумели и тут же прекратили свое существование. В тот момент я испытал маленький всплеск чувства вины, хотя ни о каком разуме тут и речи идти не могло. Но когда вещь перестает быть просто вещью?..
Грузовик снова уводило с дороги. Я повернул руль, но ничего не изменилось. Нажал на тормоз — он тоже не работал.
Машина скатилась с дороги и понеслась вниз по склону пологого холма к торчащей в центре поля длинной каменистой гряде. Действовал ли я в тот момент рационально? Может быть, не совсем. Я скользнул в компьютер грузовика и обнаружил, что он мертв, за исключением двух-трех обслуживающих систем, которые тоже работали на пределе. Я чувствовал: мне приходит конец. А Энн, которую такая развязка вполне бы устроила, даже не было рядом… Впрочем, может быть, я зря о ней так думал. Не знаю… Когда-то я нравился ей, в этом я уже не сомневался. В прошлом мы действительно что-то значили друг для друга…
«На тот случай, Энн… — подумал я, четко выделяя каждую мысль. — На тот случай, если это действительно финиш… А я думаю, что так оно и есть… Короче, я знаю, что Босс получил информацию от машин, а не от тебя… Нюхай свои цветы… Если ты слышишь меня сейчас, я совсем не так хотел уйти из жизни, раз уж пришлось бы, но я знаю, что это не твоих рук дело… Я не стану проклинать тебя — несмотря на твои второсортные иллюзии — за то, что ты составила мне не так давно компанию… Жаль, что я не могу вспомнить больше, хотя… Ты единственный человек, который меня слышит сейчас. И на этом я с тобой прощаюсь. Но хочу сказать, что Барбье для тебя не самый лучший вариант. Нюхай свои проклятые цветы…»
…Затем шум мотора стал громче, еще громче, еще… Я не сразу понял, что это звук не только моего двигателя, и лишь через какое-то время почувствовал рядом присутствие других компьютеров, работающих. Затем мою машину обогнали тени. Затем резко толкнули…
Охваченный паникой, я потел и задыхался от страха, но, когда тени сравняли скорость и первый грузовик ткнулся в борт моего, до меня наконец дошло, что происходит.
Вслед за моей с трассы сошли еще две машины, настигли меня и теперь шли вровень. Та, что приблизилась справа, с лязгом и скрипом притерлась бортом к моему грузовику. Тут же нас толкнули с другой стороны. Металл скрежетал и гнулся, а у меня в голове, словно метеоры, проносились фрагменты недавнего сна, оставляя за собой клубящиеся следы страха.
Вид через лобовое стекло сменился… Огонь проник в кабину… Теперь я уже ехал не вниз по склону холма, теперь меня повернули. Словно двое слонов, помогающих раненому товарищу, два грузовика меняли мой курс, отворачивая от поджидающей у основания холма смертоносной каменной гряды.
Какое-то время я выиграл, но проблемы это не решило, потому что пламя по-прежнему наступало. Надо было выбираться из кабины. Это означало прыгать, а я прекрасно понимал, что, спрыгнув на такой скорости, разобьюсь насмерть.
Я выглянул налево. Грузовик с этой стороны уже отошел чуть в сторону и теперь толкал только тот, что справа. Всего метра полтора, может быть, отделяло меня от машины слева. Когда она толкнула мою в бок, дверца кабины у нее распахнулась, да так ее и заклинило.
Перепрыгнуть… Если получится… Должно получиться. У меня оставался только один шанс сохранить себе жизнь…
Я открыл свою дверцу, удерживая ее против набегающего потока воздуха, и осторожно развернулся на сиденье лицом к выходу. От ворвавшегося в кабину ветра пламя тут же выросло и прыгнуло мне на спину, опалив одежду. Я взглянул вниз, чего делать совсем не следовало. Потом, с трудом оторвав взгляд от проносящейся подо мной земли, снова посмотрел на спасительную кабину машины слева. Чего я жду? Когда страх съест последние остатки решимости? Выбора действительно не оставалось. Я внимательно посмотрел, за что можно ухватиться руками, и прыгнул.
