Ситуация становилась все более интересной. У Мод Филби сложилось впечатление, что она сделала достаточно. Ей было приятно слышать, как Мэрфи приглушенным голосом заказывает абсент, и смотреть, как Льевен курит сигареты. Но, к сожалению, приходилось соблюдать дипломатическую сдержанность. Поэтому она еще легонько подтолкнула разговор и осведомилась у Льевена, насколько большое значение имеет миланская гонка.
— Не такое уж большое, это мероприятие среднего уровня, — осторожно и уклончиво ответил он.
Мэрфи выглянул из-за своих стаканов.
— Так или иначе, имеет смысл ее выиграть.
— Конечно, — лаконично ответил Льевен.
Мэрфи перешел в наступление.
— Вы тоже будете участвовать?
— Заявки мы еще не подавали, — ответил Льевен.
— Дело, наверно, в том, поправится ли к тому времени ваш водитель?
— Вы угадали, — язвительно сказал Льевен.
— Мне казалось, что у него серьезная травма, — не сдавался Мэрфи.
— Это действительно так.
— Жалко. Тогда мы навряд ли сможем соревноваться.
— О, почему бы и нет! Может, все-таки получится. — Льевен был зол на американца и радовался случаю подразнить его, слегка блефуя.
Мод Филби внимательно слушала. Улыбаясь так, словно она заранее просит прощения за такое наивное предположение, она спросила Кая:
— Но, может быть, вы опять заступите место раненого водителя?
Мэрфи бросил быстрый взгляд на Кая, вдруг изменил тон и сделался любезным:
— Простите, пожалуйста, я этого не знал и даже об этом не подумал, не то я бы уже прервал этот разговор… — Он выжидательно-вежливо взглянул на Кая. — Ведь тогда мы в некотором роде соперники.
Несмотря на эту попытку, ему не удалось вынудить у Кая подтверждение, то есть получить удовлетворительный ответ. В Кае он чуял более серьезную опасность, чем в Хольштейне, и потому хотел заранее сориентироваться, в какой степени ему надо с ней считаться.
Льевен давно уже вызывал у него глубокую неприязнь, — Кая он еще надеялся нейтрализовать.
Крайне досаждало ему то, что Мод Филби вела себя загадочно и кокетничала. Знакомство на автодроме он одобрил — надеялся благодаря ему что-то разведать и, кроме того, прощупать соперников; однако развития событий в таком роде, как в настоящий момент, он себе даже не представлял. Мод Филби неожиданно неприятным образом вмешалась в дело и участвовала в нем, а ей-то как раз следовало играть наименьшую роль.
Так или иначе, сама она, похоже, чувствовала себя хорошо. Она занялась Льевеном и вела с ним насмешливый разговор о Спортинг-Клубе и его новых членах.
Кай увидел, как по асфальтовому въезду для машин вкатил лимузин. Из него вышла дама. Он узнал в ней свою партнершу по игре в первый здешний вечер. Она была одна. Дама медленно двинулась вдоль набережной. Но вот она чуть повернула голову: это ее движение и манера поводить плечами вызвали у Кая другое воспоминание — разговор с Фиолой во время танцев на террасе казино. Ему показалось, что это та самая женщина.
Сделав всего несколько шагов, она встретила знакомых и скрылась в толпе гуляющих. Кай взглянул на Мод Филби и улыбнулся; она ему вдруг очень понравилась. Он подозвал к себе Фруте и стал гладить ее по затылку. Заиграла музыка. Кай был в приподнятом настроении. Он принял решение.
Оркестр угощал публику скрипичными изысками и слащавыми кантиленами. Медные духовые вступали, сбивая ритм, и сыпали синкопами, которые преследовали друг дружку, пока, обессилев, не возвращались к теме.
Что-то случилось с трубой. Правда, она оглушительно ревела на высоких тонах, но, когда ей хотелось спеть более низким и солидным голосом, она только стонала, и в этих регистрах трубе лишь изредка удавался чистый звук. В конце концов это заметил и сам трубач, толстый краснощекий мужчина. Он покачал головой, простукал инструмент и, как врач, приложил к нему ухо, потом заглянул внутрь, принялся подкручивать вентили, попробовал снова заиграть, еще энергичнее затряс головой и трубой и, наконец, сдался.
Уперев свой инструмент в колено, трубач продолжал по нотам следить за пьесой. Сбившись с курса, он не знал, что предпринять. Некоторое время отбивал такт ногой, но вскоре тоже перестал и сидел, пока другие играли, в привычной позе, ничего не делая и ничего не понимая, — крепкий, дородный мужчина, чье чудесно сконструированное сердце и прецизионный механизм сложного мозга не могли одолеть забитую чем-то трубу.
