— Очень проницательно с твоей стороны.
— Пожалуйста, не нужно снисходительности, мистер Сауэрби. Я не ребенок. Ну, на самом деле, строго говоря и в глазах закона, предполагаю, я ребенок, но тем не менее ненавижу, когда со мной так обращаются.
— Я брошусь ниц перед тобой и буду проливать горячие слезы на ковер, — с ухмылкой сказал он, размахивая руками, как сумасшедший.
Я промаршировала к выходу.
— Флавия, погоди.
Я остановилась.
— Извини. Трудно перестать валять дурака за одну минуту. Это все равно как съехать на мотоцикле с дороги в поле: нужно несколько ярдов, чтобы остановиться.
— Может быть, нам лучше выйти наружу, — сказала я, — пока мисс Танти не спустилась и не обнаружила, как вы копаетесь в ее вещах?
— Боже мой! — воскликнул он. — Ты хочешь сказать, она дома?
— Наверху, — ответила я, указав подбородком.
— Тогда exeunt omnes,[42] — прошептал он, прижимая длинный палец к губам, и зашагал к дверям, преувеличенно высоко поднимая ноги, словно замаскированный взломщик в пантомиме.
— Вы и правда глупы, — сказала ему я. — Лучше бы вам прекратить это дело.
16
Мы стояли на берегу реки в конце Кейтер-стрит, подальше от ушей мисс Танти. Дошли туда мы в полном молчании.
Теперь единственными звуками были шум текущей реки и приглушенное кряканье парочки уток, плавающих кругами по течению.
— Извини, — повторил он. — От старых привычек не так легко отделаться.
— Это часть вашего прикрытия? — спросила я. — Валять дурака?
Я слышала, как термин «прикрытие» использовался в детективных передачах Филипа Оделла на «Би-би-си». В «Деле любопытной королевы», если я правильно припоминаю. Это означает притворяться кем-то другим. Кем-то, кем ты не являешься.
Крайне редко мне подворачивалась возможность использовать этот прием самой, поскольку почти все в Бишоп-Лейси прекрасно знали Флавию де Люс. Только когда я оказывалась на безопасном расстоянии от дома, я могла надеть маску другого человека.
— Пожалуй, да, — сказал Адам, покрутив себя за нос. — Вот. Я это выключил. Теперь я снова я.
Его ухмылка исчезла, и я ему поверила.
— Мисс Танти считает, что мы должны объединить усилия, — сказала я. — Сформировать что-то вроде детективного клуба.
— Делиться информацией? — уточнил Адам.
— Да, полагаю, она хочет именно этого.
— Я не был в курсе ее расследовательских устремлений, — сказал он. — Хотя, вероятно, следовало бы. И это значит, конечно, что ее вчерашнее отвратительное представление в церкви было чистой воды притворством. Равно и как широко разрекламированный нервный срыв сегодня утром. Ты очень ловко разгадала ее маневр, молодец.
— Я тут ни при чем. Она сама созналась.
— Но почему? Это же бессмысленно. Зачем предпринимать столько усилий, чтобы потом проболтаться, причем по собственной инициативе?
Сейчас он разговаривал со мной, как со взрослой, и надо сказать, мне это пришлось по вкусу.
— Может быть только одна причина, — сказала я, делая ему ответную любезность. — Она хочет сделать меня своим союзником.
Адам на миг прикрыл глаза и затем произнес:
— Думаю, скорее всего, ты права. Готова вступить в игру?
До этого момента мое согласие обычно подтверждалось кивком, но не в этот раз.
— Да, — сказала я.
— Хорошо, — ответил он. — Я тоже.
Он протянул руку, и я просто пожала ее, чтобы не говорил лишних слов.
— Теперь, когда мы партнеры, так сказать, есть кое-что, что тебе следует узнать. Но сначала ты должна торжественно пообещать мне, что не скажешь никому ни слова.
— Торжественно клянусь, — ответила я. Где-то я уже слышала это выражение, и мне показалось, что оно прекрасно подходит для этой ситуации.
— Еще я хочу, чтобы ты пообещала, что не станешь рыскать по церкви, по крайней мере в одиночестве. Если тебе покажется, что тебе зачем-то туда надо, дай мне знать, и я пойду с тобой.
— Но почему?
Не имею ни малейшего желания позволить верховодить мной человеку, годящемуся мне в отцы.
— Ты когда-нибудь слышала о «Сердце Люцифера»?
— Разумеется, слышала, — ответила я. — Нам рассказывали в воскресной школе. Это легенда.
— Что ты помнишь?
