«Интересно, что означает эта аббревиатура, МИО?» — подумал вслух Ген.
«Мускулы и Органы», — предположил Шок.
Взрыв смеха.
«Мощь и Оборона», — предположил Сук.
«Я слышал, что это „Мир и Охрана“, а может быть, „Мудрость и Осторожность“, — сказал Ясно.
Все еще пуще развеселились.
«А почему серединному „И“ отводится только роль предлога? — с мнимым возмущением спросила Ашка. — Почему не предположить, что под тремя буквами скрываются „Мышь, Игуана, Опоссум“?»
«Браво, Ашка! — воскликнул Ген. — Твоя догадка может быть ближе всего к истине. И все-таки добавляю еще одну версию — „Меланхолия, Истерия, Одиночество“? А ты, Макс, как это читаешь?»
Пришелец осклабился. «В ту ночь у меня все крутилось в башке — Мрак, Игла, Огонь».
Все затихли. Он встал и пересек всю обширную, как теннисный корт, комнату по направлению к окну. Несколько минут там стоял молча, спиной к ним. Все смотрели ему в спину. Никто не исключал, что за этим молчанием начнется что-то ужасное. Наконец Ашка крикнула: «Ты хочешь сказать, что тебя там пытали?»
«Ну, конечно, пытали, Ашка, как ты думаешь? Ведь там были потомки трех гэпэушных монстров, Маги, Ихты и Облома. Иначе они разговаривать не умеют. Они пытали меня до тех пор, пока в подвал не спустились три чина из политбюро „Сиб-Минерала“…»
«Шмачкин, Усский, Зигберт, так, что ли?» — спросил Гурам.
«Ну вы, я вижу, все знаете, — снова осклабился Алмаз. — Тем лучше. Эти трое считали меня своим братаном и никогда не спрашивали, откуда я. Кажется, догадывались, что это мне и самому неведомо. Вежливо попросили развязать подследственного. Угостили пивком „Тинькофф“. Давайте, господа, поговорим по-хорошему. У Алмаза есть еще шанс реабилитироваться перед братством.
Значит, так. Нужно предъявить ультиматум «Таблице-М». Пусть разоружаются перед партией, сдают все свои ассеты, ключи ко всем оффшорам и территорию в Габоне. Для того чтобы поняли серьезность дела, нужно устроить похищение стратовских детей, одиннадцатилетней Парасковьи и пятилетнего Никодима. Эта операция будет поручена Алмазу. В случае успеха с него снимаются все обвинения по прииску «Случайный». Ты понял, Макс? Согласен? Ну вот и отлично. Если же ультиматум будет отвергнут, ты берешь на себя лично завершение операции. Все ясно, Макс? Видите, ребята, он кивает, он соображает, он все, конечно, понимает. Итак, ты с четырьмя ребятами из опергруппы завтра вылетаешь в Ажаксьё, снимаете там виллу в десяти километрах от бухты Страто. Есть достоверные сведения, что вскоре туда прибудут дети с воспитателями и охраной. На этом острове у нас есть сеть стрингеров, которые обеспечат вам поддержку… Ну вот… Вот так все было…»
Он замолчал и сел на подоконник. Сидел, глотал слюну. Левым предплечьем стирал пот со лба. Все присутствующие тоже молчали и не спускали с него глаз. Стало быть, все эти брызги шампанского были чистейшей мистификацией? Как я могу говорить о том, что я пережил тогда? У меня на это слов не хватит. Я сам не знаю, что это было. Замочат? Пусть замочат. Какую-то точку все-таки надо поставить в этой бредовине.
«Продолжай», — сказал Ген.
Алмаз дико взглянул на него. Продолжать? Ты уверен? Ген, у меня слов на это не хватает. Но ведь дети живы, да? Они в безопасности?
«Продолжай! — взвизгнула Ашка. — Ведь ты же был там! Я чувствовала, что звери бродят вокруг дома. Давай, Макс, рассказывай! Стань до конца человеком!»
