— Шутник, — пробормотал я. — Надеюсь, где-нибудь мне в моих прошлых скитаниях повстречался. Я многих таких зарыл… А потом уже и зарывать перестал.
Он взглянул на меня внимательно, мечтательная улыбка сошла с хари:
— Да, ты таков… И он таков, что обязательно должен был нарваться. Не на тебя, так на другого дурня с мускулами и помешанного на дурацкой идее справедливости для всех. А я вот, более умеренный, выжил, обзавелся замком, охраной. Ко мне не подойти, не подступиться. Теперь я жизнь свою ценю, ценю!
Я вперил взор в дальний угол, где воины, уже наупражнявшись с мечами, бегали, изнемогая от усталости, с мешками камней на плечах, в то время как другие швыряли дротики в цель, дрались на дубинах. Я насмешливо скривился:
— Не понимаю.
— Чего?
— Имея в руках камень Силы, вызвавший такой пространственный смерч среди звезд, стоит ли тратить время на эту ерунду с мечами и топорами? Камень Силы, как я понял, способен насылать бури, что погубят целые континенты?
— И многое другое, — ответил он с удовольствием. — Но я человек предусмотрительный…
— Уже слышал, — напомнил я.
— А я хочу, чтобы ты это усвоил. Я предусмотрительный, потому предусматриваю всякое разное. Вдруг по какой-то невероятной случайности мощь камня Силы истощится? Или чужой колдун сумеет ее заблокировать? А старые добрые мечи да топоры никогда не подведут!
Я с тоской вспомнил про свой верный меч, проговорил тоскливо:
— Это верно, но пока они в руках…
Он самодовольно усмехнулся:
— А мой в моих руках.
Я оглядел его с головы до ног:
— Что-то не вижу на тебе камня. Или он настолько мал, что помещается в перстне?
— Увы, — ответил он с усмешкой, — камень великоват. Размером почти с барана, потому я держу его в своей личной спальне, куда нет входа никому.
— Даже женщинам?
— Никому — это значит, что никому. Женщин можно пользовать и на кухне, на конюшне, в прачечной или в поле на сене. В крайнем случае в чулане. Я не настолько глуп, чтобы допустить женщину даже к краешку тайны.
Он раздувался от бахвальства, хохотнул, посмотрел на меня с видом собственника, которому привели в жертву барана, что, если признаться, так и есть, попал я сюда, как последний баран, а Осман дышит в затылок и время от времени поднимает свой жуткий палаш. Де Жюрминель взглянул на мое помрачневшее лицо, с удовлетворением потер ладони:
— Если бы не ложка дегтя, то в бочке меда чего-то бы не хватало, верно?
— Это у тебя мед? — изумился я.
Он ухмыльнулся:
— А разве нет?.. Мое королевство процветает.
— Ты называешь это процветанием? Царство Зла?
Его глаза изучали меня с нескрываемым интересом.
— Да. А у тебя другие критерии процветания? Мой народ сыт, пьян и нос в табаке!.. Он пьет, жрет и беспрерывно трахается. Что еще народу надо?
— Телешоу, — ответил я зло. — И тогда картина будет закончена. Можно закапывать.
— Что такое теле… а, наверное, скоморохи? Ты прав, это было некоторое упущение, но я уже пригласил из других стран лучших клоунов, фокусников и жонглеров. А также искусных сказителей, чтобы могли одну сказку тянуть по несколько лет. Впрочем, раз ты у нас такой уж герой, даже благородный герой, то я тебе кое-что покажу…
Взгляд его показался мне чересчур недобрым, сердце захолонуло, я сказал торопливо первое, что пришло в голову, чтобы как-то выиграть время:
— А ты всегда такой серьезный?
Он сдержанно улыбнулся:
— У меня ровные красивые зубы, но я никогда не стану хохотать во весь рот… или во всю пасть, как бы ты сказал.
Хохотать так, что запрокидываешь голову, закрываешь глаза и весь трясешься, не замечая, что именно твои противник проделывает именно в этот момент.
