Шум вокруг детей Стратовых почти немедленно отозвался в Москве. Еженедельник «Аргументы и факты» даже опубликовал на первой странице нелепейший коллаж или, лучше сказать, «нарезку», где с определенной тлетворностью соприкасались некое морское чудовище и переплетенные девы, в одной из которых поднаторелый по «АиФу» читатель мгновенно узнает теннисистку Стомескину, а во второй, по прочтении, угадает крошку Стратову.
Последняя, потрясенная разнузданной прессой девушка, горько куковала в одиночестве в своих апартаментах на высоких этажах «Шато Стратосфер», когда к ней явился с соболезнованиями превосходный молодой человек Жан-Клод Крутояр. Всякий раз посещая это невероятное строение, Жан– Клод испытывал смешанные чувства. С одной стороны, он преисполнялся позитивной гордости за основателя, своего предка Микки Крутояра, и вообще за весь императорский клан Романовых-Юсуповых-Крутояров, а с другой стороны, над ним довлела негативная зависть, да, в общем, даже и не зависть, а некоторая завистёнка к российским нуворишам, в результате чего благородный лоб вынужден был соседствовать с крошечной ухмыленочкой в углу неплохого рта. Приняв этого молодого человека, Пашенька-скромняжечка вдруг дерзостно вознамерилась овладеть им, чтобы доказать всем, в том числе и самой себе, что она никакая не лесба. Дерзость — вообще-то, как говорят, сестра удачи, и в данном случае это блестяще подтвердилось. Три дня и три ночи молодой Крутояр не выходил из покоев нуворишеской принцессы, а потом они вдвоем, сияя друг на дружку, отправились в мэрию и зарегистрировали свой брак. Ну а совсем уж потом, между прочим, прожили вместе всю жизнь, прибавляя деток и внучат.
Как ни странно, Ашка-Хозяйка ни разу не высказалась по поводу толков о ее детях. Газет никаких, а тем более паукообразного Интернета, она не читала, а ксероксами и распечатками на эту тему ее не снабжали. То есть, по сути дела, она была не в курсе. Понимала, конечно, что семья ее развалилась, но не предполагала, что мировая общественность так остро заинтересуется детьми.
Каждое утро, вся в легком и белом, она проносилась в свой офис на вершине здания корпорации, изрядно напоминающего то, прежнее, в незабвенном переулке Печатников, только с поправкой на тропический габонский климат. Секретариат тут же включал все каналы связи с мировыми биржами, с компаниями посредников, с геологоразведкой редкоземельных элементов, добычей и обработкой, а также с производственными мощностями, где производились чудодейственные сплавы металлов, и с центрами сбыта; вот именно с центрами активнейшего сбыта и несколько жульнической скупки. Дела шли отлично. Зарубежная, то есть внероссийская, «Таблица-М» непрерывно расширялась и разделялась на дочерние компании и снова расширялась путем поглощения слегка слабеющих. Иными словами, саркастически думала Ашка, наша суперкорпорация стала каким-то суперматеринским организмом, своеобразной лярвой, процветающей за счет поглощения и деления. Та, что осталась на родине, имеет к нам лишь косвенное отношение, несмотря на общее имя. Под гнетом скрытно-большевизма и опираясь на нас, она борется за существование, в то время как мы безобразно процветаем. Впрочем, что же нам еще остается делать?
Иногда она отбрасывала весь этот созидательный бред и подходила к зеркалу. Отмечала углубление вертикальной морщинки на правой щеке. Это делало ее еще более интересной. За все времена накопления возраста она ни разу не прибегала к подтяжкам. И не буду. Морщинки делают меня все более интересной. Мужчинам нравятся мои морщины, потому что я отношусь к ним как к нормальным членам моего лица. Ген никогда этого не говорил, но я видела, как он любит эти птичьи лапки у глаз. Макс просто обожал их, постоянно целовал именно их. Бутылконос, тот просто верещал от постоянного восторга. Король их боготворит. Между прочим, даже и те, что приглашались ненадолго, начинали в конце концов трепетать от моей морщинистой внешности. Тот негр в Америке, с которым я первый раз изменила Гену, всегда говорил you look different. А что уж говорить о майоре Блажном, которому дала в его каптерке, чтобы освободить Гена. Он небось до сих где-нибудь рыщет в своем бреду, меня выискивает, морщинистую. Достаточно мне дерзостно улыбнуться, и все морщинки забываются. Вот улыбаюсь дерзостно. Все забывается, не только морщины. Остается только дерзостная женщина.