Его вдруг пронзило острейшее чувство: почему эта женщина любит Гена, а не его, Алмаза? Чувство острейшее, ничего не скажешь. По остроте почти равное тому чувству, что пронзило тогда в бухте Страто. Они сидели тогда на своем маленьком пляже среди скал — трое, мать с двумя детьми, Ашка, Пашка и Никодимчик. Он не ожидал увидеть их втроем. Думал, что будут только двое маленьких. Ну, понятно, с какими-нибудь боннами. Ашка прилетела неожиданно, ночью. Он спускался со скалы по узкой расселине. По его команде должен был произойти отвлекающий взрыв и затем отрепетированные действия группы захвата.
«Ну хорошо, попробую рассказать, как могу. В последний момент перед командой я вспомнил книжку, которую читал незадолго до операции. Книжку о российском терроризме столетней давности. Как этот эсер охотился на великого князя, ну Николаев. Ну да, Каляев. Когда тот вышел уже на угол атаки, он вдруг увидел, что в коляске вместе с великим князем сидит великая княгиня с двумя детьми. Его вдруг пронзило какое-то острейшее чувство: „не убий“, не убий слабых, безгрешных, — и он проехал мимо на своей бричке. Вот такое же чувство меня тогда пронзило, и я скомандовал пацанам „отбой“. Слава Богу, я не нажрался тогда шмали. Был чист, как стеклышко, и весь насквозь пронизан чем-то человеческим. Ну вот и все».
«А все-таки что было дальше?» — железным тоном спросил Ген.
Неожиданно для всех присутствующих Алмаз разрыдался. Его трясло. Он вытирал кулаками и рукавами куртки свою мокрую морду. Все поняли, что он уже несколько дней не мылся: черные струи текли со лба, капали на безупречный паркет.
«Ну чё дальше… Чё ты не понимаешь, Ген, чё было дальше? Чё мне оставалось еще? Только линять дотла, исчезнуть до конца. Гарун, в общем, бежал быстрее лани. По всем помойкам прятался. Кредитки все свои в сортир спустил. Оставил весь багаж. Добирался автостопом до родины, а потом подумал, какое я имею отношение к этой родине, когда понятия не имею, откуда я, когда ничего на ней не оставил, кроме страха. Вот откуда я — из страха. Всю жизнь от страха дрожал — и в комсомоле, и в армии, только виду не показывал. Идти раскалываться в органы? От МИО там не спрячешься. Они теперь повсюду, и недели не пройдет, как замочат. Короче, ребята, и вы, восхитительная Ашка, ничего лучше я не нашел, как прийти в „Таблицу-М“. Хотел просто охранником тут у вас пристроиться, и вот уж не ожидал, что примите на самом Олимпе. Ну вот, если хотите иметь верного бойца, обещаю больше не слюнявиться…»
«Сколько тебе лет, Макс?» — спросил Ген.
«По документам двадцать восемь».
«А по жизни?»
«Понятия не имею».
«Иди в ванную, Макс, — сказал Ясно. — Смывай там свою копоть. Тебе туда шмотки принесут. Какой размер носишь?»
Ген Страто лежал на своей шконке, заложив руки за голову, нога на ногу, в полной темноте. Три сокамерника, Фил, Алекс и Велосипедов, утомившись от своего еженощного «Декамерона», посвистывали носами. Эта черная кубатура выделывает странные номера со зрением и с памятью. Иногда даже контуров стола не видишь, а то вдруг можешь различить все оставленные на столе карты. С памятью еще пуще: то не можешь вспомнить ни одного лица в каком-нибудь чудном застолье, а то вдруг из ванной комнаты выплывает этот хренов Алмаз, и ты видишь его декатлоновскую фигуру до мельчайших подробностей — космы говенного цвета, отмывшись, легли темно-русыми волнами, с ряшки исчезли черт знает куда все угри и бляшки, и сама ряшка превратилась в симпатичную физию будущего товарища по оружию, на плечи и вдоль всего туловища, включая ноги, лег отменный бёрбириевский костюм, а белая майка под ним вообще превратила тварь дрожащую во вполне конкретного парня…
Давайте все фотографироваться — новое ядро корпорации «Таблицы-М», специализирующейся по редкоземельным элементам.