По моей спине пробежал холодок.
— Здорово, — признал я. — Слушай, мы с тобой не сидели за одной партой?
— Вряд ли, — ответил он холодновато. — Просто я не картонный, не замечаешь? И советники у меня не полные идиоты. Более того, я к их советам иногда прислушиваюсь! Представляешь такое?
— С трудом, — пробормотал я. — Погоди, а где твой сын? Он покачал головой:
— У меня нет сына. Хотя его слабые попытки захватить власть и проваливались бы постоянно, но это бы отвлекало… особенно в такой момент, верно?
— Верно, — признал я. — Ну… а дочь?
Он кивнул:
— Ах да, дочь… Безумно красива, как и безумно зла, однако стоит ей взглянуть на тебя, и она мгновенно предаст собственного отца! На это рассчитывал?
По кивку его головы ко мне с двух сторон подошли крепкие амбалы, ухватили за руки. Я вскрикнул в отчаянии:
— Но;.. погоди! Ведь все равно ты обречен! Не усугубляй!.. Все ведь рухнет, зачем лишняя кровь?
Он усмехнулся холодно и остро:
— Уверен?
— Да, — ответил я, но в теле предательски дрожала каждая жилка. — Добро победит бобро…
— А вот я не уверен, — ответил он. — В последнее время в мире многое переменилось, верно? Как и эти замшелые понятия. Очень многие скажут, что это ты — Зло. Даже не потому, что это так, просто Добро осточертело, от него тошнит, всяк хотя бы в мечтаниях дерется на стороне Зла… а потом вообще перестает считать его Злом. Собственно, всякий человек Добром называет то, что ему нравится. А Злом, соответственно, то, что не нравится. Или что ему противно. Так что, если не оглядываться на вчерашний день, можно почти с уверенностью сказать, что это я на стороне Добра… Я не дурак, я сразу бы срубил тебе голову, рассек бы на куски, а потом все это сжег бы, а пепел развеял по ветру. А уже потом объявил бы о твоей гибели. Не делаю лишь потому, что я в самом деле неуязвим, и не брошу тебя в темницу, не брошу…
Он махнул рукой, мне заломили руки с такой силой, что затрещали кости, в глазах потемнело, я едва слышал, как с грохотом волочатся по каменному полу тяжелые цепи.
— Еще не вечер! — вскрикнул я отчаянно.
Он мельком взглянул на небо, губы чуть изогнулись в насмешливой улыбке:
— Трусишь? Это хорошо, люблю, когда трусят. Я, кстати, не обещал хранить тебе жизнь до вечера. Попадет вожжа под хвост, зарублю сейчас же. Но тебя зарубят не сейчас, а чуть попозже. Сперва кое-что покажу, посмотрю, как будешь корчиться.
Меня повели через двор, де Жюрминель посматривал с презрительным покровительством, обронил легко:
— Ты многого обо мне не знаешь. Например, я никогда не произнесу: «Прежде, чем я убью тебя, я хотел бы узнать одну вещь»…
— Почему? — спросил я.
Он скривил губы в язвительной усмешке:
— Потому что в этом случае моя гибель будет неизбежной. Я трезво оцениваю свои возможности, они велики, хоть и не безграничны. Зато мне не придется кричать: «Этого не может быть! Я непобедим!» Я тоже, как и ты, знаю, что после этого моя гибель не просто неизбежна, но и придет практически тут же.
Я сделал слабую попытку сменить тему:
— А почему у тебя воины упражняются на заднем дворе с мечами и топорами? Некоторые вовсе с дубинами! При такой непомерно магической мощи…
Он отмахнулся:
— Я же сказал, магия может и подвести, а вот топор и дубина никогда не подводят. Зато мой замок не возьмет приступом кучка грязных дикарей с палками в руках. Или это какой-то хитрый прием? Мол, я отвечу как-то по-другому на прежний вопрос, а тут ты меня и подловишь?