После того, как исчез Никодимчик, а потом Ген и Макс отправились назад, в эту чертову бездну, она решила лететь в Габон и там возродить «Таблицу». Король Ранис встречал ее у трапа самолета. Когда она сошла к нему, пытаясь сохранить хотя бы слабое подобие дипломатического этикета, он опустился перед ней на колени и стал целовать ее отменно напедикюренные пальцы ног. Все племя ахнуло и застыло в благоговейном молчании. Король поднялся, подошел к микрофону и поздравил народ с прибытием королевы Габона и Генерального секретаря рыцарской лиги комсомола.
Они стали жить вместе в новой резиденции, отстроенной на месте стратовской пляжной виллы, где семь лет назад всем миром лечили искривленного Никодимчика. Охрану резиденции в первом кольце выполняли все те же московские Самые Надежные, а также отряд многоопытных французских ветеранов, нанятых на Коморских островах. Второе кольцо защиты было составлено из энтузиастов габонского комсомола в белых майках с надписью «Comme Ca». Этим юношам было строжайшим образом запрещено украшать свои ягодицы какой бы то ни было татуировкой за исключением паучка, похожего на серп-и-молот. И наконец, третье кольцо, изрядно отдаленное от резиденции и приближенное к отрогам вулканической гряды, осуществлялось горными духами и колдунами. Гориллам было запрещено пересекать третье кольцо, кроме той, теперь уже почти легендарной самки по имени Шампань, которая когда-то угостила юную Ашку непрожеванной стрекозой. Она нередко посещала с дюжиной своих внуков классический версальского стиля парк своей подруги, где они невинно резвились, охотясь на все тех же стрекоз и до сей поры еще не упомянутых летучих существ коыыу.
Этот Габон, какие еще неведомые магниты таятся в его недрах, думала Ашка по утрам, оставляя нежно похрапывающего короля в складках постели и выходя на обширную, как баскетбольная площадка, террасу, чтобы поприветствовать темнеющий на фоне рассвета вулкан Бонга, сыгравший столь важную роль в истории Стратовых.
Что она сделала в первую очередь после воцарения? Правильно, она распустила секретариат короля, вернее, преобразовала его в танцевальный ансамбль. «Я надеюсь, Ваше Величество, что я сама в единственном числе предоставлю вам все секретариатские услуги, — так объяснила она эту акцию. — Впрочем, если вы захотите вспомнить прошлое, я подберу для вас какую-нибудь одноразовую солистку».
Он ей ответствовал: «Ваше Величество, ради дарованной мне вами божественной близости я готов отказаться от всех ностальгических утех. Хватит с меня этих набивших оскомину габонок! Адью! Точка! Ведь вы ко мне пришли из самой гущи советского комсомола!»
Кто бы мог узнать в утонченном короле того провинциального увальня, над которым подтрунивали в марксистских школах стран Варшавского договора и который ради авторитета в массах отрастил себе удивительное, хлопающее по коленям пузо?! Сейчас этого стройного, хорошо тренированного короля можно было со спокойной душой выпускать на Панафриканские соревнования по бегу. И впрямь, иногда казалось, что Его Величество готовит себя к подобным ристалищам. Каждое утро он начинал с весьма продолжительных забегов по аллеям своего парка, где развевались под ветром зеленые парички пересаженных из Наварры тамарисков. Глядя на его лицо, можно было подумать, что бег его убаюкивает, или, лучше сказать, гипнотизирует, или, еще лучше сказать, умиротворяет, во всяком случае, он меньше всего думал в эти часы о государственных долгах.
Последние были решительным образом ликвидированы Ее Королевским Величеством Леди Эшки Благомудрой. Видя ее на террасе с помахивающей рукой, король всегда озарялся улыбкой и возвращался из бега к мыслям, достойным его вклада в цивилизационный процесс. Если сюда приедет мсье Жи, то есть Ген Стратов, что мне нужно будет сделать? Казнить? Нет-нет, ни в коем случае! Пусть он будет объявлен вице-королем. Пусть то же самое произойдет и с Максимом Алмазовым. Ну и так далее. Пусть в нашей стране будет некоторое количество вице-королей. Пусть Ее Величество Леди Эшки, Мадам Аш, направляет их деятельность. Таким образом наша страна покажет пример и развернет континент от докучливого патриархата в сторону благолепного матриархата. Ну и пусть!
Он стал любить большие общественные приемы с танцами. Не раз их посещала по соседству другая важнейшая фигура континента, генсек ООН Кофи Аннан. В шутку — если не всерьез — тот на год вперед резервировал за собой триумфальные вальсы с Эшки. Приезжал также Нгвами Нкрума, а также один высокородный офтальмалог с Ближнего Востока, который всегда мог выписать королеве рецепт на очки. Часто их также посещал Чрезвычайный и Полномочный посол Российской Федерации Его превосходительство Олег Гвоздецкий, давний комсомольский, еще со времен самороспуска, приятель Стратовых.