Вскоре по всей бизнес-тусовке прошел слух о перебежчике Алмазове. Якобы этот смельчак сдал Стратовым и Ясношвили тех миошников, которые пронизали и чуть было уже не придушили «Сиб-Минерал». Будто бы прошла целая серия допросов в Прокуренции. Вроде бы намечались кардинальные, или, как сейчас еще говорят, «чисто-конкретные», мероприятия по оздоровлению бизнес-сообщества. То есть аресты. Увы, они не состоялись. Все миошники, открытые Алмазом, исчезли из поля зрения. Вообще возникла какая-то прохладная здоровая атмосфера, в которой даже неловко было говорить о каких-то злополучных злодеях — если так можно сказать о злодеях — из пресловутого МИО.
Теперь давайте ознакомимся с одной из фень новояза, добытой с помощью одного из недавних номеров журнала «Совершенно секретно»: тормоза — входная дверь; сборка — комната на нулевом этаже, куда помещают «свежепойманных», она же — ожидания в автозаке; опер — распределяет в камеры; казенка — матрасик, алюминиевая кружка, ложка, подушка, одеяльце, кусок вафельного полотенца; шленка — миска, после обеда сдается; пятак — площадка перед тормозами; поляна — там, где стоят одинарные шконки; старосид среди «свежепойманных зайчиков»; рабочка — привилегированная бригада обслуживания персонала; крытка — запертая камера; подследы; хозбыки; малява — письмо, можно «спалиться»; УДО — условно-досрочное освобождение; ИЗПД — использование заведомо подложного документа; продол — коридор перед камерами. После прочтения глубокий вздох — по фазе…
В период расцвета «Таблицы» все работали, как сумасшедшие. Сидели по ночам, разрабатывая проекты слияний, расширений, поглощений. Иногда возникало ощущение, что империя уже работает сама по себе, вроде бы даже и не нуждаясь в каких-то новых умственных проектах. Она мощно качала прибыль, расширялась, строила титанические обогатительные предприятия, новые шахтерские городки на канадский манер, подъездные пути, забрасывала геологические экспедиции по всей Сибири и во многие страны Африки, нанимала все новые десятки тысяч крс (отнюдь не крупно-рогатого скота, но квалифицированной рабочей силы), расширяла сеть НИИ, устраивая международные конференции ученых, зазывая на них самых высоколобых из «стран семерки», заманивая их на гигантские зарплаты в свои структуры, переманивая топ-менеджеров из международных гигантских корпораций, выстраивая свои полчища лоббистов в Государственной Думе, а также «на Холме», то есть в Конгрессе США, а также в парламентах Евросоюза, ну, разумеется, и в Кремле, и в министерствах, и в силовых органах РФ, настраивая в свою пользу передовых красоток клубного общества, время от времени потрясая Москву сверхкрутыми корпоративными балами в плавучих танцзалах на Москве-реке, на которые предварительно загружались свежайшие морепродукты и целые погреба выдержанных вин, лучшие рок-группы и табуны девиц, но в то же время не оставляя усилий в области филантропии, выражавшихся в строительстве школ, больниц, в устройстве всевозможных фондов, в распространении компьютеров и Интернета, а также в покровительстве искусств, в перекупке различных СМИ с целью распространения идей открытого общества… Итак, империя работала сама по себе, вроде бы совсем и не нуждаясь в руководящей верхушке, однако, с другой стороны, верхушка оная была уверена в том, что и ее деятельность является неотъемлемой частью этой вроде бы спонтанной имперской активности и, если снять эту олигархическую, очумевшую от астрономических прибылей верхушку, тут же что-то подломится и пойдет процесс распада.