— Нет, — ответил я честно. — Просто с перепугу не помню, что и спрашивал. На самом деле я хотел узнать, гонец, которого ты убил, конечно же, сообщил тебе, что мы сумели уничтожить все твои заслоны, пройти горный хребет насквозь и подойти к твоему замку вплотную?
Он кивнул:
— Верно. Мне сообщили. Но откуда ты взял, что я впаду в ярость и убью гонца, принесшего дурную весть? Для чего, чтобы всем показать, какой я негодяй?.. Да кто же мне тогда служить будет? Нет, хороших гонцов найти трудно, как и верных помощников. Я обращаюсь со всеми дружески, плачу хорошо, а их детям дарю игрушки. Меня в моих землях обожают все: от самых бедных крестьян… хотя не такие уж они и бедные, если сравнивать с соседскими… до баронов и знатных помещиков. Я даже не стал заставлять дожидаться гонца, хотя я пировал и смотрел, как танцуют обнаженные девушки из дальних восточных племен. Он явился в самый неподходящий момент, но я тут же принял его!
Я сказал с горечью:
— Я заметил, что и на постоялых дворах ты провел кое-какие изменения.
— Верно. И во всех тавернах, трактирах. Раньше там были, как на подбор, наивные грудастые красотки, все девственницы, все праведные. Пришлось помучиться, пока заменил их на угрюмых бабищ, что не верят ни богу, ни черту. Зато я гарантировал, что у тебя по дороге не отыщется неожиданного подкрепления. Верно?
— Верно, — прошептал я раздавлено. — И весь край ты привел в порядок, чтобы я не мог найти союзников?
— Пришлось поработать, пришлось… Почистил от преступности, поднял уровень благосостояния, старикам обеспечил спокойную и сытую старость, укрепил границы, так что никто не рискнет с набегом. За это на меня молятся даже те, кто в первый год называл меня узурпатором, братоубийцей, воплощением Зла. А ты вместо поддержки получал пинки, прятался по лесам. Все равно мне сообщали о каждом твоем шаге! Простые крестьяне сообщали, которых ты шел освобождать.
Мы повернули за угол головного здания, эта часть двора отдана под спортивную площадку, так я понял, ее окружают десятка три зевак. В основном воины, но немало и челядинцев из числа дворовых: кузнецы, конюхи, водоносы. На середину круга как раз вышла женщина, ее тонкие руки поднялись в горлу, едва слышно щелкнула застежка, и плащ полетел в сторону, отброшенный небрежным жестом. На женщине остался хорошо выкованный шлем, перья развеваются яркие, длинные, блестит широкий металлический пояс… тонкие перчатки по самые локти, сапоги — чудо, что можно сотворить из простой кожи, но в остальном совершенно голая.
Некрупные тугие груди смотрят на меня красными сосками, изящный животик с едва заметной прослойкой жира, красиво круглится внизу, там треугольник светлой шерсти.
Что за мода, подумал я тоскливо, сражаться голыми? Или расчет, что мужчины сразу ослабеют?.. Во всяком случае, со мной такой номер не прошел бы. Я из мира эмансипации, у нас женщин принимают всерьез. Острее всего чувствуешь себя мужчиной, получив от такой вот раскрепощенной удар в промежность.
Де Жюрминель спросил с интересом:
— Ну как?
— Нормально, — ответил я равнодушно.
Его глаза расширились, он вгляделся с беспокойством, переспросил с недоверием:
— И что же… не резануло по душе?
— А должно резануть?
— Ну да, ведь ты же варвар! А варвары, как я слышал, при внешней грубости в душе чисты и непорочны.
Я замедленно кивнул и чуть не упал под тяжестью толстой доски и якорных цепей.
— Да, это про меня. Я вообще-то чистая овечка.