Он стал любить большие общественные приемы с танцами. Не раз их посещала по соседству другая важнейшая фигура континента, генсек ООН Кофи Аннан. В шутку — если не всерьез — тот на год вперед резервировал за собой триумфальные вальсы с Эшки. Приезжал также Нгвами Нкрума, а также один высокородный офтальмалог с Ближнего Востока, который всегда мог выписать королеве рецепт на очки. Часто их также посещал Чрезвычайный и Полномочный посол Российской Федерации Его превосходительство Олег Гвоздецкий, давний комсомольский, еще со времен самороспуска, приятель Стратовых.
Однажды, после бала, в тесном кругу друзей, наладились петь песни, как нынче говорят, времен «советской цивилизации». Гвоздецкий всех удивил: взял гитару и спел незабвенное, булатовское:
(Последнее слово в последней строчке, надо признать, было не булатовским; неизвестно, каким образом оно там появилось.)
Отложив гитару, Олег встал на одно колено перед Ее Величеством и воскликнул: «Да вот же она перед нами, комсомольская богиня, Ашка-антикомсомолочка!» Королева вспыхнула всей своей красотой, со всеми своими морщинками. Каков Олег! Он произвел завершение исторической песни!
В другой раз во время обычного, неисторического вальса Гвоздецкий сказал:
«Послушай, Ашка, какого черта, почему бы тебе не приехать в Москву с государственным визитом?»
Она хохотнула. «Чтобы с ходу поселиться в отремонтированной „Фортеции“?» И тут необъяснимо для людей дипслужбы содрогнулась.
Его превосходительство отвальсировал Ее Величество в отдаленный угол зала и остановился рядом со скульптурой Михаила Шемякина. Заговорил с неадекватной жестикуляцией, со светскими улыбками, чтобы присутствующие не подумали, что речь идет о государственных секретах: «Послушай, на повестке дня большие перемены. Скрытно-большевизна, похоже, протухла. Комплект мечется, постоянно меняет клички. АОП разбегается. Генпрокуратура прессует Прокуренцию. Евразия становится посмешищем. В верхах готовится пересмотр экономической политики. В вашу пользу, между прочим. Соединись с Гурамом, он в курсе дела. Ну что, по снежку-то не соскучилась? Гадкая-то наша погоденция не влечет?»
Она зажмурилась на мгновение, и в этом мгновении перед ней протащилась длинная лента московского слякотного дня. Ребята впереди перекрывают въезд в переулок Печатников. Джипы «Таблицы» с синими мигалками медленно выезжают на Сретенский спуск. Внизу открывается Трубная площадь, под завязку забитая автомобилями. Разъезжается, вернее, пытается разъехаться большой московский бизнес. Можно себе представить, как из-за тонированных стекол косо посматривают на их кортеж нахрапистые тамошние мужики: низкие лбы или огромные лысины, набрякшие подглазия и стреляющие зенки, наглые намерения и похабные страсти — наша упертая родина, наша жажда.
К концу романа автор начинает ёрзать: не ходит ли какой-нибудь герой под двумя, а то и под тремя разными именами; не начинал ли кто-нибудь как пышный брюнет, чтобы продолжить через десять страниц как плешивый блондин; да и вообще куда пропали тот или та из числа неглавных, но вполне задействованных персонажей???
Сейчас, в эпилоге, я думаю, не коснуться ли судьбы освобожденных вместе с Геном Стратовым узников совести и греха? Куда они все подевались после той памятной ночи, в апофеозе которой к Земле приблизился Овал? Не следовало ли им объявиться вновь, ну хотя бы на балу в «Шато Стратосфер»? Размышляя над этой проблемой, я навел некоторые справки и обнаружил престраннейший казус. Оказывается, они, беглецы из Краснознаменного долгосрочного изолятора, не были даже объявлены в розыск. Чем объяснить это обстоятельство? Уж не боязнью ли того, что в случае объявления в розыск может вскрыться другой престраннейший казус, а именно то, что все те литературные персоны были арестованы без санкции на арест?
Всем здравомыслящим читателям ясно, что заселение камер и карцеров в тюрьме «Фортеция» было результатом грубейшего беззакония со стороны Прокуренции. Учитывая тот факт, что эта вершина правоохранительного аппарата в последнее время сама как-то странно закачалась и что ведущий ее прокуратор в лице товарища генерала Колоссниченко был(а) переведен(а) в АВ, то есть в Академию Великодушия, я решил далее не касаться тех, кто столь внезапно обрел свободу. Пусть они с этой своей свободой спокойно разберутся по своим епархиям, если так можно назвать предыдущие грешные книги. Ведь многие читатели симпатизируют этим фигурам, хотя есть и другие, в частности, критик Земнер, которым они не по душе.
