Хиляль становится не по себе.
– А причем тут ручей и роза?
– К лету две тысячи второго года я уже был известным писателем, зарабатывал кучу денег и имел все основания полагать, что мои жизненные ценности едва ли когда-нибудь поменяются. Но разве можно быть уверенным в таких вещах? Я решил провести эксперимент. Мы с женой нашли дешевый отель во Франции, чтобы провести в нем пять месяцев. Платяной шкаф в номере был очень маленький, так что мы обходились минимумом вещей. Мы совершали вылазки в лес и горы, ели в городе, часами беседовали и каждый день ходили в кино. Там мы поняли, что главные вещи в жизни неизменно просты и доступны каждому человеку. Нам обоим нравилась такая жизнь, но только мне для работы довольно ноутбука, а моя жена художница, ей нужна мастерская, место, где можно писать картины и хранить их. Я не хотел, чтобы она приносила свой дар в жертву ради меня, и я предложил ей арендовать студию. А она тем временем любовалась окрестными горами, долинами, реками, озерами и лесами и думала: почему бы мне не держать картины прямо здесь? Почему не сделать природу своей союзницей?
Хиляль смотрит в ручей не мигая.
– Так ей пришло в голову «хранить» картины под открытым небом. Я брал ноутбук и писал, а она вставала на колени и ставила мольберт прямо на траву. Спустя год мы собрали оставленные в лесу холсты и подивились результатам. Одной из первых картин, написанных в «соавторстве» с природой, была роза на золотом фоне. Потом мы купили дом в Пиренеях, но жена продолжает закапывать и откапывать свои картины везде, куда бы ни приехала. Вынужденная мера превратилась в ее творческий метод. Я смотрю на ручей и чувствую такую острую, невыразимую любовь к ней, словно она сейчас рядом со мной.
Ветер немного утих, солнце начинает припекать. Все вокруг озарено дивным предвечерним светом.
– Я понимаю тебя и уважаю твои чувства, – произносит девушка. – Но вчера в ресторане, когда говорил о прошлой жизни, ты утверждал, что любовь сильнее нас.
– Да, но любовь – это наш выбор.
– В Новосибирске ты потребовал, чтобы я тебя простила, и я простила. Теперь моя очередь просить: скажи мне, что любишь меня.
Я беру ее за руку. Мы долго смотрим на воду.
– Молчание – тоже ответ, – говорит Хиляль.
Я обнимаю ее, она кладет голову мне на плечо.
– Я люблю тебя, – говорю я, – потому что любовь подобна ручьям и рекам, что сливаются в одно большое озеро, где их воды перемешиваются, восходят к небесам и проливаются на землю благодатным дождем.
Я люблю тебя как ручей, что поит корни деревьев и цветов. Как ручей, что утоляет жажду и указывает путникам дорогу.
Я люблю тебя как река, которая то разливается бурным потоком, то отдыхает на мелководье. Я люблю тебя, ибо все мы рождены из одного корня и вспоены одной водой. Когда у нас опускаются руки, надо просто немного подождать. Весна вновь наступит, снега растают, и мы вновь будем полны энергии.
Я люблю тебя как река, что берет начало из тоненького ручейка в горах и постепенно полнится, сливаясь с другими ручьями, а обретая силу, может смести любое препятствие на пути к своей цели.
Я принимаю твою любовь и отдаю взамен свою. То не любовь мужчины к женщине, не любовь отца к дочери, не любовь Творца к творению, но любовь, которой нет названия и объяснения, ибо она как река, что течет сама по себе. Моя любовь ничего не дает и ни о чем не просит; она просто существует. Я никогда не буду твоим, и ты никогда моей не будешь. И все же могу сказать, не покривив душой: я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя.
Возможно, все дело во времени дня или в особом предзакатном свете, но в тот момент, кажется, во Вселенной вдруг воцарилась гармония. Мы стоим, замерев, безо всяких мыслей, и нам совсем не хочется возвращаться в гостиницу, где меня уже поджидает Яо.
