– Беседуют муж с женой. «Дорогая, ты мне можешь сказать, когда у тебя бывает оргазм?» «Но, дорогой, не звонить же мне тебе по этому поводу на работу!»
– Ха-ха, – равнодушно хохотнула кассирша.
– «Жена приходит от гинеколога…» – начинает продавщица озвучивать следующий анекдот.
Изучив сорта колбасы, Дэн перебивает ее:
– Полкило московской взвесьте. Вот этой, полукопченой.
Продавщица положила газетку рядом с весами, недовольно взглянула на Дэна, занялась колбасой.
– Тридцать два рубля. Еще что?
– И полбуханки дарницкого. И порежьте колбасу и хлеб.
– Мы не режем.
– Могу доплатить…
– Да ладно уж, – продавщица взялась за нож. – Все?
– Нет, три бутылки специального «Очаковского», – добавляет Дэн.
Борис не хочет пить «Очаковку»:
– Возьми мне девятую «Балтику». Немного хоть торкнет…
Собрав пакеты, бутылки и расплатившись, выходим на улицу.
– Сейчас пожрем в электричке…
Вот и вокзал. Полупустая платформа. Мороженщица дремлет под разноцветным зонтиком.
Стенда с расписанием нет. Подходим к будке, где касса.
– Когда ближайшая до Москвы?
– В шестнадцать двадцать четыре, – отвечает женский голос из-за зафанеренного окна.
Дэн смотрит на часы на руке.
– Еще два с лишним часа! Почему так долго?
– Отменены остальные. На дороге ремонт.
– Ёптать!
Отошли от кассы, стали жевать колбасу, пить пиво. Скамейки заняты дремлющими, готовыми к долгому ожиданию электрички людьми.
– Ну и уикенд! Ну и сказочный раскураж! – горько восклицает Борис, стягивая с колбасного кружочка пленку оболочки. – Со слезами до пенсии вспоминать буду!..
Дэн быстро съел несколько бутербродов, выглотал пиво в позе горниста. Зашвырнул бутылку в кусты и снова подошел к будке.
– Скажите, а в этом… в этом городе гостиница есть? Кафе приличные? Музей, вообще – достопримечательности?
– Да какой у нас музей… Всё в Бородине… Гостиница вроде есть и кафе. А достопримечательности, хе… Рынок – лучшая достопримечательность.
Дэн уцепился за известие, что есть гостиница; видно, хочется ему доказать Борису, что не в полный отстойник он нас завез, что и в Можайске отдохнуть можно.
– А где гостиница, кафе? Мы вот искали, искали. Ни фига ничего…
– На Комсомольской площади были? – спрашивают из будки.
– Нет, кажется.
– Вот там у нас жизнь, говорят. Вся молодежь там вечерами шнуркуется.
– Как, как попасть туда?
Долго и упорно Борис сопротивлялся новой экспедиции к центру Можайска, – он уже настроился на Москву, на ночной клуб «Свалка», деньги в уме рассчитал: столько-то пропьет перед входом в клуб, столько-то внутри, столько-то проиграет на бильярде, на автоматах. Дэн же увлеченно стал расписывать почти стопроцентный кураж здесь, скорее всего, дешевый, с изюминкой, что мы в другом городе; возможно – классная отвязка с провинциальными овцами.
Я тоже склонялся остаться. В Москве… Что в Москве делать? В итоге все равно окажусь поздно вечером дома, а это мне никаких радостей не сулит; в лучшем же случае – проторчу до утра в клубе, там еще больше устану и загружусь от сидения за столиком, от музыки, тусни… Даже напиться до полного отруба негде в Москве. Чтоб там хорошо отдохнуть, нужны солидные башли…
– Давай, Мускат, не ломайся! – уговаривал Дэн Бориса. – Если уж заехали, надо выжать отсюда все возможное. Не рушь праздника!..
