Пусть представят себя на моем месте все те писатели, кого тянет в тюрьму просто-напросто поприсутствовать в момент похищения женой своего несправедливо осужденного мужа, и вдруг по моему примеру находят, что все узилище от башен до глубочайших подвалов забито персонажами их романов, — ну не абсурд ли это, не булгаковщина ли? Признаться, я даже не знал, какую позу мне сейчас принять, будучи на крыльце, то есть на некотором естественном возвышении. Ну не завернуться ли в шинель, не высунуть ли нос, не поразить ли дикостью взгляда на манер роденовского Бальзака, что зиждится на бульваре Распай? Боюсь, что в таких потугах может промелькнуть какая-то мегаломания, тем более что над толпой, покачиваясь, струясь, а порой и пересекаясь, парят те демиургические образы, что не воплотились еще в телесность: тот Настоящий Бенни Менделл, что норовит всю публику хлыстиком организовать в «немую сцену», те духи дельты Нила Хнум и Птах, что так преобразили наши лиссабонские сцены, и наш московский вполне респектабельный Вадим Раскладушкин, умудрившийся снять одним кадром все население СССР, в своем джентльменском прикиде висит на крыльях пальто и фотиком сверху чирикает фотки, чтоб, где положено, ему еще раз отчитаться, а также вездесущий дух Прозрачный, постоянно принимающий то желеобразные, то кристаллические, а то и попросту литературно отвлеченные, ну, скажем, на манер кота, образы, а также звездочка Микроскопического, которая в бесконечном своем движении принимает формы то бесконечно малого, то бесконечно большого, а также и боевой корабль Федерации, известный нынче в мировом океане как «Аврора Горелика», то поворачивающийся суровым ликом с насупленными бровями ракет, то демонстрирующий свою достаточно женственную корму, но всякий раз возносящий в пустыню небес свои трепетные лучи в ожидании прибытия одушевляющего Овала.
Можно представить, как наши правоохранительные органы вылавливали на перехватах вот эти ныне парящие над нами демиургические образы, как они запихивали их в свои «обезьянники» и «накопители» и как они приходили в ярость, не находя там на следующий день ни капли, ни звука от этих вольных фантазий. Стража, конечно, обвинялась тогда в том, что получила «на лапу», и подвергалась достаточно суровому взысканию, и никому даже в голову не приходило, что демиурги могут свободно проходить через любую преграду человеческого гения, будь то бетон или даже железобетон.
А толпа осовобожденных между тем все прибывала. Из секции «Ожог» явились слегка уже заиндевевшие от забвения Аполлинариевичи. Соединившись хвостами и крендельками влюбленных рук, проплыли чуть-чуть повыше земли Лиса Алиса и Кот Базилио. Посыпая главу свою пеплом, прохлюпал расхититель людей генерал-полковник юстиции Чебрецов, что ли, иль как его там звали. Со скрежетом выскочил на булыжные торцы ледовый рыцарь Алик Неяркий. Прошелестела, завернувшись в трехцветную шаль и направляя полеты соломенной гривы, босая дева Мариан Кулаго. Протащились жители магаданских тепловых ям. Вместе с ними проковыляла клиентура ялтинского медвытрезвителя. Прошествовал адмирал Брудпейстер.
В составе 284 персонажей колонной, как и полагается в эпосе, прошло население трилогии. Примечательно будет отметить, что и члены большевистского политбюро вместе со своим генаралиссимусом, и князья войны, маршалы СССР, и мальчики-диверсанты, и страшные урки из команды «По уходу за территорией», и женщины, полные любви и грусти, а иногда и отчаяния, и гэбисты, и гвардейцы, и марксисты, и новообращенные христиане, и русские, и евреи, и грузины, и убийцы, и жертвы, и врачи, и страждущие — все они шли, смешавшись, на равных.
