Почему-то в обоих случаях он делал ставку на Николая Степановича…
Вечером, часов в семь, раздался телефонный звонок. Голос Тиграна потребовал Ларису Ивановну. Но без подруг.
– Сожалею, милостивый государь, но по нашему номеру госпожа Лариса Ивановна не значится…
Николай Степанович положил трубку, кивнул Гусару, осмотрелся, как будто мог что-то забыть…
Но уже нельзя было ни остановиться, ни свернуть. Ревели загодя прогретые моторы танков и самолетов, командиры распечатывали осургученные конверты…
Должно быть, поэтому и капризная «Нива» завелась мгновенно.
Оставив машину во дворе напротив гостиницы, они направились в точку рандеву: кафе с многозначным названием «Стрелка». Вовчик сидел у стойки и что-то пил – явно безалкогольное, но для виду морщился.
– Хорошо вышли? – спросил Николай Степанович.
– Хорошо, – сказал Вовчик и бросил на стойку деньги. – Тигр даже кадку какую-то своротил с растением. Я гостиницу клоповником обозвал… В общем, приметили нас, как вы велели.
– Молодцы.
Тигран маячил на углу за газетным киоском. Отсюда вход в гостиницу был хорошо виден.
– Не выходил, – доложил он.
– Прекрасно, – сказал Николай Степанович. – Теперь держитесь за мной: да не зацепитесь там за что-нибудь.
– Что – действительно не увидят нас? – Тигран недоверчиво сморщил лоб.
– Увидят, но не обратят внимания.
– Потом научишь, командир?
– Будет время – научу…
Он накинул на свой маленький отряд «серую вуаль» и повел его вперед, в логово врага.
Часов в одиннадцать Гусар заворчал и встал, и тут же забеспокоился мангуст Рики, одолженный Николаем Степановичем в живом уголке степкиной школы якобы для вязки.
– Собирается куда-то, – сказал Тигран, захлопнул коробку с нардами и приоткрыл дверь. – На ночь глядя…
– Пошли, бойцы, – Николай Степанович отложил Библию и встал.
Ручка двери люкса шевельнулась, замок щелкнул – и как бы случайно отряд вывалился в коридор, прямо навстречу выходящему седому представительному мужчине в сером партийном пальто и пыжиковой шапке.
– Сасэд, дарагой! – бросился к нему Тигран. – У меня празднык! Дочь не радылась, сын радылся! Пойдем выпьем! Ты ему имя прыдумаиш!
Седой брезгливо посмотрел на Тиграна и сделал движение, чтобы отстранить его с пути. В следующую секунду он уже лежал лицом вниз с заломленными руками и полотенцем во рту. Вовчик мгновенно связал ему запястья, накинул свободный конец веревки на шею и закрепил петлей. Вовчик вернулся из Афганистана с навсегда испорченной печенью и восточных людей не жаловал.
Втроем они еле затащили жильца обратно в люкс.
– Ну, тяжелый! Он что, из железа? Пожилой, а качок…
– Поковыряемся и узнаем, – сказал Николай Степанович.
Пленник замычал.
Его усадили в кресло, накрепко примотали скотчем: ноги к ножкам кресла, плечи – к спинке. Потом осторожно вынули изо рта полотенце.
– Что происходит? – страшным голосом прокаркал пленник. – Кто вы такие?
– Мы юные натуралисты, – сказал Николай Степанович. – Интересуемся рептилиями. В нашем живом уголке как раз не хватает…
– Я буду кричать, – сказал седой.
– Голубчик, – сказал Николай Степанович, – это же спецгостиница. Здесь же запроектированы такие стены, чтобы звуки оргий не проникали в коридор. Чтобы партийная тайна наружу не выходила.
– Деньги в зале, в кейсе под крышкой рояля.
– Какой оригинальный тайник! – восхитился Вовчик. – Никогда бы не догадался заглянуть под крышку рояля… Кстати, что такое рояль? Это на чем девок трахают?
– Сейчас сюда приедет милиция… – прохрипел седой. – И вам конец. Вас даже арестовывать не будут – пристрелят на месте…
– Не приедет, – сказал Николай Степанович. – И не пристрелят. Дежурный по городу предупрежден.
– Так вы от Олег Наумыча?
– Не по воле, но с попущения, – туманно изрек Николай Степанович. – Там так обрадуются, вы себе даже не представляете. Время продаваться и время закладывать…
– Что вам надо? Говорите, я тороплюсь.