– Не вижу я здесь праздника, – ворчал Борис, но все же узнал у кассирши время вечерних электричек. – Ладно, посмотреть можно, что там за жизнь. Если хрень – поеду на шестичасовой. И не позже!
Вышли на привокзальную площадь. Там слева автобусная остановка. Как по заказу – стоит потрепанный, кособокий «ЛИАЗ». Спрашиваем:
– Этот идет до Комсомольской площади?
– Идет, идет, отсюда все идут, – лениво бубнят из салона.
Дэн расстался с шестью рублями, взамен кондукторша дала три билетика.
Пассажиры шушукаются друг с другом. У многих сумки, пакеты – наверное, из Москвы приехали или здесь на рынке хавчиком запасались.
– Ну что, долго будем стоять? – нагло поинтересовался у Дэна Борис.
– Мускатыш, все, ты достал! Вали на вокзал – надоело!
– Ладно, не дергайся. – Борис сделал тон шутливым. – Я понимаю тебя как Благо, но что-то ощущаю постоянно как Зло.
Дэн отвернулся к окну, а Борис переключился на меня:
– Кстати, еще вспомнил из Одинокого!
– Ну? – Я не против разнообразить ожидание отъезда.
Перед тем как декламировать, Борис кашлянул, слегка закатил глаза. В это время в кабину влез водитель, завел мотор…
– Быдляцкое, – перебил, повернулся от окна Дэн. – Мускат, ты же, помню, ненавидел быдло больше всего, а теперь…
– Это не быдляцкое! – Борис закипятился, голос его стал визгливым и быстрым. – Быдло не пишет таких стихов. Оно вообще молчит, а вякает только в стаде. А эти стихи – откровение индивида! Экзистенциальный кошмар!
– Дерьмовые стихи. – Дэн уперся.
– Зато честные, – сказал я. – Я б тоже такие написать не отказался.
– Ах-ха-ха! – захлебнулся Дэн в хохоте. – Вот Хронышу как раз они подходят! У него как раз об этом все мысли: выжрать, пожрать и свалиться.
– Ну уж ты у нас интеллигент чистоганный!..
Автобус вроде только начал свой рейс и уже, заметили, оказался среди полей.
– Э, а когда Комсомольская площадь? – забеспокоился Дэн.
– Уж проехали, – ответила одна из пассажирок.
– Да что за непруха!..
Мы тут же рванули к выходу, стали жать на кнопку, что в панели над дверью. Водитель не реагировал, гнал автобус под гору, прочь из Можайска черт знает куда.
– Скажите там, чтоб остановил! – заорал я кондукторше.
Та спокойно ответила:
– Сейчас остановка будет, выйдете.
– С твоими приколами, Мускатыш, вечно в дерьмо вляпываешься, – пробурчал Дэн, когда мы оказались на свободе.
– Да кто б вякал! Кто нас вообще сюда затащил!..
– Да иди ты в жопу, урод!
– Ладно, хорош, – как мог, стал тушить я их перебранку, – пошли, до праздника недалеко.
Гуськом, между проезжей частью и кюветом, двинулись обратно к Можайску. Навстречу нам то и дело проносились на бешеной скорости самосвалы «КамАЗы».
– Суки, еще собьют, – жался ближе к кювету Борис; его, видимо, все еще жгла дэновская фраза, что этот Одинокий – быдляцкий поэт, и Борис продолжил доказывать обратное: – Он в десятые годы одним из самых модных был, писал стихи крайне эстетские. Ну, муру, по большому счету… А потом понял… Это же, это крик человека, до предела уставшего от нищеты. От тотальной нищеты! Все в ней пребывают, только большинство скрывают ее, брыкаются, пытаясь закормить ее хренью духовных ценностей, а единицы честно говорят… Одинокий сказал вот, один из немногих взял и сказал. Крикнул, показал свои язвы, которые есть у всех. Но все их гримируют, прячут одежонкой…
– А ты гримируешь? – язвительно спрашивает Дэн.