Он нахмурился, сделал знак стражам тащить меня дальше. За спортивным кругом, куда вышел угрюмый мужик и сразу вступил с голой амазонкой в схватку, собрался другой кружок народу, побольше, в основном женщины из числа прачек и кухонных работниц, а в середине круга черномазая обезьяна, явно только что с дерева, объясняла, вертя задом, благоговейно внимающей публике, как совокупляться на пальме, пользуясь еще и бананами. В этом случае, как получалось из ее слов, человек становится ну совсем уж счастлив, ибо снимает с себя остатки ограничений, обретает истинную свободу.
Де Жюрминель поглядывал на меня с живейшим интересом. Я понял, что должен как-то себя проявить, а то разочаруется и велит срубить голову прямо сейчас, спросил вежлива
— А если еще и посрать с дерева — совсем будет здорово, верно?
Черномазая обезьянища быстро окинула взглядом мои цепи. Ничуть не удивилась, даже улыбнулась поощрительно, все понятно, дура решила, что мне ндравится таскать это железо, металлист чертов, хуже того — мазохист, у меня не стоит без того, чтобы меня кто-то не отп… не отлупцевал по всей программе, не повозил мордой по битому стеклу, не втоптал в дерьмо. А раз я мазохист, то, понятно, демократ, все мазохисты — отъявленные демократы, иначе им нельзя.
Широко улыбаясь во весь натренированный понятно как и чем рот, она объяснила с чувством:
— Во время коитуса? Да, это великолепно! Лучше нет красоты, чем посрать с высоты! Это полное освобождение от всего, что пытался навязать человеку наш противник! Так исчезают комплексы, так человек обретает полное психическое здоровье! Когда испытываете оргазм — не сдерживайтесь! Кричите, извивайтесь, царапайтесь, кусайтесь, испражняйтесь — наслаждайтесь телом. И старайтесь испытывать оргазм везде и со всем, что может встретиться на пути: женщиной, мужчиной, животным, стулом, камнем… Чем чаще оргазмы, тем вы полноценнее, здоровее, раскованнее и свободнее! А разве не к свободе стремились лучшие люди? Фратерните, эгалите… э-э… словом, мир и дружба, трахайтесь во все дыры, но не воюйте!
Но не воюйте, повторил я мысленно. Вот оно и есть Настоящее Зло, вот так и наступает с помощью самой темной магии, исторгающей из человеческих глубин самое скотское. Но та сторона таких методов войны не поняла, для нее сражение — это конная атака с опущенными навстречу врагу копьями. Можно еще под прикрытием лучников и арбалетчиков, хотя в оружии стрелков есть нечто неприличное, не мужское — убивать и ранить вот так на расстоянии. Рыцарям и в голову не приходит, что война против них уже идет, война на истребление, их уже осыпают тучей отравленных стрел, забрасывают грязью, стараясь сделать смешными — эта операция называется шуточками и приколами, мол, безобидное снижение образа.
Де Жюрминель с великим удовольствием наблюдал, как я изменился в лице, он просто упивался моим страданием, а я спросил обезьяну:
— Но, простите, человек ведь не только из половых органов?
Она вскликнула с глубоким сожалением:
— Да, это очень жаль, ведь стрекоза может совершить пятьдесят половых актов в сутки, а человеку такое, увы, не дано! Но наши колдуны работают в своих алхимических лабораториях с полной нагрузкой, создают эффективные мази, кремы, настойки и напитки, в несколько раз повышающие силу мужчин!
Я напряг мускулы, цепи громко зазвенели.
— Я, к примеру, на мужскую силу не жалуюсь.
Она покачала головой, голос стал поблажливым, словно разговаривала с малолетним идиотом:
— Да кому такая сила нужна? Здесь, когда говорят о силе, имеют в виду совсем другое. Как и слова «достоинство», «мужское достоинство» употребляются совсем в другом значении, чем в примитивных королевствах, которые наш великий Властелин Зла берется окультуривать. И мы ему поможем.
Де Жюрминель кивнул, глаза его не отрывались от моего лица. Мне почудилось разочарование, словно ожидал, будто упаду и начну кататься по земле, рыча и кусая себя за руки.
— Ну как?