БАЙКАЛЬСКИЙ ОРЕЛ
Вот-вот совсем стемнеет. Возле пришвартованной у берега лодчонки стоят шестеро: Хиляль, Яо, шаман, две пожилые женщины и я. Старухи что-то оживленно говорят по-русски. Шаман качает головой. Яо пытается в чем-то его убедить, но тот молча разворачивается и садится в лодку.
Теперь Яо спорит с Хиляль. Китаец выглядит озабоченным, но я догадываюсь, что ситуация ему скорее нравится. В последнее время мы много занимались вместе, и я научился понимать язык его тела. Сейчас мой переводчик изображает раздражение, которого на самом деле не испытывает.
– О чем речь?
– Оказывается, я не могу отправиться с вами, – отвечает Хиляль. – Мне придется остаться здесь с этими старухами, которых вижу в первый раз в жизни, и всю ночь торчать на холоде, поскольку некому отвезти меня обратно в отель.
– Мы узнаем, каково там, на острове, а вы – каково здесь, с этими старухами, – настаивает Яо. – Нарушить этот запрет мы не вправе. Я вас предупреждал, но он настоял, чтобы вы тоже поехали. Сейчас нам надо добираться до острова, чтобы не упустить момент, который вы называете Алеф, я – ци, а у шамана, несомненно, есть для него какое-то свое слово. Это ненадолго, мы вернемся буквально через пару часов.
– Идем, – я беру китайца за локоть и с улыбкой обращаюсь к Хиляль: – Неужели ты готова променять новое, незабываемое приключение на вечер в гостинице? Не знаю, к добру это или к худу, но все лучше, чем ужинать в одиночестве.
– Думаешь отделаться красивыми словами о любви? Я знаю, что ты любишь жену, я все понимаю, но неужели я не заслуживаю хотя бы маленькой награды за то, что помогла тебе открыть новые миры?
Я ухожу. Еще один идиотский разговор.
* * *Шаман включает двигатель и берется за руль. Лодка держит курс на большую скалу в двухстах метрах от берега. По моим расчетам, поездка должна занять минут пять, не больше.
– Хорошо, теперь, когда пути назад уже нет, вы можете объяснить, зачем вам было нужно, чтобы я встретился с шаманом? За все время пути вы больше ни разу ни о чем меня не попросили, а ведь я обязан вам столь многим. Я говорю не об айкидо. Вы помогали мне сохранять мир в нашем вагоне, слово в слово переводили все, что я говорил, а вчера напомнили мне, что иногда приходится вступать в поединок лишь для того, чтобы выказать уважение к противнику.
Яо встряхивает головой, глядя вдаль с таким напряженным видом, будто безопасность нашей посудины зависит от него одного.
– Я думал, вам будет интересно.
Это не ответ. Если бы я хотел увидеть шамана, я сам бы об этом попросил.
Наконец Яо поворачивается ко мне и кивает.
– В свое время я дал обещание вернуться сюда. Я поехал бы один, если бы не контракт с издателями, который обязывает меня все время находиться подле вас. Они были бы недовольны, если бы я вас бросил.
– Ну, в постоянной опеке я точно не нуждаюсь, и если бы вы оставили меня в Иркутске, издатели бы вам ни слова не сказали.
Над озером темнеет быстрее, чем я ожидал. Яо меняет тему.
– Человек, который управляет лодкой, вызывал дух моей жены. Ему можно верить, есть вещи, о которых он не мог ниоткуда узнать. Кроме того, он спас мою дочь. Ей не смогли помочь в лучших клиниках Москвы, Шанхая, Пекина и Лондона. А он помог и не взял никакой платы, только попросил меня вернуться. Вот почему мы с вами оказались здесь. Возможно, я наконец смогу понять то, что отказывается принять мой разум.
Скала совсем близко; через минуту мы будем на месте.
– Вот это ответ. Спасибо за доверие. Благодаря вам, я оказался в одном из самых удивительных мест на земле и теперь могу наслаждаться этим дивным вечером и слушать, как волны бьются о дно лодки. Наше путешествие принесло мне немало чудных даров, эта встреча – один из них.
