Ксант фыркнул, нагловатой развязностью тона прикрывая легкую панику.
– Неплохой блеф! Рад, что эти старые дуры поверили.
– Это не блеф. Матери знали. Потому и поверили.
У Ксанта пересохло горло.
– Не смешно. Ты ничего не забыла? Мы на правом берегу! Я тебе не какой-то драный ополоумевший кобель! Коты не теряют голову, мне ли не знать… Ха! Мы слишком разные, вы даже пахнете иначе!
Она молчала. Присела в углу, развязала дорожный мешок, стала что-то искать в его внутренностях и, казалось, полностью ушла в это важное занятие, не обращая на Ксанта ни малейшего внимания. Достала маленький кожаный мешочек с бахромой, вытащила из него какой-то подвявший листик, осмотрела критически, но все же сунула в рот и теперь жевала задумчиво, глядя перед собой.
Ксант еще раз фыркнул. Добавил решительно:
– Я уверен, что на котов это не действует!
– Действует. – Она сглотнула. Смотрела по-прежнему мимо. – Проверено. Нас потому и отвели так далеко, чтобы остальных не задело. Чтобы не оказались они, бедняжечки, в моей беспредельной власти. Ваши Матери мне хоть и доверяют, но не настолько, и предпочитают не рисковать.
Она помолчала, а потом вдруг взглянула в упор (Ксант даже вздрогнул) и спросила:
– Ты не задумывался, почему ваши так не любят бывать близ реки? И так не хотят говорить о причине такой нелюбви…
– Ерунда. Я люблю.
– Ты просто молод. И тебе везло – наверное, во время свадеб ветер ни разу не дул в твою сторону. Иначе бы ты сам всё понял. На собственной шкуре. И тоже бы… разлюбил.
Она говорила так равнодушно, что Ксант поверил. Самым убедительным как раз и оказалось ее нежелание убеждать.
Жилье было сплетено кем-то из предков отлично, со множеством всех необходимых щелей, он даже и сейчас ощущал сквозняк, тянущий по спине.
Но почему-то в лукошке Ксанту стало вдруг душно.
– И когда ты… планируешь?
Несколько пугающе долгих секунд она мерила его оценивающим взглядом. Потом пожала плечами.
– Было бы заманчиво, пожалуй… Но нет времени. Есть такие травки, отбивают любые хотения. Так что не бойся. У нас слишком много дел, чтобы отвлекаться на всякие… пустяки.
– Каких еще дел?
Она обернулась. Улыбнулась светло и радостно. Так светло и радостно, что Ксант отшатнулся, оцарапав плечи о шершавое дерево.
– Ну, для начала нам надо добраться до Лорантов-Следователей.
– Ты сумасшедшая! – Ксант охнул и осел прямо на пол – ноги уже не держали. – Видят Лоранты, ты сумасшедшая…
– Почему? – Кажется, она действительно удивилась. Так притворяться невозможно. Никакая она не старая стерва, умудренная и опытная. Просто юная глупая сучка, которой пару раз повезло, вот она и возомнила… Конечно, попасть в лапы самоуверенной дуры – тоже не лакомство в перьях, но все-таки есть некоторый шанс. Если объяснить этой дуре так, чтобы она поняла…
– Они – Лоранты. – Он старался говорить короткими и ясными фразами, как разговаривают с совсем маленькими. – Они всё могут. Все знают. Они на орбите живут. Как ты до них доберешься?
– А! – Она расплылась в счастливой улыбке, закивала радостно. – Так это же совсем просто! По Лестнице-в-Небо! Они же ее спустили.
Ксант зашипел.
В ее словах была логика. Конечно, это логика бреда и кошмарного сна, но все-таки – логика. Попробуй оспорь.
– Да ты не бойся! – По-своему поняла она его нежелание. – Мы же там уже были, чего бояться-то? Совсем маленькими были – и то с нами ничего не случилось, живы остались. Так что и сейчас все будет в полном порядке!
Лучше бы не напоминала.