Борис вздыхает:
– Приходится… Мой идеал – анархия, голый индивид на голой земле, но это несбыточно. Все мы рабы государства, пешки… Вот я. Я получаю в месяц три с половиной штуки. Если бы не снимал квартиру, было б вообще неплохо. Но какой ценой я имею эти три с половиной штуки?.. Каждый день я вынужден сидеть и рассказывать всем подряд, петь о красотах Египта, Кипра, где сам никогда не был. Я выучил все курорты, отели, знаю, где как кормят, где какой вид из окна. Я должен стараться изо всех сил, чтобы клиент раскошелился. И как бы я ни старался, лишь один из пяти клюет и выкладывает башли, а четверо послушают и уходят. За день бывает человек двадцать… И перед всеми я распинаюсь, всем улыбаюсь… И так везде, на любой работе. Любой человек торгует собой, стремится продаться дороже… Как раз как у Одинокого:
Дэн снова подкалывает:
– Да какой у тебя талант? Все потерял.
– Ха! А думаешь, легко человека развести на полштуки баксов?! Знаешь, как надо расстилаться, чтоб он согласился? – Замолчав на минуту, пропуская ревущий самосвал, Борис опять перешел на тему быдла: – А быдло… Рабочие, вот это – быдло. Они мне всегда напоминают алкашей, которые по пьяни отморозили пальцы себе, стали инвалидами и злятся. Так же и эти – мозгов ни на что не хватает больше, чем работать физически, а еще и вякают: условия нам создавайте, денег давайте больше. А пойти туда, где нормально платят, но мозгами надо шевелить, – на это как раз у них мозгов-то и нет. Тогда вот пусть и не вякают…
– Как бы ты без них жил? – спрашиваю. – Они же все материальное производят, кормят тебя, говно твое убирают.
– Да пускай существуют, пускай! Но нельзя их допускать до состояния морлоков… Помните, у Уэллса?.. Не хочешь на заводе пахать – мотай в другое место, а не можешь мотать – рот закрой… Вот моя позиция.
Дорога пошла в гору, говорить стало трудно. Борис заткнулся.
4
Воздух посвежел, солнце сбавляло свою активность, когда мы в конце концов закончили поиски центра Можайска и могли приступить к активному отдыху.
– Прикиньте – поистине центр! – с ироническим изумлением воскликнул Дэн. – Тут тебе и гостиница, и Дом культуры, и всевозможные кабаки, и памятники, и тюрьма вот, и церковь. Все под боком. Из церкви в кабак, из кабака в тюрьму…
– У нас в Минусинске тоже почти все в центре. Ну, кроме тюрьмы, – вспомнил я.
Первым делом решили проверить, как тут с цивильной выпивкой. Не пить пока, а просто ознакомиться.
Комсомольская площадь – довольно живописное место, если бы не тюрьма с краю и какая-то то ли стройка, то ли заводик за забором из железобетонных плит, откуда поминутно выезжали «КамАЗы»…
Окружавшие площадь здания в основном невысокие, этажа два-три, каменные, по возрасту – времен Обломова. Среди них кое– где – свежие кафе, бары, круглосуточные магазины.
Нам приглянулся бар «Бородино», уютный и недорогой. Борис собрался было выпить наконец-то водочки, но Дэн таинственно предупредил:
– У меня есть лучший вариант, чем батл «Кристалла». Пойдем в спокойное место.
Чуть в стороне от площади – церковь. Не особенно грандиозная, но все-таки притягивающая к себе…. Шагали к ней под непрерывные вопросы Бориса:
– Синь, что у тебя есть? А? Да погоди ты, затрахал!.. Зачем мы туда премся? Ты можешь ответить, скотина?! Ну, Синь?..
В ответ тот упорно молчал.
Прочитали табличку возле ворот: «Ново– Никольский собор. Возведен в 1779–1812 гг.»
– Хе! – я усмехнулся. – Тридцать с лишним лет строили!
Вместо купола у собора шпиль, вроде как на Петропавловке в Питере.