Это воспринималось как мировая загадка трагического свойства.
Когда компания стала расходиться, Кай спокойно спросил Мод Филби:
— Вы не хотели бы сегодня под вечер съездить со мной прогуляться? Мне надо съездить за границу, кое-что там уладить. Было бы чудесно, если бы вы поехали тоже.
Она была ошарашена, но предположила, что это имеет какую-то связь с недавним разговором, и сразу согласилась.
— В котором часу?
— Если не возражаете, я заеду за вами в пять.
— Идет. — Она попросила Мэрфи с ней пообедать.
— Мэрфи становится трагической фигурой, — заметил Льевен, когда они пошли дальше.
— Пока что я нахожу его, скорее, забавным. — Кай что-то насвистывал про себя.
— Но он становится трагическим. Пока что он ворчит на нас обоих: не знает, на кого ему бросаться. Мне такие ситуации знакомы. Хватают, как правило, не того.
— И вам известно, кто «не тот»?
Льевен задумался и не сразу ответил.
— Разумеется, вы!
Кай расхохотался.
— Логика у вас иногда, как у древних римлян. Мы оба не те.
— Этого я не понимаю.
— Я вообще боюсь, что вы строите себе иллюзии. Знаете ли вы, что все это дело вообще пустышка?
— Вначале всегда так кажется, — с чувством превосходства сказал Льевен.
— Вот увидите. Можем побиться об заклад. Мисс Филби совершенно равнодушна.
— Равнодушна — к нам, до поры до времени. Но вот к Мэрфи…
— Дорогой Льевен, единственный шанс такого типа, как Мэрфи, состоит в том, что он способен разогнать скуку, но его вмиг отодвигают в сторону, едва появится что-нибудь другое, более стоящее, а поскольку все стоящее — преходяще, то у Мэрфи неизменно есть шанс, что потом его призовут обратно. Поэтому он и держится дольше, чем другие. Величайшее заблуждение считать, будто все ценное долговечно. Апостолы прогресса обманывают этим толпу, которая иначе может взбунтоваться или впасть в уныние. Ценное всегда скоротечно, а посредственность, напротив, устойчива. Поэтому Мэрфи — прототип супруга. Однако обладание постоянно связано с недовольством, особенно если оно обещано человеку, но так ему и не дается.
— Вы судите, пожалуй, слишком решительно.
— Я стремлюсь не столько судить, сколько ввязаться в драку.
Удивленный Льевен ничего не ответил. Кай напористо продолжал.
— Хочу ввязаться прямо сегодня. Я рассудил, что хотел бы пробыть здесь подольше. Это желание с тем делом не связано, и все же я остаюсь здесь именно из-за него. Иногда бывает довольно толчка с совершенно неожиданной стороны, чтобы нечто сдвинулось с мертвой точки. В ближайшие дни я хотел бы увидеться с принцем Фиолой, мне надо у него кое-что спросить.
Льевен не совсем понял смысл такого неожиданного поворота разговора; но он и не хотел слушать дальше и только дал себе наказ впредь сочетать свой испытанный метод выжидания с большей бдительностью.
Кай встретил Мод Филби в холле отеля, она уже его ждала. Они тотчас же отъехали.
Конец дня выдался приятным, это был тот предвечерний час на Ривьере, что ни с чем не сравним. В хрустальном воздухе над морем простиралась даль, мерцавшая пурпуром на горизонте. Бухты уже не сверкали под лучами солнца, а постепенно, одна за другой, погружались в тень. Растительность сбегала с гор вниз, на дорогу, с трудом сдерживаемая садовыми оградами, словно хотела все затопить своей зеленью и цветущей ненасытностью.
На море стояли рыбацкие лодки с желтыми и коричневыми парусами. Иногда с какой-нибудь из них летел зов, звонкий и резкий, словно крик сойки, зеркальное отражение звука, будто сошедшего с неба.
— Предзакатные часы — как апельсин, — сказала Мод Филби. — Не знаешь, что с ним делать: любоваться его видом или впиться в него зубами.
Кай не ожидал таких образных сравнений, в тот миг он был поглощен туристическими автобусами, которые как островки просвещения с их гидами и громкоговорителями то и дело, не сигналя, выскакивали из-за поворотов. И все-таки он ответил, из уважения к поэтическому настроению, царившему на втором сиденье его машины, и до некоторой степени в созвучии с ним, хотя и вполне решительно: «И то, и другое», — а ответив, посчитал, что тем самым дал своей спутнице пищу для размышлений на все расстояние до таможенного пункта и теперь может спокойно глядеть вперед. Он весьма неохотно сочетал управление автомобилем с лирической беседой.