Ксант содрогнулся, вспомнив, как рвалась из груди наружу черная бабочка с бритвенно-острыми лезвиями на кончиках крыльев, судорожными взмахами превращая внутренности в кровавое месиво.
– Ну, уж нет. Я в этом не участвую.
– Почему? – Она растерялась. – Ты что – обиделся, да? Извини!
И матери поверили этой дуре?..
О, Лоранты, пути ваши воистину неисповедимы…
– Они – Лоранты, милая. И я не хочу их злить. И хочу быть как можно дальше от того – или той, на кого обрушится их гнев.
Ее глаза раскрылись так широко, что стали чуть ли не вертикальными. Точно так же, как и рот.
– Думаешь, они разгневаются? Но почему? Я ведь тоже совсем не хочу их злить! Хочу только спросить, для чего им вдруг так понадобились наши дети. И именно наши! Только спросить. За что тут злиться?
Бесполезно.
Ей не объяснить. Она искренне не в состоянии понять, как можно обидеться на придурка, который незваным припрется в твое жилище и с наглой мордой начнет задавать вопросы. Она бы, наверное, такому придурку действительно просто все объяснила. С радостной улыбкой и очень собою довольная. Ей не понять, что среди орбитожителей может и не оказаться таких благостных и на все готовых… дур.
– Как-нибудь без меня.
– Но почему? – Глаза несчастные, вот-вот заплачет. – Послушай! Даже если бы это были и не наши дети, но все-таки… Мы же там не были! В смысле – взрослыми не были. И никто из других взрослых тоже ни разу…
– Вот именно! – Ксант не сдержался. Хотя и понимал уже, что разговаривать бесполезно, мотать надо. – Никто из взрослых! Никогда. Может, для взрослых это попросту невозможно. Может, та лестница слишком тонкая. Или она как лаз в детском городке, узкий, только для малышей, и взрослому просто не пролезть. Об этом ты не подумала?
Снова улыбка до ушей. Убить хочется за одну такую улыбку.
– Ну, вот тогда и будем думать, чего заранее переживать? И потом – лаз ведь всегда расширить можно!
Ксант осторожно встал на четвереньки. Потряс головой. Поднялся, цепляясь за стену. Она следила за ним настороженно, словно догадывалась. Заговорила быстро и путанно, все еще пытаясь улыбаться:
– Послушай, так нельзя, понимаешь? Нельзя посылать малышей туда, куда сами ни разу… Ни своих, ни вообще, это неправильно! Я не знаю, как там у вас принято… Может, тебе и плевать на твоих… Мне – не плевать. Даже если они будут… – она попыталась улыбнуться, – котятами.
Улыбка вышла кривой и жалкой.
Ксант осторожно двинулся к выходу. Так же, по стеночке, стараясь держаться от этой в голову клюнутой сучки как можно на более дальнем расстоянии. Автопилот давно уже подсказывал, что настало самое время это расстояние увеличить. Как минимум – до нескольких полетов стрелы.
– Жаль тебя разочаровывать. Но – без меня. Я с тобой никуда не пойду.
– А со мной – пойдешь? – спросил Вит, словно бы случайно перекрывая выход.
Это же надо так расклеиться – не заметить.
Не услышать, как подходит.
Непростительно. Удивляться и вопить: «Откуда он тут взялся?» – еще глупее и непростительнее. Понятно откуда – из леса. Стоит теперь. Совсем рядом, рукой дотянуться можно. Красавчик, хотя и несколько помятый – ему пришлось куда сложнее в этом лесу, он ведь не знает тайных троп Матерей. А лицо… Он и раньше-то не особо соображалкой блистал, а теперь совсем щенок, молочнозубый и глупый, одна счастливая улыбка чего стоит. Страшное это дело – собачья свадьба.
– Ты с нею лучше не спорь, – добавил Вит доверительным громким шепотом, продолжая улыбаться. – Она ведь такая, ежели что в башку втемяшилось – ни за что не передумает! Я свою сестру знаю. Проще согласиться…
* * *– А перевод Брайтона они за основу взяли все-таки зря. Там, конечно, хорошие лингвисты, но это все же Ир-Ланд, что накладывает… геноформисты все имели усиленную склонность к языкам, Милтонс не исключение. Насколько я помню его досье – он знал не меньше двух десятков, не считая всяких там диалектов. И каждый для него был как родной. И вовсе не случайно он выбрал для Поэмы именно иджик-лонг.