— Говорится, что после распятия Господа нашего, — начала я, повторяя почти слово в слово рассказ мисс Лавинии Паддок, проливавшийся в наши детские уши, — Иосиф Аримафейский доставил в Британию Святой Грааль — сосуд, содержавший кровь Христа. Когда Иосиф сложил свой посох в аббатстве Гластонбери, тот пустил корни, и вырос куст, подобный которому никогда прежде не видели. Это был знаменитый терновый куст Гластонбери, и из его ветки для нашего дорогого святого Танкреда вырезали епископский посох, или посох пастыря, куда вделали драгоценный камень под названием «Сердце Люцифера», который, как утверждали, упал с неба, и некоторые считали, что это и есть Грааль. — И я добавила: — Звучит запутанно.
— Отлично, — сказал Адам. — Ты можешь видеть верхушку его посоха, высеченную рядом с его лицом.
— Которое кровоточит, — с энтузиазмом добавила я.
— Ты подтвердила это в лаборатории? — поинтересовался Адам.
— Я собиралась, но мне помешали. Я видела, вы пробовали это вещество в церкви. Что вы думаете?
— Я подожду твоего химического анализа. А потом мы посмотрим, совпадут ли результаты в твоих мензурках с моими вкусовыми рецепторами.
— Что вы хотели мне сказать? — спросила я. — О чем я должна знать?
Лицо Адама стало неожиданно серьезным.
— В последние дни войны человек по имени Джереми Поул, с которым я был знаком в университете, проводил исследования в Национальном архиве и совершил поразительное открытие. Изучая кипы довольно скучных хартий, он наткнулся на маленькую книжечку, которая когда-то хранилась в библиотеке или скрипториуме аббатства Гластонбери, разграбленного — нет другого слова, чтобы описать произошедшее, — Генрихом Восьмым в тысяча пятьсот тридцать девятом году, несмотря на то, что бенедиктинские монахи, как говорили, были в хороших отношениях с королевской семьей. Полагаю, это доказывает тот факт, что королевская семья не была в хороших отношениях с бенедиктинцами. Вестминстерское аббатство, как ты помнишь, началось как монастырь бенедиктинцев.
Их библиотеки славились редкими и уникальными документами; а в Гластонбери хранилось большое количество свидетельств о ранней истории Англии.
На самом деле я ничего не помнила. Эту часть истории я никогда не знала, но мне понравилось, как Адам делает вид, что я в курсе. Он явно прогрессирует с каждой минутой.
— В открытии Поула была некая странность; хотя старинная переплетенная в кожу книжица была засунута среди множества заплесневелых судебных свитков из сыромятной кожи, ни над ней, ни под ней не было никаких указателей или отметок.
— Ее поставили туда недавно, — сказала я.
— Отлично. К такому выводу пришел и Поул.
— Кто-то ее там спрятал.
— Пять баллов, Флавия, — сказал Адам. — Отличная работа.
Я с трудом сдержалась, чтобы не отмахнуться.
— Пролистав ее, он пришел к выводу, что это хозяйственная книга, написанная по-латыни, и что ее вел келарь аббатства Гластонбери, некий Ральф: расходы и прочее, и тому подобное. Ничего особенно любопытного. Несколько заметок там и сям о происходящих в аббатстве событиях: ужасных бурях, смертях и засухах. Не хроника как таковая, а скорее дневник занятого человека, в первую очередь обеспокоенного кладовой, пчелами и состоянием огорода с травами, и именно поэтому Поул обратил на него мое внимание.
Как это бывает со многими монастырскими документами, книга была испещрена заметками на полях — теперь мы именуем их сносками; короткими записями на разные темы, например: «не забыть яйца», «медовуха для живота отца-настоятеля» (медовуха — это приправленный специями медовый напиток, ферментированный результат пчеловодства, модный в монастырях, что-то вроде современного пива «Гиннесс»).
Так или иначе, Поул лениво листал эти заметки — на самом деле это была не его стезя, видишь ли, — когда он наткнулся на слово adamas: бриллиант по-латыни. Более чем необычное слово для монастырских заметок.
В заметке на удивление сухо говорилось о смерти епископа — Танкреда де Люси.
В течение нескольких секунд мой мозг не осознавал, что услышали мои уши.
— Де Люси? — медленно переспросила я наконец. — Может ли быть…
— Очень возможно, — ответил Адам. — Фамилия де Люсов, как ты знаешь, древняя и имеет норманно-французские корни. Есть, конечно, известная история о сэре Томасе Люси из Шарлкот-парка в Уорвикшире, заявившем — хотя, скорее всего, он ошибался, — что к нему привели молодого человека по имени Вильям Шекспир, обвиненного в браконьерстве и убийстве оленя в Шарлкоте.