Там и сям теперь во внутреннем дворе долгосрочного изолятора мелькали и физики-лирики, обитатели Золотой Железки, и дерзостные герои любовной драмы «Андрей и Татьяна» (подзаголовок «Остров Крым»), и все мои любимые олухи, сидящие в бочках диогены Рязанщины…
Тут я увидел Сашу Корбаха прямо у себя под ногами. Он пристроился на нижней ступеньке крыльца и там перебирал струны гитары. Через несколько аккордов он начал петь. Пел очень тихо, но все присутствующие, похоже, слышали — иначе зачем они поворачивались лицами к нашему крыльцу, а многие усаживались на асфальт, будто на концерте? Он пел:
Едва ли не все освобожденные чудом подхватили припев и синкопы Саши, и все, уже без всяких «едва ли», подняли глаза к небесам. Их восточные своды за контурами тюремных башен уже обещали приближающийся рассвет, однако в зените еще стояла прозрачная ночь. Месяц сиял, а за ним в непостижимых пространствах сияло только что возникшее крохотное пятнышко. Смотрите, смотрите, оно похоже на рисовое зернышко! Сколько лет или веков оно еще там простоит, прежде чем предстать перед вами, перед трепещущими прототипами человеческих тварей в завершенном образе непостижимого Овала? Всех охватило волшебное вдохновение. Воспоем же первый дар рисового зернышка, новоявленную Свободу!
Никто из освобожденных сразу и не заметил, как распахнулось одно из окон комендантского блока. Что касается освободителей, то есть оставшейся части Самых Надежных, а вместе с ними и автора сочинения, они немедленно увидели стоящего за окном дородного офицера. Он точно соответствовал сложившемуся у меня еще в биаррицевских записях образу майора Блажного: большие надбровные дуги, мрачноватые зенки и в странном контрасте — красиво очерченный похотливый рот. Пошарив левой рукой по стене близ окна, он включил сирену. Надо сказать, что, услышав сирену «Фортеции», всякий узник неизменно думал: все сирены как сирены, а эта, как курва макроутробная. Так или иначе, но она привлекала к себе всеобщее внимание, и данный момент не стал исключением. Весь двор отвлекся от вдохновенного созерцания небес и припаялся взглядами к вибрирующему в унисон с сиреной тулову коменданта. Добившись желаемого результата, майор выключил свой вой со свистом и произнес: «Ша!» Оказалось, что он намерен произнести речь.
«Ша вам всем, выродки рода человепческого, недоноски и переноски несанкционированных мантифестаций! — начал он. — Особенно ты, зачинтщик, проникший в ятчейку будущего! Я знаю тебя, как и весь соответствующий отдел. Весь компетентный орган невидимой группировки! Пусть все разбегаются, но ты будешь посажен на цепь! Или на крупнокалиберную пулю! Может быть, до тебя еще не дошло, что крупнокалиберные пули МИО выворачивают наизнанку? Встань среди масс недоделанного человепчества и скажи — дошло или нет? Что, смелости не хватает?»
Он полез в глубокую боковину своих галифе и извлек оттуда пока еще никому, даже команде «Альфа», неведомый ствол-с-прибором «Шкворенко-Плюс». Затем продолжил:
«Зачинтщик, я знаю тебя, но пока что не вижу. Ну выходи из толпы, разве не ты прясягал страшным клятвам Ленинского комсомола? Разве не тебя попросили в Сусуманском райкоме рассказать об успехах Народной армии Китая? Разве не ты закукарекал с восторгом почти по-китайски? Разве забыл ты, кто тебя спросил — а это был как раз мой юный отец — и этим дал тебе шанс не загреметь в урановый штрек? Разве не юные сталинцы дали тебе шанс проникнуть в советскую экологически чистую литературу, чтобы опохабить ее изнутри? Натовский выкормыш, вставай, я хочу перед тем, как закрыть тебя в нашем Краснознаменном изоляторе живым или мертвым, принести тебе глубокую благодарность от себя лично. Понял?
Он полез в глубокую боковину своих галифе и извлек оттуда пока еще никому, даже команде «Альфа», неведомый ствол-с-прибором «Шкворенко-Плюс». Затем продолжил:
«Зачинтщик, я знаю тебя, но пока что не вижу. Ну выходи из толпы, разве не ты прясягал страшным клятвам Ленинского комсомола? Разве не тебя попросили в Сусуманском райкоме рассказать об успехах Народной армии Китая? Разве не ты закукарекал с восторгом почти по-китайски? Разве забыл ты, кто тебя спросил — а это был как раз мой юный отец — и этим дал тебе шанс не загреметь в урановый штрек? Разве не юные сталинцы дали тебе шанс проникнуть в советскую экологически чистую литературу, чтобы опохабить ее изнутри? Натовский выкормыш, вставай, я хочу перед тем, как закрыть тебя в нашем Краснознаменном изоляторе живым или мертвым, принести тебе глубокую благодарность от себя лично. Понял?