Зато второй вопрос мисс Филби был гораздо обычней.
— Куда вы намерены ехать?
Лицо его приняло таинственное выражение.
— Мы будем там через полчаса.
Машина катила дальше. Мост, какие-то развалины, потом опять дорога, агавы и пальмы. Между ними — дома. В переулках пели девушки, возле открытых дверей беседовали целые семьи, поблескивая золотом и умброй, за их подвижными фигурами зияли темные пасти входов.
— Вы не хотите мне сказать, куда мы едем? — опять спросила Мод Филби.
— Мы уже приехали. — Кай повернул к подъезду отеля «Руайяль». Зайдя туда, он попросил портье передать его карточку доктору Пешу, он подождет здесь.
Пеш спустился в холл одновременно с посыльным. Представив его своей спутнице, Кай сказал:
— Мы с вами расстались несколько дней назад, не доведя наш разговор до конца.
Пеш утвердительно кивнул.
— Я вам сказал, что буду вас ждать.
Кай повернулся к Мод Филби:
— Доктор Пеш — конструктор машины, на которой я ехал в Монце.
Она поняла и засияла.
— Кто до сего времени подал заявку на «Кубок Милана»?
Пеш перечислил несколько фамилий.
— Значит, славная будет гонка. А сами вы уже подали заявку?
— Нет. Мы хотим запустить только одну машину. Если вы желаете на ней ехать, то мы готовы сделать заявку.
Пеш нравился Каю своим упорством. Никакого ручательства за Кая никто ему не давал, он его не знал, только слышал от Льевена, что раньше Каю уже приходилось участвовать в гонках; он просто полагался на озарившую его идею и был в этом последователен; Пеш воплощал тип человека, которому суждена удача, ибо решает не идея, а последовательность…
Мод Филби наклонилась к Пешу;
— А кто из записавшихся на сегодняшний день, по-нашему, является фаворитом?
Пеш задумался.
— Думаю, Мэрфи…
Она ослепительно улыбнулась Каю, которого ее поведение забавляло; укрывшись в надежной гавани давно принятого решения, он вдвойне смаковал ее усердие. Чтобы не слишком отравить ей радость, он придал своему голосу звучную твердость и заявил Пешу:
— Я приехал вам сказать, что поеду на вашей машине. Через неделю начну тренировочные заезды.
На обратном пути мисс Филби была молчалива. Она предвкушала грядущее событие и радовалась тому, что сообщит эту новость Мэрфи. В жизни все ж таки бывают поистине содержательные моменты.
IV
Фиола приподнял серебряную чашу.
— Понадобилось три недели, чтобы образовался этот коктейль. Последние три дня он стоял закрытым на льду, чтобы как следует смешаться с дополнительно выжатым в него апельсиновым соком; сегодня он получает окончательное завершение. Для этого требуется еще плеснуть в него кофе мокко и несколько капель ангостуры.
Он взял бокалы, повертел их вниз головой в разрезанных пополам лимонах и обмакнул в сахарную пудру, которая мгновенно кристаллизовалась. Потом насыпал в них мелко наколотого льда, хорошенько встряхнул чашу и наполнил бокалы.
— Пейте без соломинки, но если хотите — с лимоном. — Он пододвинул Каю нарезанные ломтики.
В комнату лился свет и, преломляясь, придавал всем предметам шелковистый лоск. Шезлонги были сдвинуты к окну, на низких табуретах лежали пачки газет.
— Давненько вы здесь не были, — заметил Фиола.
— С того первого вечера я больше не играл.
— Несколько дней назад здесь был большой шум. Человек с черепахой решил, что его обманули. Он так решительно протестовал, что его амулет упал на пол. Забавно было смотреть, как черепаха, не привлекая к себе внимания, очень медленно и торжественно куда-то ползла, а ее хозяин в это время высказывался, энергично жестикулируя всеми частями тела. Плохие ныне у людей манеры.
Кай смотрел в окно: две моторные лодки выходили из четырехугольной игрушечной гавани Монако. Он хотел справиться у Фиолы о своей незнакомой партнерше за игорным столом и ломал голову, с чего начать. Какая-то робость удерживала его от того, чтобы спросить о ней прямо; он углубился в размышления, а они заводили его все дальше и дальше.
Фиола вывел его из задумчивости.
— Вы далеко унеслись в своих мыслях.
