Писательский поселок Переделкино давно обступили новостройки Москвы. Район Солнцева, обнимая Переделкино с юга, тянулся в область гораздо дальше. Появился он на месте деревни Суково, переименованной позже, видимо по соображению благозвучия, в Солнцево. Этот спальный придаток столицы благодаря местному мощному криминальному клану успел заработать репутацию одного из преступных центров. Солнцевская братва наводила страх не только в своей округе, интересы бандитской группировки распространились гораздо дальше. Но Переделкино административно продолжало числиться за областью.
Подмосковное местечко имело богатую историю. В тридцатых годах Сталин подписал указ, в котором земля от деревни Переделкино до Минского шоссе на западе и до полотна Киевской железной дороги на юге отдавалась под застройку писательских дач. С тех пор тут проводили летние месяцы, нередко и круглый год, многие мастера советской литературы. В Переделкине получили дачи Николай Погодин, Самуил Маршак, Константин Паустовский и другие, в их честь тут названы многие улицы. Прославили Переделкино и более поздние беллетристы и поэты, например Булат Окуджава, Гарольд Регистан. На них улиц уже не хватило. А вот Бориса Пастернака обошли тогда и потом. Зато к памятнику поэта на переделкинском кладбище каждый день тянулись поклонники. До сих пор по писательскому поселку прогуливаются живые знаменитости. Здесь можно встретить Егора Исаева, Андрея Вознесенского, Евгения Евтушенко и многих других звезд литературного небосвода.
Но не только мастера пера населяли и населяют подмосковный оазис. Высокие заборы прятали от любопытных глаз отдых разведчиков, вернувшихся в отпуск на родину, загадочных чужестранцев вроде папаши руководителя тайной полиции Восточной Германии, товарища Вульфа или журналиста Виктора Луи, который появлялся на всех дипломатических приемах, хотя злые языки утверждали, что его никто туда не приглашал. Но о подобных вещах ведали только избранные, свою известность поселок приобрел все же благодаря писателям.
Наверное, благодаря авторитету живых и памяти о мертвых, Переделкино административно не отошло к Москве и осталось в Одинцовском районе Московской области. Поэтому сигнал о трупе мужчины, обнаруженном сторожем одной из дач, поступил не в Солнцево, что в километре за железной дорогой, а в Одинцовский районный отдел МВД за двадцать с лишним километров. Группа в составе следователя Митяева, медэксперта Злотникова, экспертов Соколова, Якунчикова и кинолога Куре-бяченко прибыла на место через тридцать семь минут – прямо-таки рекорд для областной московской ментовки.
Снежок в овражке, где лежал труп обнаженного мужчины, немного подтаял, но не до конца. Сыскная овчарка Рекс резко потянула в сторону проселка, добежала до высокого забора, с интересом обнюхала узкий лаз под досками и принялась брехать на соседнюю с охраняемой Тихоном Глуховым дачу. Сыскники бросились туда и обнаружили четкие оттиски собачьих лап. Их спецы заметили и рядом с телом. Впрочем, к преступнику бросок Рекса отношения не имел, это был сугубо кобелиный интерес к голосистой темно-рыжей красавице Берте.
Осмотрев волосатое тело усопшего, следователь Митяев и криминалист Соколов сделали логичный вывод, что труп лежал тут еще до снегопада. Специалистов удивило отсутствие хоть каких-нибудь примет, объясняющих его появление в этом месте. Недавно наследил своими сапожищами Тихон Глухов. Автор скорбной находки уже дал показания и топтался возле калитки дачи, демонстрируя те самые сапоги, что оставили свежие следы. Они заканчивались в двух метрах от тела, подтверждая рассказ сторожа. Следователь Митяев предположил, что тело привезли на машине и сбросили с тянувшегося рядом с овражком проселка. Следов автомобильных протекторов на глине имелось множество. Но долгий дождь, а потом тающий снежок мешали определить время их появления – глина окончательно раскисла и поплыла. Пока эксперты трудились в овражке, следователь решил опросить владельцев близлежащих дач. По словам Глухова, соседские дачники в октябре жили в городе и наезжали только по выходным. Обитаемой оставалась лишь дача дипломата Дорохова.
– Туда ходить без толку. Там кроме легавой Берты одна престарелая родственница жены хозяина, – предупредил Тихон Андреевич. Но Митяев настоял.
Глухов открыл калитку, и они ступили в дикий заброшенный сад. Ворох опавших листьев и еще не растаявший снежок прятали от глаз дорожку к дому. Митяев чувствовал, как его кожаные штиблеты начинают набирать воду. Это было весьма неприятное ощущение. Раздражала и собака. Берта следовала за ними на расстоянии нескольких шагов и злобно брехала.