– Иджик очень мелодичен. Как и любые лонгообразуемые.
– Да нет, я сейчас не о том. Вот, послушай этот фрагмент…
– Умоляю.
– Да нет же, это действительно интересно. И важно, как это звучит в переводе брайтонцев: «У свободы есть два крыла – праведное и неправедное. Свобода не может быть только правой или только неправой, она всегда одинаково опирается на правду и ложь, иначе она перестает быть свободой. Но правда и ложь всегда остаются самими собою – иначе свобода рождает дракона». Это же Ир-Ланд, понимаешь? Там все помешаны на праведном и неправедном, вот и суют их куда ни попадя! А на самом деле у иджангов синонима праведности как такового нет вообще! Их философской системе незнакомо понятие греха, самая близкая по смыслу замена – «неоправданные преднамеренные поступки, ведущие к уменьшению сообразности мира».
– Концепция интересная. Но пока что я никак не пойму, к чему ты клонишь.
– Ошибка перевода! Она не в отдельных словах кроется, она глубже… Возьми хотя бы это самое «глубже»! По нашим понятиям истина всегда в корнях, в глубине. Ир-Ландцы же ищут истину в небе. Если мы говорим о ком-то «витает в облаках» – значит, он фантазер и мечтатель, не знающий жизни, а у них так говорят о самых выдающихся ученых. У иджангов же истина всегда находится за твоей спиной. Поэтому, чтобы найти истину, у нас нужно глубоко копать, на Ир-Ланде – высоко взлететь, а на Джангер-ру – просто обернуться. Теперь понимаешь? Эта фраза на иджике звучит куда проще и короче – просто два крыла, правое и левое. И если поменять их местами – то ты обернешься и увидишь истину! Вот и все! Гениально, правда? И ни черта интересного не родилось бы у твоей межвидовой парочки – Милтонс совсем о другом писал.
– …
– Хм… Думаешь, я ошибаюсь? Почему?!
– Я не думаю. Я считаю. И пока никак не могу просчитать вероятность того, что это твое гениальное лингвистическое открытие принесет конкретную пользу в данной ситуации. Слишком большое количество нулей после запятой.
– Хм… о пользе я, признаться, как-то совсем… Но ведь не пользой же единой! Да и в конце концов – что такое страшное случилось? Ты же у нас вообще не совершаешь поступков, уменьшающих сообразность мира!
– Это сарказм?
– Ну да. Наверное. Просто обидно, столько времени потеряли… Они там все еще пытаются провести свой дикарский обряд… Сказать, чтобы прекратили?
– Пусть развлекаются. Мне они уже не интересны. А портал можно и выключить, он больше не нужен.
* * *– Я свободен!
– Ты одинок.
Ксант фыркнул, пожимая плечами:
– Это одно и то же. Я ни от кого не завишу и никому не обязан. Я могу делать, что захочу. Идти, куда хочу. Или не идти – если не хочется. Я – свободен.
Они снова стояли на разных берегах. И опять между ними шумела вода. Но теперь он отчетливо слышал каждое произносимое ею слово. И уже успел понять, что вовсе не рад этому.
– Ты пленник. Пленник своего одиночества. Своей… свободы. Если хочешь называть это так.
Странно, но теперь, когда она почти не извинялась, слова ее почему-то злили его куда больше, чем раньше. Вот и сейчас он за какую-то пару вдохов дошел чуть ли не до бешенства – так хотелось доказать этой дуре очевидную глупость ее суждений.
– Да что ты вообще можешь знать о свободе?! Ты ее в глаза-то видела? Нюхала ее? Тоже мне, великая специалистка выискалась! Ты сама никогда не была свободной, что ты можешь понимать? Не одна сворка – так другая. Не один хозяин – так другой. Ты всегда на поводке. Дернули – и ты побежала! Каждый из вас. Всегда. Ты ведь даже сейчас не можешь не уйти – потому что с той стороны вас сильнее дернули!