В период расцвета «Таблицы» все работали, как сумасшедшие. Сидели по ночам, разрабатывая проекты слияний, расширений, поглощений. Иногда возникало ощущение, что империя уже работает сама по себе, вроде бы даже и не нуждаясь в каких-то новых умственных проектах. Она мощно качала прибыль, расширялась, строила титанические обогатительные предприятия, новые шахтерские городки на канадский манер, подъездные пути, забрасывала геологические экспедиции по всей Сибири и во многие страны Африки, нанимала все новые десятки тысяч крс (отнюдь не крупно-рогатого скота, но квалифицированной рабочей силы), расширяла сеть НИИ, устраивая международные конференции ученых, зазывая на них самых высоколобых из «стран семерки», заманивая их на гигантские зарплаты в свои структуры, переманивая топ-менеджеров из международных гигантских корпораций, выстраивая свои полчища лоббистов в Государственной Думе, а также «на Холме», то есть в Конгрессе США, а также в парламентах Евросоюза, ну, разумеется, и в Кремле, и в министерствах, и в силовых органах РФ, настраивая в свою пользу передовых красоток клубного общества, время от времени потрясая Москву сверхкрутыми корпоративными балами в плавучих танцзалах на Москве-реке, на которые предварительно загружались свежайшие морепродукты и целые погреба выдержанных вин, лучшие рок-группы и табуны девиц, но в то же время не оставляя усилий в области филантропии, выражавшихся в строительстве школ, больниц, в устройстве всевозможных фондов, в распространении компьютеров и Интернета, а также в покровительстве искусств, в перекупке различных СМИ с целью распространения идей открытого общества… Итак, империя работала сама по себе, вроде бы совсем и не нуждаясь в руководящей верхушке, однако, с другой стороны, верхушка оная была уверена в том, что и ее деятельность является неотъемлемой частью этой вроде бы спонтанной имперской активности и, если снять эту олигархическую, очумевшую от астрономических прибылей верхушку, тут же что-то подломится и пойдет процесс распада.
Вот именно в этот энергетически мощный период произошло ЧП с Никодимчиком.
Желая закрепиться в мироздании на веки вечные, верхушка начала вырабатывать исторический документ, именуемый далее «Первая хартия корпорации „Таблица-М“. На эти полусекретные „сэшнз“ нередко приглашались посторонние, но близкие фигуры из либеральной общественности. Вот, например, от словесности там пару раз был романист Базз Окселотл. Он как-то не очень адекватно испускал якобы понимающий хохоток, после чего, ничтоже сумняшеся, делал быстрые записи на салфетке. Можно себе представить, какие идеи будущей хартии особенно заинтриговали старого сочинителя. Ну скажем:
«…Время российского „Клондайка“ на исходе…
…Пора прекратить бессмысленное «забивание стрелок», крышевание, траншейную войну и терроризм…
…«Таблица-М» берет на себя серьезные обязательства по окончательному искоренению криминала из своих структур…
…Из нашего лексикона будут удалены жаргонные речения, вроде «откат», «распил», «занос», «разводка»…
…Пора подвести черту под «войной компроматов», под использованием в этой войне нарушений финансового законодательства, совершенных в ту пору, когда этого законодательства не существовало; иными словами, нужно побудить власть обнародовать некую «очистительную амнистию»…
…Для начала корпорация «Таблица-М» объявляет о переходе к полной прозрачности своих текущих финансовых операций. С этого момента корпорация полностью отказывается от «черного нала» и «конвертов». Она переходит к чековой системе оплаты труда. Все служащие и рабочие корпорации будут обязаны ежегодно составлять налоговые декларации. В свою очередь сама корпорация декларирует все свои доходы и ежегодно направляет в казну свой корпоративный налоговый чек…
…«Таблица-М» призывает всех партнеров по бизнесу последовать ее примеру, что, безусловно, приведет к возврату капиталов из заграницы, то есть…»
За окном надрывалась из последних сил злая мартовская пурга. Вот это Ген вспомнил отчетливо. Все собравшиеся вокруг огромного овального стола говорили одновременно. Он хотел было на правах члена триумвирата оборвать этот базар и приступить к формированию пунктов хартии, когда заметил, что один из трех членов триумвирата отсутствует. За столом не было Ашки. Оглядев зал, он увидел ее в темном углу возле окна. Она стояла лицом в пургу, положив обе руки на затылок, что придавало ее тоненькой фигурке какую-то совсем уже лишнюю стройность и почти невыносимое очарование. Рядом с ней с некоторой столбообразностью высился мужчина, в котором он не сразу опознал Макса. Почему он не сразу понял, что это Макс? И почему, даже не опознав Макса, он сразу почувствовал, что происходит что-то непоправимое в его судьбе?
Оставив спорщиков, он пошел туда, в темный угол под огромным окном, в котором непрерывным потоком неслись космы пурги.