– Не люблю легавых, живность мучают, – вздохнул Глухов.
Милиционер сердито покосился на сторожа, но, поняв, что в слово «легавых» тот не вложил обидного подтекста, двинулся дальше. Возле крыльца сторож остановился и еще раз предупредил Митяева:
– Зря идете. Бабка плохо видит и не совсем нормальная.
– Попытка не пытка, – рассудил следователь.
Проникать в помещение пришлось через застекленную множеством узорчатых окошек холодную террасу. Замками в доме не пользовались. Глухов открыл дверь и пропустил милиционера внутрь. Митяев попытался вызвать хозяйку, но та не откликалась. Занавешенные шторами окна едва пропускали свет. Они прошли по темным комнатам, миновали кухню с множеством банок, баночек и сковородок, заглянули в чулан, но хозяйку так и не нашли. И, лишь открыв дверцу в последнюю не исследованную каморку, обнаружили в кресле-качалке закутавшуюся в плед старуху. Бабулька читала журнал «Новый мир» за семьдесят шестой год. У ее ног стоял электрический обогреватель.
– Серафима Игнатьевна, это товарищ из милиции. Он хочет с вами поговорить, – крикнул Глухов, наклонившись к старухе. Та повернула голову, изучила вошедших через толщенные линзы очков и отвернулась.
– Здравствуйте, я следователь Митяев из одинцовского отдела МВД. Хочу задать вам несколько вопросов. Рядом с вашей дачей убили человека. Вы случайно не заметили ничего подозрительно прошлым вечером?
– Нет, мы дачу не продаем. Всего хорошего, – не отрываясь от журнала, изрекла хозяйка.
Митяев с Глуховым переглянулись.
– Я же предупреждал, – напомнил Тихон Андреевич.
– Да, пожалуй, не стоило ее тревожить, – шепотом согласился следователь.
– Вы меня отнюдь не тревожите. Но дачу мы не продаем, – повторила пожилая дама. Видимо, слух у нее выборочно был не так уж плох.
Митяев поспешил удалиться. Неутомимая Берта дотащилась с ними до калитки, продолжая брехать вслед визитерам. Покинув участок, следователь отпустил сторожа и вернулся в овражек. Медэксперт Злотников на глаз установить причину смерти не смог:
– Ни ран, ни других повреждений. Могу только предположить: этот парень скончался менее суток назад, возможно, его отравили. Но для более точного заключения нужны вскрытие и лабораторная экспертиза.
Через десять минут следственная бригада собралась в микроавтобусе. Милиционеры составили акт, достали из портфелей термосы, бутерброды, с удовольствием перекусили и, дождавшись труповозки, с чувством людей, сделавших свое дело, отправились восвояси. На обратном пути одинцовские менты не упустили случая еще раз подивиться южной, столь нелегкой на фоне подмосковного предзимья пестроте одной дачи. Они еще не знали, что это, так сказать, «Пепсеты» грузинского президента Российской Академии художеств Зураба Церетели.
Гул моторов смолк, в поселке воцарилась тишина. Даже Берта наконец угомонилась. Глухов облегченно вздохнул и вернулся в дом. Показания с него сняли, подпись он поставил, таким образом, гражданский долг был им исполнен. Пообедав консервами прямо в банке, разогретыми на газе, Тихон Андреевич стер мокрой тряпкой грязь, оставшуюся на полу после посещения милиции, и посмотрел в окно. Тучи понемногу расползлись, и красноватое, по-осеннему грустное солнышко залило сад. Всю предзимнюю подготовку на участке сторож давно завершил, но солнышко манило из дома. Глухов натянул резиновые сапоги и вышел на улицу. Он сам не знал почему, но ноги понесли к овражку. Тихон Андреевич обошел место происшествия, и его внимание привлекло нечто, блеснувшее в лучах солнца. Старик нагнулся и поднял самопишущую ручку. Эта была обычная ручка, но ее украшали две белые буквы СК на темно-синем боку, а под ними – припечатанное серебряной краской слово «Забо…». Последние буквы стерлись. Глухов покрутил находку в руках и убрал в карман. Звонить снова в милицию и сообщать о такой мелочи он посчитал несерьезным. К тому же ручка валялась метрах в десяти от злополучного овражка, ее мог потерять кто угодно. Он немного погулял, вернулся домой и вывел на листке календаря: «Протопелин». Получилось красиво. Найденная ручка прекрасно писала густой черной пастой.
– Ты каждый день будешь возвращаться в это время? – спросила Надя, прижимаясь виском к колючей щеке мужа. Ерожин смотрел на жену и сиял от счастья.