Впервые с того дня, когда Яо рассказал мне о смерти жены, ему изменяет всегдашняя сдержанность. Китаец берет мою руку и прижимает к своей груди. Лодка врезается в усыпанный галькой берег.
– Спасибо вам. Большое спасибо.
* * *Добравшись до вершины скалы, мы успеваем поймать взглядом последний проблеск алого заката. Вокруг лишь низкий колючий кустарник, а на востоке торчат несколько голых деревьев. С ветки одного дерева свисает полуистлевшая туша какого-то животного. С каким бы почтением ни относился я к шаманской мудрости, здесь мне едва ли откроется что-либо новое: я исходил немало дорог и знаю, что все они ведут в одном направлении.
Наблюдая, как серьезно и торжественно он готовится к обряду, я вспоминаю все, что мне известно о шаманах и их роли в истории человечества.
* * *
В древности в каждом племени были две главных фигуры. Первым был вождь, самый храбрый, достаточно сильный, чтобы встретить любую опасность, и достаточно умный, чтобы разоблачить любой заговор: борьба за власть не представляет собой ничего нового, она существовала с начала времен. Став во главе племени, вождь брал на себя ответственность за безопасность и процветание своих людей в вещном мире. Потом на место самых сильных пришли самые хитрые, власть стала передаваться по наследству, и вожди сделались предтечами всех на свете королей, императоров и тиранов.
Наблюдая, как серьезно и торжественно он готовится к обряду, я вспоминаю все, что мне известно о шаманах и их роли в истории человечества.
* * *
В древности в каждом племени были две главных фигуры. Первым был вождь, самый храбрый, достаточно сильный, чтобы встретить любую опасность, и достаточно умный, чтобы разоблачить любой заговор: борьба за власть не представляет собой ничего нового, она существовала с начала времен. Став во главе племени, вождь брал на себя ответственность за безопасность и процветание своих людей в вещном мире. Потом на место самых сильных пришли самые хитрые, власть стала передаваться по наследству, и вожди сделались предтечами всех на свете королей, императоров и тиранов.
Шаман был важнее вождя. Еще на заре цивилизации наши предки чувствовали, что миром правит неведомая сила, способная давать и забирать жизнь, но не понимали, откуда она исходит. Едва научившись любить, люди стали искать разгадку тайны бытия. Первыми шаманами были женщины, ибо только женщина способна давать жизнь. Пока мужчины охотились и ловили рыбу, женщины посвящали себя тайнам мира. Носительницами Традиции становились лишь те, кто обладал соответствующими способностями, жил в уединении и, как правило, соблюдал целомудрие. Они оказывали воздействие на различных уровнях, поддерживая равновесие между вещным и духовным мирами.
Первые ритуалы были просты и незатейливы. Шаманка входила в транс при помощи музыки (в основном барабанов) и дурманящих зелий. Ее душа отделялась от тела и отправлялась в параллельный мир. Там она встречалась с душами растений и животных, живых и мертвых, существующими в одном мгновении, которое я называю Алефом, а Яо – ци. Оттуда шаманка черпала силы, чтобы лечить болезни, вызывать дождь, останавливать распри, читать послания природы и карать любого, кто становился между племенем и Единым. В те времена племена вынуждены были менять место обитания в постоянных поисках пищи, и потому не могли строить храмы и алтари. Для них существовало лишь Единое, в чреве которого они могли укрыться, чтобы выжить.
Со временем должность шамана, как и положение вождя, сделались предметом торга и борьбы. Пока здоровье и безопасность племени зависели от природы, шаманки пользовались огромным авторитетом, едва ли не большим, чем вожди. Но в какой-то момент (скорее всего, после появления земледелия, положившего конец кочевой жизни) мужчины узурпировали у женщин эти функции. Сила взяла верх над гармонией. Дар шаманок утратил свою ценность; главным для людей стала власть.