Кай вздрогнул от неожиданности. Он хотел поосторожнее сформулировать свой вопрос и, думая об этом, невольно погрузился в прошлое. Наверно, виной тому был завораживающий свет — прозрачно-серый, мерцающий, в котором могло привидеться нечто далекое, — он подумал о юной Барбаре, о той минуте, когда она стояла возле него, прислонившись к деннику, позади нее были лошадиные крупы и тьма, а у нее на лице — выражение впервые разбуженного знания. Картина была вполне отчетливая, он все еще видел ее, как видел просвечивающее окно перед шезлонгами, газеты и своего визави, и таяла она неохотно, готовая возникнуть опять.
— У вас своеобразные коктейли, — задумчиво сказал он. — А я сейчас думал о том, не слишком ли это мало для человека — вести жизнь без цели. Быть может, лучше сдаться, поставить себе границы и заделаться оседлым. В сущности, с наступлением определенного возраста этого и ждешь. Быть может, это даже закон природы.
— Это, несомненно, так. Но я не верю, что он действителен для всех.
— Гонишься за какими-то вещами, пока не начнешь запыхаться, и позволяешь себе катиться, словно шар, от одного вихря событий к другому, в погоне за небывалыми ощущениями твоего «я». Иногда мне кажется, я стою на распутье — с одной стороны, такое же существование, как доселе, главная цель коего — польстить собственному самолюбию, сдобрив его скепсисом; с другой — жизнь, солидно обустроенная и разумная, основательная и прочная, скрепленная знанием и волей.
Фиола поднялся.
— Это поразительно, но у меня создалось впечатление, будто вы собираетесь жениться.
Кай немного помолчал, а потом сказал:
— Наверно, это было бы необходимым дополнением. — Он покачал головой. — Но я ведь хотел поговорить с вами совсем о другом.
— Сегодня приемный день у принцессы Пармской. — Фиола позвонил. — При таком настроении, как у вас, это как нельзя кстати. Мы пойдем вместе. А вообще-то вам бы следовало знать: тихую пристань громче всех восхваляют люди, которые носятся в океане. Вы бы не вынесли, если бы кто-то на самом деле заставил вас причалить к тихой пристани.
Принцесса Пармская была стара. Ходьба давалась ей с трудом, и потому ее всегда видели только с палкой. Она держала большой дом, не вполне единый по своему убранству. Некоторые комнаты были заполнены ценными коллекциями, однако она туда не заглядывала.
Кай и Фиола были приглашены к ней на костюмированный праздник. Клуб в тот вечер был пуст. Швейцар зевал в свои золоченые рукава, а крупье одиноко царили за игорными столами, неподвижные и скучающие, как китайские боги. Только за одним столом шла игра для иностранных гостей, остальные пустовали. На вечера принцессы Пармской принято было приходить вовремя.
Кай очень рано начал готовиться к выходу. Он любил после ароматизированной ванны полежать в толстом махровом халате — любил этот час полной расслабленности, недодуманных мыслей, светлых виргинских сигарет, час, проведенный в шезлонге, в кресле у окна, среди газет и книг, в которых разрезаны только первые четыре страницы, в непритязательных мечтаниях и за подпиливанием ногтей.
Потом неторопливо одеться. Делать это нарочито неспешно. Повязывая галстук, неожиданно набрести на интересную идею. Попытаться ее осуществить, вдруг увидеть в зеркале собственную любопытную улыбку на чуть склоненном к плечу лице и удивиться, что мог так забыться. Завязать узел, снять сетку для волос. Внизу уже засигналила машина Фиолы.
Странно было ехать в закрытом автомобиле, если привык к открытому, еще более странно — не сидеть за рулем. Удивительный маленький островок — двухместная машина-купе, мимо которой с тихим гуденьем проезжали сады и тутовые деревья. Обветшалые коричневые колонны, выцветший, изъеденный временем герб, почти утративший рельефность, набегающие из темноты волны зелени, аллеи, держащие на себе небо, а перед въездом к дому — фантастическое зрелище: освещенные автомобили, факелы, огни, волны золота, багрянца и света, маски, костюмы, шелка…
Принцесса Пармская принимала друзей в маленькой, несколько отдаленной комнате. Здороваться с ней было не обязательно, — кто хотел, мог оставаться не узнанным вплоть до снятия масок.
Большая часть комнат дома была убрана для праздника, однако некоторые оставались неосвещенными.
— Это японские комнаты, — пояснил Фиола, — они, как правило, недоступны.
Когда Кай и Фиола пришли к принцессе, она чувствовала себя совершенно измученной.
— Мне пришлось целый час, с небольшими промежутками, выслушивать одни и те же рассказы, от этого устаешь. Пойдемте со мной, я бы хотела немного отдохнуть.