– А вот здесь вы ошибаетесь. Вам уже совершенно некуда торопиться. Одно могу сказать определенно: не деньги ваши нам нужны…
– Хотя и от них не откажемся, – торопливо сказал Вовчик.
– Молчи, – прошипел Тигран. – Командир говорит.
– А что тогда? Что?
– Вы меня узнаете? – сказал Николай Степанович и продемонстрировал себя в профиль и анфас.
– Я? Вас? С какой стати? Мало ли шушеры…
– Да. Вы. Меня. Узнаете?
– Н-не помню. Я должен знать?
– Вы в начале года приказали одной пожилой цыганской леди…
Седой дернулся. Кресло заскрипело.
– Не может быть: – прохрипел он. – Она же…
– Жива и здорова, – сказал Николай Степанович. – Равно как и я. Равно как и мои жена и ребенок. Кусок оказался шире пасти. Голубчик мой, на ваше несчастье, в нашей стране существуют не только государственные организации. Никакой звонок, будь он даже из Кремля, вас не освободит. Надеяться вам не на что. Человек опять переиграл вас.
– Все равно от меня вы ничего не узнаете.
– Да? Ну, это знакомо. «Но не твари с кровью горячей…» – и так далее. Ребята, несите трюмо.
– Н-нет: Что вы делаете? Не надо. Я…
– Спокойно, Герасим, я собака Баскервилей…
Трюмо встало перед креслом. Седой зажмурился.
– Поднимите ему веки, – скомандовал Николай Степанович. – Средство старое, проверенное. В детстве я мечтал стать красавцем и гипнотизировал себя перед зеркалом… Дамы считают, что помогло.
– Можно и спички вставить, – подсказал Тигран. – Какие веки плотные, все равно что ногти…
Седой завизжал, заверещал, как от щекотки.
– Комсомолки тут не так голосили, – сказал Николай Степанович. – На рояле.
Вдруг визг оборвался. Седой сидел неподвижно, вонзив взгляд в отражение собственных зрачков.
Это почему-то было так страшно, что Вовчик попятился, а Тигран заозирался тревожно. Рики тихо чирикнул в углу.
– Итак, кто вы? – спросил Николай Степанович. Голос его мог бы показаться спокойным, если бы не преувеличенно четкая фиксация каждого звука.
– Пятнадцатиголовый Атгар Желтый мангас.
– Кто стоит над вами?
– Двадцатипятиголовый Хотгор Черный мангас.
– Кто стоит над всеми мангасами?
– Верховный мангас Лу, Имеющий имя.
– Что делают мангасы?
– Живут на Земле.
– Зачем живут?
– Берегут Спящих.
– Что нужно мангасам от людей?
– Люди съедобны. Когда наступит Пробуждение, понадобится много еды. Люди собраны в городах, людей не придется ловить по джунглям.
– Когда наступит Пробуждение?
– Когда мангас Лу, Имеющий имя, выйдет из моря.
– А когда он выйдет из моря?
– Когда все будут готовы встретить его.
– Сколько времени осталось ждать?
– Очень мало.
– День, месяц, год?
– Миг. Уже все сроки исполнены. Все имена названы. Осталось одно.
– Что – одно?
– Осталось одно имя.
– Какое?
– Неназванное. Неназываемое. Имя.
– Почему же оно не названо?
– Оно потеряно. Его ищут. Скоро найдут. Оно попало к людям, а люди слабы. Люди сами скажут его. Так было всегда.
– Почему мангас Лу не может выйти из моря сам? Почему Пробуждение не начинается прямо сейчас? Ведь имя – простой звук.
– Нет простых звуков. Имя открывает Врата Тьмы.
– Так это пароль?
– Это настолько же выше пароля, насколько Сор выше человека.
– Какой сор?
– Сор – тот, кто спит.
– Ах, вот как: Мангасы – слуги Соров?
– Мангасы – хранители Соров.
– Мангасы смертны?
– Да.
– Как долго они живут?
– Около тысячи лет.
– Сколько лет вам?
– Восемьсот. Скоро я уйду.
– Мангасы оставляют потомство?
– Мангасы бесплодны. Новые мангасы выходят из яиц, оставленных Сорами. Поколение за поколением.
– Интересно. И где же хранятся эти яйца?
– Под Черной Стражей.
– Что такое Черная Стража?
– Башня, поставленная над кладкой.
– Где они находятся?
– Это знают только Черные мангасы.
– Башня, поставленная над кладкой.
– Где они находятся?
– Это знают только Черные мангасы.
– Как зовут в миру Двадцатипятиголового Хотгора Черного мангаса?