…Ливень. Скрежет днища, когда машина клюнула носом… Крик матери… Грохот удара… Мрак, бесконечный мрак, который все не проходил и, казалось, никогда не пройдет…
Мрак.
Безмолвие.
Мрак и безмолвие.
А в самом центре этого мрака и безмолвия — боль. Моя голова…
Время от времени боль чуть отступала, и возникали ощущения — разум мой словно существовал сам по себе, плавая в каком-то дурмане отрешенности. Это чувство не вызывало протеста — все, что заглушало мысли, я мог только приветствовать.
Мне казалось, что я лежу на спине в каком-то помещении, хотя полной убежденности у меня не было. Кроме этого смутного ощущения и боли, я ничего не чувствовал. Однако позже мне начало казаться, что моя голова лежит на подушке.
Я попытался крикнуть и ничего не услышал.
Очень долго меня не оставляло подозрение, что со мной случилось что-то совершенно ужасное и несправедливое.
Как долго?
Дни? Недели? Я не понимал даже этого и только чувствовал, что времени прошло очень много.
Мысли мои снова и снова возвращались к аварии. Может быть, такова смерть? Этот бесконечный дрейф сознания в черной безмолвной пустоте, сохранившей лишь боль расставания с жизнью? Порой я действительно в это верил. Но иногда вдруг чувствовал как мне на лоб ложится чья-то невидимая рука.
Видеть…
Может, я ослеп? И оглох? От этих мыслей хотелось кричать. И если я кричал, то все равно ничего не слышал.
Мрак и безмолвие.
Постепенно боль унялась. А к тому времени я уже прошел через периоды паники, кошмарной иррациональности, уныния, летаргии, отчаяния. Случалось, я не мог догадаться, когда сплю, а когда бодрствую. Я знал, кто я, но не понимал, где нахожусь и сколько прошло времени.
Все это изменила пища. Зачем нужна пища бесплотному духу? Мне осторожно открывали рот и вливали туда — видимо, из пластиковой бутылки — бульон. Я давился, какое-то время задыхался, но в конце концов глотал.
Именно это ощущение позволило мне наконец понять, что я в больнице ослепший, оглохший, парализованный. Даже странно, как такое ужасное озарение может — хотя бы и недолго — сопровождаться чувством облегчения. Но по крайней мере я узнал, где нахожусь, и понял, что обо мне заботятся. Все мои мрачные метафизические предположения растаяли без следа. Я жил, и меня лечили. Теперь я даже мог надеяться на выздоровление…
Ход времени я замечал по кормлениям и, как мог долго, отгонял от себя мысли об аварии. Но в конце концов пришлось думать и об этом.
Живы ли родители? Может быть, мы лежим на койках, стоящих совсем рядом, или… Если они живы, каково их состояние? Как у меня? Я снова и снова прокручивал в памяти катастрофу. Может быть я пострадал меньше, потому что сидел на заднем сиденье? Или наоборот — машина перевернулась, и мне досталось больше всех?..
Совершенно невыносимые болезненные фантазии, когда невозможно узнать точно, как обстоят дела. Но сделать я ничего не мог и постоянно искал, чем бы еще занять свои мысли. Вспоминал о колледже, об экзаменах, которые наверняка пропущу, — возможно, уже пропустил. По минутам восстанавливал в памяти какой-нибудь самый обычный день из студенческой жизни, пытаясь вспомнить всех, кого я знал в колледже. Старался до последней мелочи припомнить расположение предметов, что находились у меня в комнате. Самые лучшие лекции, что я слышал, книги, которые читал…
Я придумывал для себя игры и играл в них до бесконечности. Дошло до того, что я научился сохранять в памяти все положения фигур на шахматной доске, но без настоящего противника игра не доставляла особого удовольствия…
И когда я уставал от всего этого, когда воображение ничего больше не могло подсказать, а спасительный сон не приходил и не приходил, мне начинало казаться, что лучше бы я умер. Раз я почти ничего не чувствую во всем теле, скорее всего поврежден спинной мозг или даже головной. Я понимал, что ничем хорошим это не кончится, если только скоро ко мне не начнут возвращаться хотя бы какие-то ощущения. Иногда от боли голова просто раскалывалась, и я с сожалением вспоминал о тех первых днях, когда меня накачивали лекарствами или наркотиками, от которых мне становилось абсолютно все равно. А временами у меня возникал вопрос, не схожу ли я постепенно с ума? Или, может, уже сошел?