— Опоздал, — ответил я честно. — Там уже хватает таких… Сперва побеждали, потом их начали бить.
Он нахмурился, быстро взглянул наверх. Я напрягся, все тело ноет, как это калики перехожие таскают такие тяжести всю жизнь, с такими цепями не побегаешь, не попрыгаешь, даже ходить удается с великим трудом.
Но сейчас хуже всего то, что и с колодой на шее видно, что небо краснеет на западе, солнце налилось багровостью, распухло, дышит тяжело, словно не спускается, а поднимается с мешком камней на двадцать четвертый этаж.
Де Жюрминель посмотрел в мое лицо, губы раздвинулись в усмешке:
— Страшно? Да, это великая радость — вот так поглумиться над противником! Понаслаждаться властью… Однако же я все равно не сделаю дурость и не брошу тебя в темницу, пусть даже самую что ни есть надежную. Эй, Осман! Пора.
Глава 11
В поле моего зрения появился все тот же Осман, заходящее солнце играет красными лучами по его мощной фигуре, обнаженной до пояса, выпуклые мышцы груди блестят, словно выкованные из старой красной меди, отблески играют на могучих мышцах рук, плеч, даже зубы блестят красным, будто уже напился моей крови. В руке подрагивает в готовности широкий палаш. Лезвие блестит, а тонкая бороздка для стока крови кажется глубже и темнее.
Я вперил взгляд в лицо де Жюрминеля, стараясь сделать взгляд как можно более оскорбительным:
— Ты ложишься спать с курами?
Он ухмыльнулся:
— Ни с курами, ни с петухами, хотя курочки… в моей постели бывают, бывают!
— Мужчины всю ночь в покер играют, — сказал я торопливо, следя за мечом в руках Османа. — А ты спать вместе с детишками? Не стыдно?
Он посмотрел на меня с недоброй усмешкой. Потянул паузу, у меня сердце остановилось, ибо Осман взял палаш в обе руки и уже изготовился, сказал нарочито медленно:
— Ну… почти убедил… Я в самом деле ложусь ближе к полуночи… но тебе так долго ждать не придется. Мне ведь еще надо проследить, чтобы тебя сожгли и пепел развеяли! Во избежание, так сказать. А потом выпью стакан хорошего вина и пойду спать.
Я перевел дыхание, стараясь делать это незаметно, но этот гад, конечно же, заметил, усмехнулся понимающе. Осман отступил на шаг, меч опустил, выпуклые глаза преданно следят за обожаемым хозяином.
— Вот-вот, — проговорил я наконец, — надо же продлевать удовольствие?
— По крайней мере, — ответил он, — можно. В разумных пределах.
— Что есть разумное?
Он покачал головой:
— Вижу, к чему клонишь. Нет-нет, никаких темниц. У меня будет неспокойный сон, если останешься, пусть и в темнице, еще хоть на сутки. Эй, ребята! Тащите его на ту сторону.
Меня ухватили, я нисколько не притворялся, в самом деле не в состоянии передвигать достаточно быстро ноги с такими цепями, а де Жюрминель довольно улыбался и потирал ладони. Похоже, оставил мне жизнь только потому, что вспомнил про какую-то великую гадость, покажет мне напоследок, от вида которой я должен буду упасть, проклясть Бога и долго-долго биться в конвульсиях.
С той стороны головного здания оказался, как ни странно, довольно приличный костел. По крайней мере, с виду в полном порядке, закатное солнце отражается в цветных витражах, нижняя половина костела уже в тени, густая тень пролегла по двору. От костела еще издали повеяло прохладой. Я настроился на торжественный лад, подходим медленно, как и положено, хотя дело в тяжелых цепях, а не в переизбытке почтительности. Широкие двери распахнуты, из церкви вывалилась группа пьяных подростков, в руках кружки с крепким элем, определил по резкому запаху, все ржут, как кони, один высморкался на стену и вытер пальцы о длинные блестящие волосы соседа. Тот пьяно загоготал.