Вы оба уйдете…
Они качают головой синхронно, такие одинаковые. Но отвечает опять она:
– Я иду именно потому, что могу и не идти. Точно так же, как мы шли с тобой. Мы сами решаем это, понимаешь? Это – добровольный выбор. Мой. Наш. А вот можешь ли ты пойти гулять не один, а в компании? Вдвоем, втроем, с кем-то из тех, кто тебе нравится, – если они, конечно, есть. Молчишь?
– Я – кот! – фыркнул он резко. – Мне не нужна сворка! Я гуляю сам по себе!
Может быть – излишне резко. Но ее слова неожиданно сильно задели – так, словно была она в чем-то права. Бред, конечно! Любому ясно, что прав именно он! Не может быть не прав! Захотелось оборвать ее глупые речи, причем немедленно, вот и вырвалось. А получилось только хуже – она говорила искренне, пусть даже и заблуждаясь, а он ответил не своими словами. Цитатой из инструкции он ответил. Глупой и напыщенной до отвращения.
Она могла рассмеяться – и была бы права. Но она не стала. Вместо этого вскинула руки над головой. И он внезапно понял, что это не руки, а крылья. Большие черно-желтые крылья. Так вот как она собирается добраться до орбитожителей! Значит, нет никакой лестницы, есть только крылья, и они с Витом с самого начала это знали, и только Ксант как последний дурак…
С почти незаметной задержкой вскинул руки-крылья и Вит. Его крылья отливали рыбьей чешуей. Словно плащ жениха. Наверное, из него и сделаны. Теперь понятно, что они прятали в своих мешках и почему так ими дорожили, ни разу за всю дорогу даже понести не дали.
– Там наши дети! – Она смотрела вверх, ноги ее уже не касались земли, крылья вибрировали за спиной.
Дети.
Ну да. Их забрали, и теперь их надо вернуть, обязательно вернуть! Как он мог забыть об этом?!
– А ты оставайся, – она качнула головой, – у тебя ведь нет крыльев. И потом – это же наши с Витом дети.
Нет!
Не может быть! Он же помнит, отлично помнит! Три очаровательных котенка, такие милые и странные, такие непохожие на других, со светлыми головенками и немного иначе вывернутыми суставами. Но – именно котенка! Он же проверил сразу, как только смог. Они не могли быть детьми Вита! Только не Вита…
Зачем она врет?!
– Нет! – крикнул он, запрокидывая голову. – Они наши! Наши, слышишь! Лоранты же сами сказали!
– Они передумали. И потом – у тебя все равно нет крыльев!
Кто-то из них двоих там, наверху, рассмеялся – Ксант так и не понял, кто именно. У них даже голоса стали одинаковыми. Это несправедливо! Как же он теперь разберет, кто из них – кто?
– Я сделаю! Я сделаю крылья! У меня тоже был плащ!
– Ты его потерял.
– Я помню, где он остался! Я сейчас!
Он бросился бежать. Как хорошо, что он умеет быстро бегать.
Плащ!
Он помнил, где его бросил. Вот же он, так и лежит на гальке, никем не тронутый…
Ксант рухнул на колени рядом с плащом, задыхаясь от быстрого бега. Он никогда не бегал так быстро. Он даже и не думал никогда, что умеет так быстро бегать. Но теперь все будет в порядке. Вот он, плащ! Из него выйдут отличные крылья! Он догонит этих, наверху, он покажет им, кто смеется лучше! Главное – правильно растянуть ткань, чтобы вышло два крыла, плащ-то ведь довольно короткий…
Ксант попытался расправить плащ на камнях и обмер – серебристая ткань расползалась под пальцами, распадаясь на отдельные чешуйки. Ну да. Этот плащ ведь склеен из рыбьей чешуи, в этом все дело. Он долго лежал на камнях, под открытым небом. Были дожди. Они размочили и вымыли клей, теперь остались только чешуйки, сохранявшие форму плаща, пока он их не потревожил. Теперь они рассыпались бесформенной кучкой, ветер гнал их по берегу, бросал в воду лепестками странных цветов…
* * *Ксант рывком сел. Перевел дыхание.