Не от глубоких миошных как бы структур, а от одинокого как бы мужчины с его вечно сосущей как бы мечтой. У тебя все ш таки хватило чего-то как бы человепческого, чтобы отдать мне, пусть хоть и не навсегда, ошеломляющее тело моей как бы мечты. Ты дал мне возможность отвергнуть как бы презренные миллионы баксов и предстать перед ней с достоинством как бы мечтателя, так сказать. Ты дал и ей как бы возможность пожертвовать как бы своей гордыней-горыничной и как бы вызволить из неволи своего как бы коррумпированного и осужденного нами навеки как бы супруга.
Однако и здесь, господин профессиональный как бы зачинтщик, ты показал себя не патриотическим реалистом как бы жизни, а зловещим бармалеем своих как бы вымыслов. Ты обрушил все мои замки и отбросил все мои как бы задвижки. Ты превратил наш укомплектованный долгосрочный изолятор, где нам удалось вывести всех крыс и подобраться к жилым расселинам тараканов, в опустевшие пещеры, где одна лишь плесень еще живет. Позор тебе, очумевший зачинтщик, а также окончательное опсуждение от имени Матери-И-Отца всех советских людей и устройств!» И на этом закончил, после чего упал спиной внутрь своего кабинета.
Кому-то, кажется, показалось, что этому падению предшествовал выстрел, однако я эту версию не приветствую. Акция была задумана как бескровная манифестация на самом деле несанкционированной литературы, и мне хотелось бы думать, что майор Блажной не подвергся насилию, а просто сам куда-нибудь отполз, чтобы протрезветь в одиночестве. Не желая дальше распространяться на эту тему, я все-таки должен сказать, что вскоре после незначительного мини-грохота в комендантском кабинете из тюрьмы вышли Макс Алмазов и Вадим Бразилевич. Они несли несколько пластиковых сумочек супермаркета «Копейка», до отказа набитых офисными папками и видеокассетами.
«Операция закончена, Базз! — весело сказали они. — Присоединяйтесь к нам и немедленно отправимся!»
Оставшиеся Самые Надежные немедленно растянулись цепью и стали отступать из «Фортеции» на всякий случай пятками вперед.
На площади перед воротами тюрьмы кем-то было уже расставлено несколько раскладных столиков. За одним из них сидел товарищ Хрящ Лев Африканович. Он руководил выдачей документов освобожденным представителям романного жанра. Оказывается, стратовского свояка давно уже волновала проблема неправомочного задержания наших персонажей. Он держал по этому поводу постоянную закрытую связь с Мировым Пен-центром. Вчера пополудни электронное сообщение о готовящейся акции застало нестареющего генерала в его вилле на острове Мальта. Личный самолет для перелета в Москву был ему предоставлен по старой дружбе генсеком габонского комсомола королем Ранисом Анчосом Сковой Жаромшобой. К сожалению, слегка припозднились и прибыли к воротам «Фортеции» как раз, когда все ворота и КПП были открыты и исход начался. К счастью, удалось организовать своевременную выдачу документов. Приносим большую благодарность московским правозащитникам и в первую очередь родителям основного узника Гена Двардовича Стратова.
Ну хватит уж об этом, обо всех этих паравиртуальных, то есть параллельных событиях. Пора вернуться к сугубому реализму, в рамках которого люди занимаются своими регулярными житейскими делами: сидят за компьютерами, копошатся в садах, поддерживают организмы питанием, физическими культурами, горизонтальными возлежаниями в одиночестве или с кем-нибудь, добычей редкоземельных элементов, обработкой оных и дальнейшей продажей, необходимой для уплаты государственных налогов, меланхолическими прогулками в тамарисковых рощах, над коими витает неизбежное в таких обстоятельствах стремление к переоценке комсомола, посещениями близких людей, томящихся в тюрьмах, устройствами похищений родных узников и побегами из страны.
В тех же рамках мы оставили толпу персонажей 25 романов, которые без всякой спешки расходились по окрестным улицам, подзывая такси или догоняя ранние трамваи, и помчались в аэропорт корпоративных и частных джетов, что располагается вблизи подмосковной деревни Аппетитово и носит то же привлекательное название.