Дэн перекрестился в воротах и пошел дальше.
– Слушай, с меня хватит! – потерял терпение Борис. – Еще по этаким местам не хватало шлондаться! Я и в Москве даже в Василии Блаженном не был… Надо тебе грехи замаливать, так зачем нас таскать за собой?!
– Ладно, Мускат, не гунди. Вон, смотрите, за собором что, – Дэн махнул рукой, – вид охренительный. И людей никого. Пошли, говорю.
Вообще-то я согласен с Борисом в данном случае. На фиг сюда-то забурились? Посидели бы в «Бородино», оттуда, приняв по сто граммов, – устраиваться в гостиницу.
Но Дэн ведет себя так странно, будто тащит нас к какому-то кладу. И я двинулся за ним; если фигню он задумал или издевается просто, ему же хуже – мы с Борисом отомстим стопроцентно.
Собор кажется заброшенным. Дверь на здоровенном замке, окна защищены решеткой и жучками сигнализации. Людей поблизости ни души. Правда, рядом с собором еще здание, типа – еще одна церковь. И в ней боковая дверца открыта. Хоть и не похоже, что служба там, – слишком тихо.
– Ну, Синь, ты так запарил! – ругался Борис, плетясь сзади. – Полгода с тобой не куражил и еще бы не надо было… Крайний дебил!..
Дэн молчит, улыбается таинственно и самодовольно: поной, дескать, поной… Что-то скрывает он явно.
Расположен собор красиво, спору нет. На самой кромке крутого склона. Внизу, метрах в пятидесяти, – одноэтажные домики, огороды; дальше – перелески, поля, серо-желтые, пока неживые. Еще дальше – речка какая-то, полузамерзшая, по берегам белеет лед. За речкой снова поля, холмики, рощи…
Не помню, когда в последний раз видел такое приволье, чтобы горизонт был далеко-далеко, взгляд не упирался в близкий лабиринт зданий, в деревья зеленой зоны, зажатой кишащим машинами и людьми городом… Даже оторопел я на минуту.
– Ну и что? – Борис первым подает голос. – Будем теперь стоять и любоваться до понедельника?
– Тут как раз перекурить приятно. – И Дэн присел на остатки кирпичного столба от снесенной церковной ограды.
– Да, перекурим, – согласился я. – А потом надо в гостиницу все-таки.
Борис, расстроенно кряхтя, опустился на корточки:
– Ох, кретины-кретины…
Я закурил «Союз-Аполлон», Борис – «Бонд». А Дэн достал из бокового кармашка сумки помятую пачку «Беломора»…
Наступал вечер, солнце висело на краю неба. Земля теряла свои небогатые апрельские краски до следующего утра. Зато на рассвете солнце увидит их больше, этих красок, – с каждым часом они все ярче, сочнее, богаче. А пока, пока холодало, но холод уже не мертвый, не злой, а скорее освежающий землю после почти жаркого дня.
– Вот и зима кончилась, – лирически вздыхаю я. – Ничего не случилось… Когда-то зимой самое время у меня было рабочее – каждый день красил, рисунков делал штук по пять. А теперь как-то…
– И на хрена ж ты молчал?! – вскрик Бориса; в голосе обида, недоумение. – Цел-лый день пойлом травились, когда у тебя такой колобок! У тебя мозги есть, а?
Точно, у Дэна в руках был баш плана граммов на пять. Этого на неделю хватит, чтоб нам троим в себя не возвращаться, точнее – из себя не выходить, не распыляться в окружающем хаосе… И Дэн только сейчас раскрылся, – целый день в кармане таскал. А теперь вот сидел себе на пеньке кирпичном спокойненько и срезал с баша ножом коричнево-зеленую стружку.
– А где б мы стали курить? – отвечает. – На платформе, в электричке? Вот, самое достойное место. На думки в пять сек пробьет.