– Дайна Сор.
– Даже не очень скрывается: Кто она, где живет, чем занимается?
– Заведующая русской службой Кью-Ти-Ви. Москва, Новослободская, шестнадцать.
– Так… час от часу… Кто и зачем уничтожил деревню Предтеченку на реке Чуна?
– Искали гасара.
– Кто такие гасары?
– Дурные мангасы.
– Ага. Значит, есть и дурные мангасы?
– Есть. Мало. Не верят в Пробуждение. Умеют лгать, что Пробуждения не будет. Умеют лгать, что прежние Пробуждения не удавались. Учат людей не подчиняться правильным мангасам.
– И как? Нашли его: в деревне?..
– Нет. Его не оказалось там.
– Ошибочка, значит, вышла?
– Нет. Просто вместо гасара прибыли человек и ама. Человека ледяной мангас убил, а ама ушел.
– Кто такой ама?
– Ама здесь. Ты его видишь.
Гусар заворчал.
– Это ты? – повернулся к нему Николай Степанович.
Гусар продолжал ворчать.
– Ты не любишь, когда тебя называют этим словом?
Пес утвердительно кивнул.
– Извини, – сказал Николай Степанович. – Сам не стану и этому закажу. Продолжаем, любезный: Имя гасара.
– Стадвадцатиголовый Гасар Красный мангас.
– Имя в миру.
– Нам запрещено знать.
– Но мне-то не запрещено?
– Я не могу сказать.
– Да, брат мангас, придется нам с тобой ленинские нормы следствия нарушать… Боли ты боишься?
– Не всякой боли.
– Ну, что же: будем пробовать. Вся ночь впереди.
Гусар вдруг сорвался с места, нырнул мордой под батарею и вытащил за шкирку Рики. Медленно подошел к мангасу и бережно положил зверька к нему на колени:
Тонкий вой вырвался изо рта пленника.
– Не-е-е-е-е-т!.. Убе-е-е-е… лучше убе-е-е-е!..
– А на вид такая славная зверушка, – сказал Николай Степанович. – Дети, например, обожают… Так что: тебя убить – или его убрать?
– Убе…рите… убе… рите… убе…
– Имя.
– …рите… убе…
– Имя гасара.
– Старое: знаю. Как сейчас…
– Говори старое.
– Фламель.
– Фламель?!
– Да. Убери… убийцу…
– Иди сюда, малыш. Дядя хороший, дядя теперь и сам все скажет… – Николай Степанович вынул портсигар, достал папиросу, похлопал себя по карманам в поисках спичек. Тигран моментально протянул зажигалку. Пленник вдруг издал странный всхлип.
– Тоже покурить хочешь? – обернулся к нему Николай Степанович. – Подожди немного, отдохнешь и ты… – и осекся.
Лицо пленника переменилось. Взгляд, прежде завороженно-панический, устремленный в одну точку, угрожающе прояснялся. И что-то ненормальное, не сразу уловимое, происходило с глазами.
– Бельма – зеленые: – прошептал Вовчик за спиной. – Красавцем становится…
Теперь у пленника были настоящие змеиные глаза: без белков, с узкими вертикальными зрачками. Веки стали серыми и кожистыми, исчезли ресницы. С коротким треском лопнул скотч, удерживавший тело. Бывшего Насрулло Абдухакимовича выбросило из разлетевшегося в щепы кресла. Мощный темно– зеленый хвост швырнул Тиграна в угол. Распахнулась пасть, полная игловидных изогнутых зубов, и метнулась прямо в лицо Николаю Степановичу. И быть бы ему без лица, но Гусар успел прыгнуть и свалить командира за трюмо…
Схватка происходила в полном молчании. Ящер пытался разорвать веревку, врезавшуюся в разбухшие лапы и петлей затягивающую горло, но добротный репшнур пока не поддавался натиску. Гусар вцепился клыками в дряблый кожистый мешок на шее, а мангуст, отчаянно вереща, атаковал откуда-то снизу.
Ковер летел клочьями. Шипастый хвост со свистом рассекал воздух, круша оставшуюся мебель. Тигран, чудом избежав второго удара, рыбкой бросился в прихожую, где по беспечности, связав пленника, оставили оружие. Николай Степанович едва успел увернуться от осколков зеркала. И тут остолбеневший Вовчик пришел, наконец, в себя, схватил торшер и тяжелой бронзовой подставкой с хрустом отоварил ящера по затылку…
Вернулся Тигран. Шел он медленно и почему-то на цыпочках, двумя руками неловко сжимая кинжал. Склонившись над обмякшей тушей (серое пальто и костюм расселись по швам, в прорехах проступала бледно-зеленая морщинистая кожа, башмаки лопнули, обнажив четырехпалые когтистые лапы), он несколько раз тупо ткнул кинжалом. Потом навалился на рукоять всем весом – и все-таки проколол неподатливую шкуру.