Сон. Всего лишь сон. Причем ужасно глупый. Всё не так. И даже не просто «не так», а вывернуто наизнанку, поставлено с ног на голову.
Он ведь давно уже решил, что не полезет с этими, башкой ударенными. Проводить – проводит, ладно уж. Но дальше – нет. Даже если эти Лоранты такие придурки, что не догадались втянуть лестницу обратно на орбиту, Ксанта они на этой лестнице не дождутся. Он там был уже один раз и помнил, как это больно. И не хотел повторения.
А вот чего он хотел, так это есть – как всегда после нескольких входов-выходов. Ну конечно, ведь засыпал он в сквоте, чтобы теплее было, и проснулся вроде как тоже еще с хвостом, но ночью наверняка вываливался – сон был явно несквотный. Человеческий такой сон, со всеми человеческими запутками, в сквоте сны простые и ясные – про охоту, про кошек, про драки с соперниками и про ловлю всякой вкусной пернато-хвостатой мелочи или рыбы.
Кстати, о рыбе…
Ксант снова вернулся в сквот и пробежался по берегу до большого плоского камня, что глубоко вдавался одним своим боком в тело реки. Камень – не дерево, конечно, когтями цепляться куда сложнее, но бревно искать некогда, жрать уж больно охота. Ничего, камень тоже сгодится. Верхняя грань у него удобная, плоская, и от воды возвышается всего на ладонь. О лучшем и мечтать не приходится.
Ксант распластался всем телом на краю холодного с ночи камня, поерзал, устраиваясь поудобнее, опустил лапу с заранее выпущенными когтями к самой воде и приготовился ждать. В рыбалке, как и в любой охоте, самое главное – не шевельнуться не вовремя.
Первого подцепленного малька он проглотил, не жуя, с потрохами и чешуей. Впрочем, какая там чешуя у малька-то? Вторая рыбка покрупнее оказалась, ее Ксант разделывал осторожно, прижав дергающееся тело лапой к камню, острым когтем вспорол брюшко и выдернул внутренности вместе с колючками – у взрослых рыб колючки выделяли яд, делая царапины довольно болезненными и долго не заживающими. Третью поймал больше из азарта, чем от голода, есть уже особо не хотелось. Разделывал медленно, со вкусом, высасывал сок из отгрызенной головы, выгрызал вкусненькую спинку.
Все-таки сквот штука выгодная. Съел пару рыбешек, которых в человеческом состоянии тебе и на закуску не хватит, – и сыт. И что самое приятное – выйдя из сквота, сытым же и остаешься. Словно съеденные рыбины в тебе тоже увеличились, как и ты сам.
Куда неприятнее то, что с выходом из сквота мысли тоже… увеличиваются. Пока котом по камням скакал, мысли были простые – поймал – не поймал, вкусно – невкусно, сытый – голодный. Остальное все не исчезло, а словно бы отступило, маячило где-то вдалеке, почти неразличимое.
Теперь же это далекое подступило вплотную и навалилось всей своей тяжестью.
Вит…
Ксанта передернуло.
Нет, ну это ж надо! Расскажи кому – не поверят. Ксант скривил губы в ухмылке, хотя было ему не смешно. Совсем не смешно! Когда эта, понимаешь, дура открывает свой прелестный ротик и выдает: «Ксантик, милый, я теперь всё-всё знаю, тебе ведь с самого начала Вит понравился, да? Ну, так бери, чего ты! Он будет рад, я с ним поговорила!»
И еще улыбается при этом, довольная такая.
Дура.
Урф!!!
Ну, может, и не так она тогда сказала. Не теми словами. Но смысл-то этот самый был! И морда довольная-довольная – она же искренне полагала, что делает ему приятное. Подарочек, так сказать. Берите и пользуйтесь. Вит будет только рад.