Там уже нас ждали под парами два «Боинга» «Таблицы-М». В первом находились супруги Стратовы. Супруги Ясношвили в последний момент отказались им сопутствовать. Во-первых, заявили они, мы только что вернулись на родину и было бы нелепо снова удирать. Во-вторых, дорогие друзья, мы чувствуем себя основательно обиженными в связи с тем, что нас не привлекли к участию в основной акции этой ночи. Ссылки на нашу неполную полноценность неправомерны, ибо наши электронные протезы обладают большей гибкостью и хваткой, чем природные конечности титульного этноса. В-третьих, корпорация «Таблица-М» пока еще существует, и мы намерены возглавить ее руководство, особенно в связи с недавними открытиями Алмазом месторождений лантанидов, которые нуждаются либо в разработках, либо в тотальной, на будущее, консервации. Вот что сказали нам супруги Ясношвили или, вернее, показали нам колебанием своих ресниц.
Итак, мы, то есть Макс, Вадим, Базз и Мастер Сук, вместе с полудюжиной Самых Надежных, вбежали в первый самолет, где нас уже ждали Ашка, Ген, Елена, Мастер Шок и первая полудюжина СН. Второй самолет был уже полностью укомплектован резервным отрядом СН, мальчиков и девочек, великолепно обученных иностранным языкам; там же был и багаж. Он, этот второй самолет, оказался, собственно говоря, первым. Едва в светлеющем небе растворились его огни, как и мы стартовали. Мы сидели на круглых диванах в салоне и смотрели на Гена, а тот, развалив свои руки и ноги в стороны, сидел один с закрытыми глазами, то есть ни на кого не смотрел.
Обгоняя нас в скорости и в наборе высоты, мимо прошел патруль ВВС, двойка «МиГов». «Эй, Ген, открой глаза, мимо нас пролетела десятка наших лимонов!» — задорно, как комсомолочка, воскликнула Ашка. «Открыть глаза не могу: у нас еще не было подъема», — механическим голосом ответил глава корпорации. «У меня почему-то аппетит опять разыгрался, — сказал Бутылконос. — А этот борт, насколько я помню, сервирует великолепный андалузский салат». Все присутствующие слегка засмущались: по тем или другим причинам каждый помнил андалузский салат на этом борту. Стюардессы начали накрывать столы. Все чин по чину: салфетки в кольцах, приборы от Тиффани. Ну что за безобразие: почему все комсомольские бунтовщики, разбогатев, погрязают в роскоши?
Не успели все рассесться, как прозвучал голос Гена: «Подъем!» У всех на часах было 5:30. Теперь он стоял с открытыми глазами. Левая нога двинулась вперед, за ней пошла правая рука. «Ты куда?» — спросила благоверная не без тревоги. «Отлить», — ответил Ген. Лена Стомескина сияла на него откровенно влюбленным взглядом, но он ее не замечал. Вообще никого не видел, как будто двигался в темноте. «Ген, от тебя несет!» — с некоторым ожесточением произнесла Ашка. Он с удивлением приостановился: «Чем?» Она бросилась к нему. «Ты что, не понимаешь чем? Тюрьмой! Двигайся в ванную! Я тебя вымою сейчас! Всего! С ног до головы!»
Стомескина, конечно, как дурочка, разрыдалась. Уронила лицо в ладони, плечи ее сотряслись. Эта поза однажды уже разошлась по мировому гламуру, после того как она продула матчбол Маше Шараповой. Трудно было тогда поверить, что эта девчонка уже выигрывала с пребольшущим нахальством у сестер Уильямс и Моресмо. Леди Эшки на минуту вернулась и взяла «соперницу» за пучок волос. «Ну-ка, Ленка, пошли со мной, поможешь отмыть вонючку. В конце концов у нас с тобой есть некоторые обязательства по отношению к данному телу».
Теннисистка тут же встала и произнесла фразу, которая на продолжительное время стала ключевой в разборках на высшем уровне «Таблицы-М». «А также по отношению к его большой душе», — вот что сказала она; запомни, читатель!
Пока мы уписывали салат, сдабривая его вином «Петрюс» двадцатилетней выдержки, вышеназванная троица отсутствовала. Сквозь гул моторов не доносилось ни плеска, ни вибрации. Мы поднимали тосты за удивительное спасение Гена. А также за «Редкие земли». За «Таблицу-М». За ее мужчин и женщин. За первую женщину мирового бизнеса, за Леди Эшки! За нее как за символ Новой России! За Россию без миошки. Без «Мыши-Игуаны-и-Опоссума». Без Маги, Ихты и Облома!