— Проклятие! — сказала я.
— Именно, — согласился Адам.
Он поднял камешек и швырнул его в сторону бултыхающихся уток. Они взволнованно закрякали, захлопали крыльями и снова вернулись к нырянию и плаванию.
— Но это не все, — продолжил он. — Ты хочешь слышать продолжение?
Я на него так посмотрела.
— Несколькими страницами дальше келарь Ральф записывает, что епископа похоронили — это тебя заинтересует: в Лейси.
— Не в Бишоп-Лейси?
— Нет. До его смерти он не носил это название.
Его погребли, по словам Ральфа, который наверняка был на похоронах, «с великой торжественной помпой в митре, мантии и с епископским посохом».
— С посохом, в который было вделано «Сердце Люцифера»?
— Именно, — Адам проговорил это так тихо, как будто нас могли подслушать. — На полях Ральф записал: «oculi mei conspexi» и одно слово — «adamas», что означает: «я видел бриллиант своими собственными глазами». Любопытно, что для своих заметок на полях он выбрал латынь.
— Почему? — поинтересовалась я.
— Потому что каждый человек в аббатстве мог прочитать их с такой же легкостью, как и сам дневник на английском.
— Может, кто-то другой сделал эту заметку.
— Нет, почерк тот же самый. Это значит, что у нас есть свидетельство очевидца — или почти очевидца — того, что святой Танкред был похоронен в митре, мантии и с епископским посохом, «Сердцем Люцифера» и так далее.
— Но почему никто это не обнаружил?
— История — словно кухонная раковина, — ответил Адам. — События идут кругами, до тех пор, пока, рано или поздно, не уходят в трубу. О многом забывают. Многое путают. Многое скрывают. Иногда дело просто в небрежности.
За последние полтора столетия попадались любители, превратившие в хобби поиски обломков нашей островной истории преимущественно ради собственного просвещения и развлечения, но с последними двумя войнами они почти перевелись. В наши дни прошлое — это роскошь, которую никто не может себе позволить. Ни у кого нет на это времени.
— А у вас? — поинтересовалась я.
— Я пытаюсь, — ответил он. — Хотя не всегда преуспеваю.
— Это все? — уточнила я.
— Все?
— Все, что вы хотели мне рассказать? Ради чего я дала клятву молчать?
Его лицо омрачила тень.
— Боюсь, — сказал он, — это только начало.
Он подобрал еще один камешек, как будто собираясь снова бросить его в уток, но потом передумал и уронил его между пальцев.
— Дело в том, — продолжил он, — что примерно в последние десять лет кто-то наткнулся на заметки келаря Ральфа и принял их всерьез настолько, что спрятал их поглубже в куче старого пергамента. И есть у меня такое подозрение, что все дело в бриллианте.
— В посохе святого Танкреда? — Я присвистнула.
— Именно.
— В его гробнице! — сказала я, переступая с ноги на ногу.
— Полагаю, да, — подтвердил Адам. — Ты что-нибудь знаешь о бриллиантах в истории?
— Немного, — ответила я. — Только то, что они когда-то считались одновременно отравой и противоядием.
— Так и есть. Считалось, что бриллианты могут делать невидимым, защищать от дурного глаза и, во всяком случае если верить Плинию Старшему, давать людям силу видеть лики богов: «Anancitide in hyfromantia dicunt evocari imagines deorum». В начале шестнадцатого века благодаря венецианцу по имени Камилл Леонард верили, что они помогают лунатикам и одержимым дьяволом. Он также полагал, что они приручают диких зверей и предотвращают ночные кошмары. Бриллиант на нагрудном знаке иудейского первосвященника, как некогда считалось, в присутствии невиновного человека становится чистым и затуманивается в присутствии виновного. И раввин Иегуда, как сказано в Талмуде, во время своего путешествия возложил бриллиант на просоленных птиц, и они ожили и улетели вместе с камнем!
— Вы в это верите?
— Нет, — ответил Адам. — Но я предпочитаю помнить о том, что если считается, что вещь может оказывать определенное воздействие, то часто так и бывает. Также мудро было бы помнить о том, что бриллианты, согласно поверьям, обладают определенной властью над человеком и могут даже заставить пойти на убийство.
— Вы говорите о мистере Колликуте? — уточнила я.
— Откровенно говоря, да. Вот почему я хочу, чтобы ты держалась от церкви подальше. Позволь мне с этим разобраться. Вот зачем я в Бишоп-Лейси. Это моя работа.
— Правда? — спросила я. — Я думала, это дело инспектора Хьюитта.