– Ты каждый день будешь возвращаться в это время? – спросила Надя, прижимаясь виском к колючей щеке мужа. Ерожин смотрел на жену и сиял от счастья.
– Не знаю, Надюха. Я всего второй день на службе.
Только обняв Надю и детей после недолгой разлуки, он до конца ощутил, насколько соскучился по ним. Лена и Ванечка, заметно за лето подросшие и черные от самарского солнца, как два папуасика, носились по комнате, громко топали и издавали победные крики. Надя тоже загорела и стала еще красивее». При смуглой коже ее белые волосы смотрелись, как изощрение модных парикмахеров.
– Давай положим их спать? – с просящей интонацией предложил Петр Григорьевич. Ему не терпелось получить жену.
– Они дрыхли в самолете. Попробуй их теперь загнать в постель, – понимающе улыбнулась Надя. Ей самой хотелось близости мужа, но материнское сердце призывало к терпению. – Пошли, покормлю тебя ужином.
Петр Григорьевич с грустью отпустил жену и поплелся и ванную. Возился он там довольно долго.
– Ты не умер? Мясо с грибами остывает, – поторопила молодая хозяйка.
– Подойди на минутку, – высунув голову, попросил Ерожин.
Надя прошла на зов и не успела понять ловушки, как супруг запер дверь и стянул с нее халатик. Высказать неудовольствие было поздно. Ваня и Леночка продолжали носиться, но заметив, что мамы нет, разом остановились, переглянулись и заорали в голос. Не закрывая рта, близняшки обошли квартиру и, сообразив, что единственное место, где могут укрыться родители, это ванная, принялись лупить в дверь ножками и ручками. Но им не открывали. На счастье Ерожина, в прихожей оказался большой мяч. Ваня первым заметил игрушку и переключил свое внимание на нее. Леночка, увидав, что брат захватил красивый мячик, замолкла, и оба, сопя от натуги, стали бороться за находку. Наконец дверь открылась, и раскрасневшаяся Надя взяла ребят за руки.
– До ночи дотерпеть не можешь, – укоризненно бросила она Ерожину, однако особого сожаления голос жены не выражал.
– Теперь могу и до ночи, – ответил удовлетворенный супруг, направляясь к столу. Дети, забыв мяч, набросились на него, и Петру Григорьевичу пришлось стать конем. Проскакав на четвереньках по всем комнатам, он снял с себя двойняшек и опять пошел мыть руки. Но на сей раз надолго не задержался.
Ужин начался как в рождественской сказке. Дети, усевшись отдельно за маленьким столиком, сосредоточено поедали каждый по банану. Надя в фартучке кормила мужа, успевая и к ним.
– Теперь я стану типичной офицерской женой. Буду готовить обед и ждать мужа со службы. Надеюсь, ночных дежурств у тебя не предполагается? – И она внимательно взглянула в серые глаза мужа.
– Я тоже надеюсь. – Петр Григорьевич выдержал взгляд жены и, на всякий случай, добавил: – Я пока не все свои обязанности знаю.
– Но ты когда-то служил, – возразила Надя.
– Служил, в министерстве. А начальником, так сказать, производственного отдела впервые.
– Никита Васильевич Бобров, по-моему, до ночи на службе не сидел… Ты же в молодости работал следователем? Не думаю, что многое у вас в системе изменилось.
Супруг хотел ответить, что капитан в областном отделе и подполковник в центральном управлении – это две большие разницы, но не успел, поскольку Ванечка перевернул столик и завалил свое креслице. Громкий крик сына заставил Ерожина зажать уши. Леночка сперва засмеялась, а потом присоединилась к брату на еще более высокой ноте. Надя подхватила малышей и увела их в детскую комнату.
Пока жена занимала двойняшек, Ерожин уселся за свой письменный стол и стал обдумывать завтрашний день. Работы было столько, что без разумной последовательности с ней не управишься. Да еще и личное расследование, которое он вел по просьбе генерала Грыжина. История с Николаем приобретала все более тревожный оттенок.
Подполковник дождался прошлым вечером Петровича и его супругу с дачи. За беседой с очаровательной Наташей время пролетело незаметно. Петрович вовсе не удивился вопросам Ерожина. Он сам заподозрил неладное и отнесся к визиту сыщика очень серьезно. От старого водителя Ерожин услышал много интересного. По словам старика, в последние перед отпуском дни молодой шеф сильно изменился. Он перестал спешить, откладывал деловые встречи, возил в рабочее время сынишку в Уголок Дурова, вообще вел себя как совсем другой человек. Они вместе прикинули, когда эти перемены начались. И оказалось, что отправным моментом можно считать день поездки в поликлинику. Особенно удивило Ерожина, что Николай, потратив столько времени на посещение медицинского учреждения и добыв справку, права менять не стал. Это было очень странно. Подполковник попросил Петровича припомнить, не брал ли Николай билет на поезд или междугородный автобус. Теперь на автобусе можно было добраться и до Парижа. Но такого факта водитель не зафиксировал.