Я пытался говорить. Слышу ли я свою речь или нет — не столь важно. Главное, чтобы меня услышал кто-нибудь еще. Один раз я начал повторять фразу «у меня болит голова» снова и снова. На самом деле голова не болела, но кто-то, должно быть, услышал, ввел мне сильное обезболивающее, и я опять «уплыл».
Эту хитрость я пытался применять довольно часто, но сработала она несколько раз. Видимо, они сообразили, в чем тут дело. Однако у меня возникла новая идея.
Почувствовав в очередной раз у себя на лбу чью-то руку, я попытался сказать:
— Подождите. Я в больнице? Если «да», надавите один раз, если «нет» два.
Одно прикосновение кончиками пальцев.
— А мои родители? — спросил я. — Они живы?
Ответ последовал не сразу, но по замешательству врача я и так понял, каков он будет. После этого я ушел в себя, замкнулся. Возможно, на какое-то время даже потерял рассудок.
Позже — возможно, спустя несколько дней — справился с собой и попробовал заговорить вновь. Почувствовав на лбу руку, которую уже долго игнорировал, я спросил:
— У меня разорван спинной мозг?
Два касания.
— Но поврежден?
Одно касание.
— Я поправлюсь?
Без ответа. Видимо, неверный вопрос.
— Есть шанс, что я поправлюсь?
Неуверенное касание. Не очень обнадеживающее.
— Глаза у меня повреждены?
Два касания.
— А мозг?
Одно.
— Это излечимо?
Без ответа.
— Операция мне поможет?
Без ответа. Неужели они ушли? Может быть…
— Мне уже сделали операцию?
Одно касание.
— Когда будет известно, насколько она успешна?
Без ответа.
— Черт! — произнес я и снова ушел в себя.
Спрашивать ни о чем не хотелось — ответы на те вопросы, что волновали меня больше всего, я уже получил. Позже я много раз чувствовал руку на лбу, но просто не знал, о чем спросить.
Последовало несколько долгих периодов, во время которых я, видимо, терял психическое равновесие; периодов, заполненных дикими, похожими на сны видениями, которые на самом деле были не снами, а какими-то бредовыми странствиями ума. Между этими периодами ко мне возвращалась способность мыслить нормально, и в один из последних таких периодов я решил попытаться сохранить свой разум. Зачем — я до сих пор не уверен. Может быть, само это решение было решением безумца. Иногда мне казалось, что будет лучше, если я потеряю всякое представление о причинности, всякое рациональное понимание себя. И все же я решил попытаться выстоять против надвигающегося хаоса.
Начал я с рассказа самому себе истории своей жизни. Сначала отрывочно, в общих чертах, потом все глубже и подробнее. Обратившись к детским воспоминаниям, я оттуда начал медленно продвигаться вперед и так несколько раз. Вспоминал лица одноклассников в начальной школе, отыскивая имена для каждого из них. Извлекал из памяти даже скатерти, ковры и картины на стенах, о которых не вспоминал годами. Каждого родственника, каждого друга… Одежду, которую носил когда-то давно… Свою первую драку и первую любовь. Каждую боль в своей жизни. Я перелистывал многочисленные рождества, дни благодарения, дни рождения, вспоминал, кто где сидел на праздничных обедах, подарки, которые дарили мне и которые дарил я, свадьбы, рождения, смерти… Дело, что вели родители… Это последнее заняло меня надолго, и я порой удивлялся, сколько невероятных подробностей можно обнаружить в памяти, если немного напрячься…
Дело, что вели родители?..
Я вспоминал компьютеры и все те игры, в которые я с ними играл. О каждом из них я думал, как о своих одноклассниках, поскольку многие компьютеры представлялись мне как бы самостоятельными личностями.
Я даже помнил, как я решил, что каким-то образом чувствую работу электроники внутри каждого из них…
Мне вдруг захотелось, чтобы у меня был компьютер, с которым я мог бы поговорить, и снова вспомнилось то странное, почти забытое все эти годы чувство.