— Есть много всего на земле и на небе помимо инспектора Хьюитта, — сказал Адам.
— Могу я задать вам один вопрос? — поинтересовалась я, собираясь с мужеством.
— Попробуй.
— На кого вы работаете?
Воздух между нами внезапно похолодел, как будто подул призрачный ветер из прошлого.
— Боюсь, я не могу тебе ответить, — сказал он.
17
Вернувшись в Букшоу, я засела в лаборатории за свой дневник. Опытным путем я обнаружила, что изложение мыслей на бумаге помогает очистить разум точно так же, как, согласно урокам миссис Мюллет, яичная скорлупа очищает консоме или кофе, но в этом случае, ясное дело, просто действует химия. Альбумин, содержащийся в яичной скорлупе, обладает свойством притягивать и связывать мусор, плавающий в темной жидкости, и потом это все можно извлечь и выбросить единым комком: идеальное описание писательского процесса.
Я взглянула на Эсмеральду, водрузившуюся на чугунный лабораторный стенд и, склонив голову, присматривавшую за двумя яйцами, которые она снесла в моей кровати: двумя яйцами, которые я сейчас варила в закрытой стеклянной мензурке. Если ее и печалило зрелище трагической гибели ее отпрысков в кипятке, Эсмеральда этого не показала.
— Держи верхнюю губу, или клюв, жесткой, — сказала я ей, но ее больше интересовала бурлящая вода, чем мои фальшивые соболезнования. Куры намного менее эмоциональны, чем люди.
«Паровые яйца делюкс де Люс» — так я назвала мое изобретение.
Омерзительные яйца вкрутую с зеленым ободком вокруг желтка, смахивающие на планету Сатурн с ядовитыми кольцами, — их готовила миссис Мюллет, и одна мысль о них вызывала у меня тошноту — вынудили меня найти химическое решение проблемы.
Яичная скорлупа, рассудила я, состоит главным образом из карбоната кальция CaCO3, который хоть и не кипит, пока не достигнет очень высокой температуры, тем не менее при ста градусах Цельсия — в точке кипения воды — начинает разлагаться.
Если его подержать закрытым на пару десять минут, кристаллическая структура карбоната кальция ослабевает. Еще минут десять в холодной воде — и если яйцом легонько постучать по твердой поверхности и покатать его рукой по линии экватора, то скорлупа рассыпается на кристаллы и ее можно снять практически единым куском с такой же легкостью, как очистить мандарин. Белок будет плотным, но не резиновым, и желток приобретет идеальную желтизну нарцисса.
Прощайте, яйца вкрутую! Да здравствуют «Паровые яйца делюкс де Люс»!
Идеальное решение для всех, кто ненавидит возню со скорлупой вареных яиц или грызет ногти. Я напишу поваренную книгу и прославлюсь. «Флавия готовит!» — так я ее назову и стану известна как Яичная леди.
«Лучшая жизнь благодаря химии», как вечно пишут в своих рекламах в «Пикчер Пост» люди из «Дюпона».
Я взяла карандаш.
«Сердце Люцифера» — написала я, потом перечеркнула. Хорошенько подумав, я вырвала эту страницу и поднесла к пламени бунзеновской горелки, а потом смыла пепел в раковину. Хотя мне ужасно хотелось заняться описанием истории этого бесценного камня, я поняла, что не осмеливаюсь. Некоторые вещи небезопасно и неразумно предавать бумаге. Дневники и записные книжки могут быть прочитаны любопытными глазами. Такое случается.
Пока что придется ограничиться людьми.
АДАМ ТРАДЕСКАНТ САУЭРБИ — написала я на новой странице и подчеркнула. Это будет сложно. У меня столь смешанные чувства к этому человеку.
Признает, что он частный детектив, но кто его нанял? И что ему известно?
Странно, не так ли, что он не задал мне ни одного вопроса о моих собственных находках. Такое впечатление, что его ни капли не интересует информация, полученная мной.
Я провела линию, оставляя побольше места для Адама Сауэрби. Вернусь к нему позже.
Мисс Танти воображает себя детективом-любителем. К счастью, она считает, что Адам и я — тоже.
В качестве председательницы алтарной гильдии имеет безусловный доступ в церковь в любое время суток. Призналась, что разозлилась на мистера Колликута за то, что он за ней не заехал, чтобы отвезти ее к врачу, но вряд ли это может быть поводом для убийства. Другие мотивы? Музыкальные, вероятно? Она зарыдала, увидев, что в церкви капает кровь, «Прости меня, Господи», а потом попыталась убедить меня, что это было обыкновенное притворство. За что она просит прощения? (N.B. Вызнать у Фели).