– Ты снова в работе? – Надя стояла возле мужа, уперев руки в бока и, изображая гнев, комично морщила лоб.
– Что это детей не слышно? – Ерожин улыбнулся. Он и не заметил за своими мыслями, что в доме наступила тишина.
– Уложила. – Надя развела руки. – Теперь я твоя, мой повелитель. Или уже не нужна? Ты все в ванной успел…
Ерожин подхватил жену и понес в спальню. Его голова еще вертела деловые мысли, но для того чтобы перестроиться, соскучившемуся супругу хватило нескольких минут. Надя после волжских пляжей была обворожительна. Петру Григорьевичу казалось, что он обнимает нечто неземное. Она, счастливая его обожанием, отдавала себя нежно и одновременно неистово. Заснули они глубокой ночью. А в шесть утра пришел Ваня.
– Я хочу какать, – заявил карапуз с порога.
Ерожин с трудом поднял голову с подушки и переспросил. Поняв, что его чадо настроено серьезно, отец, пошатываясь, встал и понес сына на горшок. Мальчик через пять минут снова уснул, а Петр Григорьевич больше спать не мог. Он смотрел на спящую жену. Надя откинула одеяло, грудь ее обнажилась. Во сне она была прекрасна. Ерожин вспомнил, как флиртовал с Наташей, и ему стало стыдно. «Неисправимый скот! – ругал он себя. – Иметь такую бабу и заглядываться на других – распущенность и свинство». И Петр Григорьевич дал себе слово романа с Наташей не затевать. Хотя ростовская племянница Петровича, провожая подполковника, в дверях одарила его многообещающим взглядом, от которого он растаял.
Поначалу в рабочем кабинете счастливому су-пругу хотелось спать, и он через силу заставлял себя работать. Но в десять из Перми позвонил Волков, и Ерожин проснулся.
– Вы, как всегда, правы, Петр Григорьевич. Строкова отправилась в Москву не одна. Ее школьная подруга Маша Хлебникова ехала с Мариной в одном купе и до сих пор пребывает в столице. Ее мать и отчим московского адреса Маши не знают. Я вынул из семейного альбома несколько фотографий. Но там ей тринадцать лет. Именно в это время мать Хлебниковой вышла замуж второй раз. С тех пор ни одной ее фотографии в семье они не сделали.
– Плохо. Чеши в паспортный стол, по месту жительства. Пусть отсканируют фото с личной карты. Снималась же она для паспорта, – посоветовал Ерожин.
– Я уже там был. Обещают к часу дня выдать. Самолет у меня в четырнадцать десять.
– Жду.
Ерожин положил трубку и улыбнулся. Ему и раньше Тимофей Волков был симпатичен. И сейчас майор не подвел. Приятно иметь дело с умными мужиками. Петр Григорьевич легко прощал женщинам отсутствие прыткости мысли, особенно если их внешность этот недостаток компенсировала, но безбашенных мужчин презирал и опасался. «Против тупости даже лом не поможет», – говорил он в таких случаях.
В одиннадцать его вызвал Еремин и уже на пороге встретил вопросом о деле Колесникова.
– Работаю, Афанасий Борисович. Обещаю доложить в конце недели.
– А быстрее? – нажимал заместитель начальника Управления.
– Смогу – доложу раньше, – ответил Ерожин.
– Постарайся.
– Так точно, Афанасий Борисович.
– Ты почему до сих пор оружие не получил? – сменил тему генерал.
– Имею свое наградное.
– Покажи.
Ерожин достал из кармана маленький английский пистолетик с дарственной надписью министров Узбекистана и протянул генералу. Тот с мальчишеским любопытством рассмотрел оружие.
– А стрелять он может?
– С десяти метров уложил наповал преступницу.
– Это когда же?
– Несколько лет назад, на поле гольф-клуба в Нахабино. Вооружена была, стерва, и палила почем зря. Пришлось на поражение… – отрапортовал Ерожин.
– Помню эту историю. Тогда я о тебе впервой и услышал, – сообщил генерал, с сожалением возвращая подполковнику пистолет. Расставаться с красивой игрушкой начальству явно не хотелось:
– Когда-нибудь дашь пострелять?
– Возьмите сейчас, – предложил Петр Григорьевич.
– Сейчас некогда, – с сожалением отказался генерал и на прощание напомнил: – Табельное оружие ты все равно обязан получить.