Он застонал и даже как-то взметнулся на своей шконке. Надеюсь, что хоть стона моего не слышат Фил, Алекс и Игореха, эти притомившиеся мастурбаторы. Ни одной картины не могу оживить из исторических дебатов по хартии. Винегретный поток валится в тартарары. Даже пристально оглянувшись назад, не могу разобрать, чья борода там мотается, чья бритая башка катится в лузу. Только и осталось: иду псевдонебрежным шагом, как будто просто встал, чтобы размять затекшие конечности, потягиваюсь, якобы разминаю суставы, будто бы и не замечая, что кто-то там стоит в темном углу, а на самом деле приближаясь с каждым шагом к резкому повороту судьбы.
Теперь он видел их отражения в темном стекле. Черт побери, всякий становится моложе и, стало быть, красивше в этих темных отражениях, но эти двое, Он и Она, этот космический выродок и его вечная мечта, казались умопомрачительно великолепной юной парой.
Еще один шаг, и Ген услышит их беседу и по первому же слову поймет ее содержание. Шаг сделан. Он застывает в мнимой задумчивости. Он слышит ее голос:
«Каждый день одно и то же. Ну сколько это может продолжаться?»
Теперь он слышит его голос:
«Ну что ты хочешь? Каждый год „снеговая уродина“ гадская нас доводит! Пять месяцев зимы — отдай не греши!»
Так вот они о чем говорят — просто о зиме, об этих бесконечных метелях. Он сделал еще один шаг и оказался между ними.
«Ген, ты посмотри, что творится! — сказала она. — Мы так до дачи не доберемся».
«Ну и ночуйте в городе», — сказал Алмаз.
Вдруг Гена пронзила еще одна метельная одуряющая своей внезапной наглостью мысль. Они просто воспользовались словесным прикрытием, Он и Она. Впервые в жизни в этот вроде бы вечный союз этих основных местоимений вошел Другой. Всегда, на протяжении, почитай, двадцати лет, Он равнялся Я. Я и Она, Ген и Ашка, Генашка. Теперь Меня вытеснил Другой Он. Теперь, увидев медленно приближающееся отражение в темной стеклянной стене, они успели перестроиться и заменили свой страстный любовный диалог болтовней о метели.
За столом между тем по-прежнему кипели политические страсти. Верховодил Ясношвили. Никто, кажется, и не заметил, что двое из всесильного триумвирата отсутствуют. Один лишь из приглашенных интеллектуалов либерального наклонения, а именно сочинитель Базз Окселотл, внимательно приглядывался к слегка покачивающимся фигурам в темном углу конференц-зала. Там что-то происходит более важное, чем выработка хартии «Таблицы-М», думал он. Нет-нет, думал он, только не это. Тебя не для этого сюда пригласили. Вовсе не для того, чтобы измышлять какие-то романтические страдания. Смешно выискивать новых Карениных и Вронских в среде хищнических миллиардеров, в корпорации, занятой поисками залежей редкоземельных элементов по всей планете. Ты здесь сидишь среди присутствующих совсем не в роли поэта, никто здесь тебя не видит мечтателем в тамарисковых аллеях, никто тут не читал твоих романов. Здесь знают тебя как фигуру, некогда противостоящую тоталитарному режиму, как вернувшегося из изгнания представителя либеральной общественности, как автора постоянных колонок в трех либеральных изданиях, иными словами, как активного борца за гражданское общество. Он отгонял от себя все романические импульсы, однако не мог оторвать взгляда от трех фигур, медленно колеблющихся в полумраке, словно три утопленника в среде более плотной, чем воздух, ну, скажем, в воде, где они поддерживаются в вертикальном положении при помощи каких-то придуманных романистом грузил.
Вдруг Ашка оторвалась от грунта и пролетела через весь зал — к столу.
«Ребята, Ген предлагает всем и прямо сейчас лететь на Канары!»
Увы, всем трем корпоративным самолетам, вылетевшим в ту вьюжную матерь-щинскую ночь из Москвы на Канары, пришлось разворачиваться в воздухе едва ли не в виду вулкана Тенерифе, ибо первая новость столичной биржи сообщила в то утро об обвале рубля.