Несколько слов следует сказать о моей явной промашке. После первых глав из романа исчезли намеченные ранее упоминания старшего, или, вернее, уже старого, поколения Стратовых, в частности, папы Эдуарда и мамы Эллы. Как мог я упустить из виду допрос, учиненный этим настоящим шестидесятникам в Прокуренции в присутствии внешне бесстрастной, а на деле исполненной карательной страсти генеральши Колоссниченко? Глядя одномоментно в глаза и Эллы и Эдуарда, сия колоссальная скрытно-большевистская Фемида вопросила:
«А вы-то, вы, настоящие советские люди, то есть, я хотела сказать, законопослушные граждане Российской Федерации, как вы могли воспитать такого отступника, как Ген Эдуардович Стратов?»
На что, глядя в ее левый глаз, папа Эдуард дерзковато ответил:
«Это не мы его воспитали таким».
«Кто же, позвольте спросить?» — проколыхалась Светлана Устиновна.
И тут мама Элла, достойнейшая парашютистка 60-х, глядя ей прямо в правый глаз, еще более дерзковато завершила мысль достойнейшего альпиниста 60-х, своего любимого 75-летнего супруга:
«Это вы, госпожа генерал, со своим беззаконием так воспитали нашего принципиального Гена».
И Колоссниченко тут погасила огонь очей, иначе говоря, упрятала их в кристиандиоровские стекла.
Что касается личной старших Стратовых правозащитной деятельности, а также фрондерского куража, можно четко сказать, что ни та (деятельность) и ни тот (кураж) не угасли. Ни одно мероприятие у Соловецкого камня не проходит без их присутствия. Оказывается также и непререкаемая поддержка «Комитету 2008», хотя не исключаю, что в силу нашей летоисчисленческой запутанности мы давно уже перешагнули эту дату.
Случилось так, что нашу либеральную общественность на фоне множества мелких расколов посетил один капитальный раскол, и старшие Стратовы приняли в этом расколе свое деятельное участие. Речь идет об объединительной (это на фоне-то бесконечных расколов!) конференции оппозиционных сил, на которой произошло историческое рукопожатие коня Касьянова и трепетной лани Лимонова. Этому акту наш Эдик (в смысле, папа) и наша Элла (голосистая, как Фицджеральд) заявили решительный протест: как могут ревнители светлого европейского либерализма объединяться с красно-черными, да еще и отмеченными открыто-большевистским заклятием отморозками?! Мы их не только понимаем, но и призываем так держать. Ген Дуардович будет, конечно, горд своими, как он в юности своей говорил о моложавых родителях, «предками».
Явный неглижанс был, конечно, проявлен автором в отношении Льва Африкановича Хряща, этого общего свояка, всегда готового оказать протекцию, посодействовать советом, а то и взмыть на такую высоту, когда без всяких оговорок бросаются на помощь. Не исключено, что такое небрежение было проявлено автором в связи с тем, что эта крупная фигура постоянно находилась в состоянии либо полной, либо частичной засекреченности. Публика, в общем-то, никогда не знала, где обретается и чем занимается этот московский барин, тип Гиляровского, с его постоянной улыбкой благорасположения и с благоухающим аппетитом. Нам и сейчас иногда кажется, что, пиша поэму о майоре Вовкове, автор где-то по большому счету имел в виду Льва Африкановича, однако, поразмыслив, мы понимаем, что так не может быть даже в условиях запутанного летоисчисления. Ведь Вовков-то покинул сей мир в чине майора, в то время как Л.А. Хрящ достиг генерала-полковника и благоденствует сейчас на острове Мальта в роли Лео Кортелакса.
Но родственники-то, родственники, близкие души, тот же Ген, которого он вытаскивал из тесных, ох, тесных объятий ЦКГБ, та же Ашка, которую, собственно говоря, и свел с ее нынешним супругом, то есть практически сделал ее королевой Габона, те же их родители, та же его свояченица, папина мама, почему же они не напомнили автору об этой недюжинной личности? Неужели трудно вытащить бибикалку из кармана? Занимаясь подобного рода внутренней демагогией, автор нередко дает себе зарок посетить генерала в его мальтийском убежище. Вот, окидывая взглядом географическую карту, преисполняешься какими-то убаюкивающими чувствами: все-таки не зря произошел эволюционный скачок назад, если на множестве островов, будь то Мальта, или Корфу, или Пантеллерия, сидят в своих виллах наши советско-российские секретные генералы и разгадывают кроссворды марксизма-ленинизма. Ну немного провоцируют на международной арене, но кто без греха.