– Нет, Дэнвер, ты глумишься просто, с утра глумишься, – уже миролюбивее ворчал Борис и совсем уже изменившимся тоном, жадной скороговоркой засыпал Дэна вопросами: – А где брал? Почем? Как торкает? Сколько здесь граммов?
Меня же укуриваться не тянет сейчас ни капли. Каждому кайфу, я считаю, свои условия хороши. Водка – для двухчасового буйного веселья, пиво – для неспешной беседы само то. Экстази и кокс – где-нибудь на концерте нужен, где хочется с ума ненадолго сойти. Кислота и грибы – для глюков, чтоб пресную реальность разукрасить; герыч – единственное средство для глобального путешествия внутрь себя. А гашиш – чтобы работать… Было время, я его плотно потреблял, вот тогда и красил по-настоящему. Курнешь, воткнешься в темку, и пошел, и пошел. Голова с руками связана одной нервной горячей трассой, по этой трассе мысль мчится, не отвлекаясь на всякую шнягу. И через кисть – прямо на холст. Вот тогда и бывали удачи.
Но сейчас, сейчас мне хотелось водки. Снять номер в гостинице, пойти в «Бородино» и жахнуть там как следует. А потом – как-нибудь повеселиться.
Борис подсел рядом с Дэном, наблюдал, как тот не спеша, с любовью, забивает косяк.
– Эх, зря ты не сказал раньше, – досадует. – Я б купил поллитровку «Пепси». Через бутылочку-то лучше курить. Торкает целенаправленней.
– Тебе и так не покажется мало, – хмыкнул Дэн.
Косяк готов. Дэн проглаживает его пальцами, тщательно раскуривает. Сделал пару глубоких тяжек, передал Борису. Тот сосет шумно, чмокая, как печка с открытой настежь заслонкой. Наполнив грудь до отказа, закатывает блаженно глаза… Теперь моя очередь.
Гашиш мягкий, без горлодера, но, сразу чувствую, сильный. Дым горячей змейкой вползает в меня.
Сделали по хапке, потом Дэн дунул нам с Борисом по паровозику, Борис – Дэну. Еще раз прошлись по кругу паровозиком. Теперь от косяка почти ничего не осталось. Добиваем его мелкими затяжками.
– Что, Хрон, слабо так принимаешь? – спросил Дэн после второго парика.
А в меня действительно что-то дыма входит всего ничего. Даже обидно.
– Испортил, наверное, легкие «Примой», – отвечаю, выдохнув отработанный кумар из груди. – Иногда просто и дышать тяжело, как будто перегородка там.
Дэн без особого сочувствия покачал головой:
– Хоронить, значит, скоро будем. Ты жене скажи, чтоб на поминки пригласила.
– Скажу…
– Да он на фильтровые перешел, – кивнул Борис на лежащую рядом со мной пачку «Союз-Аполлон».
– Да это так, – признаюсь, – ради праздника. Дороговаты для каждого дня.
– А сколько у тебя в среднем выходит в месяц?
Слегка привираю:
– Гм… две штуки выходит… две триста иногда. Смотря сколько точек обойду да как товар в целом реализовывается.
По правде-то получается у меня зарплата за месяц тысяча шестьсот-восемьсот. Двух еще не было.
– Нормально, – пожимает плечами Дэн, – а все, свинья, бедным прикидываешься.
– Семья, – говорю, – квартиру снимаем.
Гашиш начинает действовать. Голова становится легкой и чистой; каждая извилина мозга – на месте. Тело мягчеет, оно, кажется, вот-вот растечется по земле и в то же время может взлететь, как воздушный шар… Борис прилег на траву на склоне, положил руки под голову. Смотрит вдаль, протяжно, сладковато вздыхает:
– Да-а, как писал Ван Гог: «Семья сжирает любые деньги»… Дите-то растет?
– Растет, что ему… Хоть и вижу его по вечерам и в выходные, но мозги успевает высушить… Нет, конечно, и радость доставляет…
– Погоди, подрастет, тогда и устроит тебе истинный Армагеддон.