– И еще справа, – сказал Николай Степанович, обретя голос. – Там тоже может быть сердце…
Промедление смерти. (Мадагаскар, 1924, декабрь)
– Именем Творца, Вечного и Неназываемого, принимаю на душу свою часть ноши тех, чьей мышцей держится свод мироздания, и клянусь никогда, ни по доброй воле, ни по злому умышлению, не слагать с себя взятой тяготы. Клянусь чтить моих Учителей и Наставников, старших братьев и отцов, и повиноваться им во всем. Клянусь уважать равных мне и тех, кто ниже меня, любить их и учить всему, что превзошел сам. Клянусь хранить тайну, доверенную мне, и не разглашать никому и никогда смысл Слов и Знаков, могущих изменить природу Мира. Клянусь гнать и преследовать зло во всех его воплощениях, и прежде всего в себе самом. И когда грянет последний бой, клянусь быть там, куда поставит меня воля Тех, кто старше меня, и быть стойким до конца…
Примерно так я перевел то, что произносил нараспев следом за Учителем Рене.
Позже я переложил эту клятву в стихи и включил в третью книгу «Начала» – в «Послушника».
Испытания перед посвящением, которых так страшились мои младшие братья, я преодолел сравнительно легко. Да и то сказать: человека, пережившего гражданскую войну в Петрограде, тьма, холод и голод ни удивить, ни сломать уже не смогут. А всяческие «искушения святого Антония», насылаемые безжалостными экзекуторами, мне иногда удавалось даже развеивать самостоятельно: уроки Брюса пошли впрок, да и природные способности у меня, как выяснилось, были изрядные. Старшие Учителя, в отличие от незабвенного моего директора гимназии Иннокентия Федоровича, никаких поблажек никому не давали и вообще старались никого не выделять, дабы не возбудить ни в ком зависти, легко могущей вывести новопосвященных на черную тропу.
И вот мы, преодолев за сорок дней символический путь от рождения до смерти, как бы рождались вновь для иной жизни. В пещере не было никаких устрашающих изображений, зловещих факелов, человеческих черепов и прочего излюбленного профанами реквизита. По очереди мы выходили из подземелий предыдущей жизни на крошечную терраску. Напротив, отделенный пустым пространством, стоял вырубленый из белого камня постамент в виде древнего города, обвитого по стенам девятью кольцами тяжелого змеиного тела. На стенах стояли Учителя и гости, все в белых одеждах, освещенные голубым газовым светом. Оставалось последнее, самое трудное для меня испытание: пройти к ним над разверзшейся внизу пустотой (были видны даже далекие звезды) по каменному мостику в две ладони шириной.
Я сотворил молитву Приснодеве и шагнул на мостик. Чего другого, а высоты я боялся всегда – и не упускал случая поиграть с этим страхом. Но здесь была даже не высота, здесь была Бездна… И вдруг – не знаю сам, почему – я внезапно успокоился. Будто подо мной и не бездна вовсе, а теплая неторопливая тропическая река, в которой отражаются южные созвездия…
Учителя свободно переходили с санскрита на латынь, на греческий, на еврейский, а временами обменивались между собой какими-то уже совершенно чуждыми людскому уху фонемами. Вот нас уже было пятеро перед ними, когда за спинами нашими раздались крики ужаса. Нельзя было оборачиваться, но я забыл об этом. Я – обернулся…
На самой середине мостика еще махал руками, все сильнее клонясь, самый пожилой из нашего выпуска – китайский художник Дэн. Вот последний отчаянный взмах, последняя попытка задержаться: Я был уже на мостике, когда его босые ноги расстались с камнем. Меня схватили за руки: кажется, я тоже начал падать.
Крошечная фигурка китайца пропала среди звезд…
Меня держал мертвой хваткой маленький индеец-кри по имени Вспорхнувший Дятел. Ему-то всякая высота была нипочем, недаром его племя нашло себя в многоэтажной Америке, навострившись мыть окна в небоскребах, монтировать мосты и чистить высотные зернохранилища.
Мы посмотрели друг на друга с великой скорбью. Надо же, в последний момент…