Клик. Клик. Клик. Кликлик. Да. Именно так. И вдруг…
…Я увидел бесконечные ряды огней, вращающиеся кольца пламени, услышал треск контактов, щелчки переключений и последовал за яркими витками спирали в эту волшебную страну…
Словно я вернулся в детство. Именно такое у меня возникло ощущение. Только машина была не та, что воскресала в памяти, а другая, настоящая… Я вглядывался в помещенный где-то неподалеку большой компьютер. Никаких сомнений. Как мне это удалось и где он находится, я еще не понимал, но чувствовал, как перебегают туда-сюда данные, и, пока я смотрел, картина с каждой секундой становилась все отчетливее и понятнее…
Каким-то образом я вступил в контакт с больничным компьютером, оказавшись в его внутреннем функциональном мире молчаливым партнером и наблюдателем. В мгновенье ока я перестал чувствовать себя одиноким.
С тех пор, просыпаясь каждое утро, я убегал из реального мира и проскальзывал в эту удивительную машину, ставшую моим другом. Там, внутри, хранился колоссальный объем информации, которой я отдавал все свое внимание, перестав реагировать на возникающее время от времени смутное желание пообщаться с теми, кто меня кормит, лечит и моет. Всех этих людей я знал теперь по именам — кто на дежурстве, кто отдыхает, а познакомившись с личными досье, узнал и кое-какие подробности их биографий. Все меню я читал заранее. Прочел истории болезни всех пациентов больницы — в том числе и свою. Положение у меня было тяжелое с совершенно пессимистическим прогнозом. Чуть позже я обнаружил, что могу выяснить значение любого не известного мне термина через канал связи с компьютером медицинской библиотеки. Я даже знал, где находятся все мои пролежни, хотя сам их не чувствовал. Сведения из собственной истории болезни здорово меня расстроили, но зато теперь у меня появилось окно в мир, которого не было раньше.
Новые данные в историю болезни заносились с числами, и постепенно ко мне вернулось настоящее ощущение времени. Текли дни и недели, недели складывались в месяцы, а мое окно в мир тем временем росло и превращалось в огромный панорамный экран…
Больничный компьютер имел канал связи с полицейским, медицинская библиотека связывалась с университетским компьютером, тот — с военным, а этот — с метеорологическим и так далее и так далее. А по пути встречались банковские компьютеры, машины проектных фирм, частные компьютеры, выходы на иностранные системы…
При желании я мог «бродить» по всему свету, быть в курсе последних новостей, читать книги, в считанные секунды отыскивать необходимые факты, наблюдать за любыми спортивными играми и событиями реальной жизни…
Я научился укрощать магнитные потоки. Кликликлик.
Конечно, мне было небезразлично, что мое тело лежит без движения и без пользы. Но по крайней мере я снова стал частью большого мира. У меня появилось множество удивительных вещей, за которыми можно наблюдать. Забываясь, я мог целыми днями следить за какими-нибудь деловыми, политическими или военными манипуляциями с людьми, предметами, деньгами… Я видел, как одни корпорации захватывают другие, как проводятся экономические санкции в политически сложных ситуациях, как ведутся переговоры о профессиональном спортсмене экстра-класса, как гуманитарный университет реорганизуют в технический институт. Я предсказал самоубийство, заранее догадался об экономическом успехе океанографического концерна, присутствовал на операции по спасению потерянного спутника. Я уже не был одинок. Конечно, я хотел снова обрести свое нормально функционирующее тело, но по крайней мере мне перестали мерещиться разъедающие прикосновения безумия…
Я неоднократно задумывался — разумеется, задумывался, а как же? — о природе своей уникальной связи с машинами. Ни о чем подобном я раньше не слышал и не читал. Казалось, это какая-то неестественная форма телепатии между человеком и машиной. Я не один раз пытался уловить мысли людей, находившихся рядом, но из этого решительно ничего не получалось. Судя по всему, мой дар имел строго определенную направленность. Я понимал, что, должно быть, родился с какими-то крохотными зачатками этой способности. Но она никогда не развилась бы, не попади я в уникальные обстоятельства.