Далее шаманизм – теперь исключительно мужской – превратился в социальный институт. Появились первые религиозные учения. Общество изменилось, сделалось оседлым, но почтение к вождю и шаману навсегда укоренилось в человеческой природе. Сознавая это, жрецы объединялись с правителями ради того, чтобы держать народ в повиновении. Тех, кто решался оспаривать земную власть, стращали небесной карой. Тогда женщины постепенно начали возвращать утраченные позиции, ибо лишь они умеют избегать конфликтов. И однако стоило им явить свою силу, как их называли развратными еретичками. Власть почуяла в них угрозу не колеблясь отправляла таких женщин на костер, забивала камнями или отправляла в изгнание. Женские культы были утрачены; нам известно лишь то, что на большинстве магических артефактов, обнаруженных археологами, изображены богини. Пески времени поглотили древние знания, а тайные обряды утратили свою силу. Остался только страх перед небесами.
Вот и теперь шаман, перед которым я стою, это мужчина, хотя у меня нет никаких сомнений, что старухи, с которыми осталась Хиляль, обладают не меньшей силой. Я не подвергаю сомнению его право проводить ритуал, ибо в каждом из нас есть женское начало, и чтобы войти в контакт с неизведанным, достаточно найти его в себе. Меня эта встреча не воодушевляет совсем по другой причине: уж я-то знаю, насколько человечество отдалилось от Божественного Замысла.
Шаман разводит костер в ямке, чтобы защитить пламя от ветра, кладет у костра бубен и открывает бутылку с какой-то жидкостью. Сибирский шаман – кстати, само слово происходит из этих мест – ведет себя точно так же, как паже в джунглях Амазонки, мексиканский эчисеро, африанский кандомбле, французский спиритуалист, индеец-курандеро, австралийский абориген, католик-харизматик или мормон из штата Юта.
Самое удивительное во всех существующих магических традициях то, что они пребывают в вечном конфликте друг с другом. Расстояния и расовые различия – атрибуты вещного мира, миру духовному они незнакомы. Как сказала Великая Мать: «Порой мои дети имеют глаза и не видят, имеют уши и не слышат. Я призываю тех, кто не слеп и не глух. Тех, кто готов взять на себя ответственность хранить Традицию, пока мое благословение не вернется на землю».
Шаман принимается бить в бубен, постепенно ускоряя темп. Он обращается к Яо, и тот немедленно переводит:
– Он не называет это ци, но, как я понимаю, ци должно прийти с ветром.
Ветер крепчает. Я прилично экипирован, – специальный анорак, перчатки, теплая шерстяная шапка и шарф, намотанный до глаз, – и все равно мне холодно. Нос потерял чувствительность, усы и борода покрываются инеем. Яо сидит на земле, поджав ноги. Я пытаюсь последовать его примеру, но мышцы тут же затекают и начинают нестерпимо ныть, к тому же сквозь тонкую ткань брюк проникает пронзительный холод.
Языки пламени пляшут в яме, не пытаясь вырваться наружу. Бубен беснуется в руках шамана, заставляя мое сердце биться в такт. У бубна нет дна, чтобы духи могли беспрепятственно пройти в наш мир. В афро-бразильской традиции жрец или медиум позволяет собственной душе выйти из тела, чтобы пустить на ее место гостя из иного мира. Впрочем, у бразильских шаманов нет понятия о том, что Яо называет ци.
Роль безмолвного созерцателя не для меня. Я закрываю глаза, освобождаю сознание, заставляю сердце биться в унисон бубну, но порывы ледяного ветра не пускают меня дальше. Открыв глаза, я вижу в руках шамана пучок перьев какой-то местной птицы. В мифах всех без исключения народов пернатые – посланцы богов. Они помогают шаману призывать духов.
Вслед за мной открывает глаза и Яо; один шаман продолжает погружаться в транс, ничего не замечая вокруг. Ветер завывает все громче. Я стучу зубами, а старый колдун будто вовсе не ощущает холода. Ритуал продолжается. Шаман отпивает зеленоватой жидкости из бутылки и протягивает ее Яо, китаец тоже делает глоток, прежде чем передать питье мне. Из уважения я следую его примеру и, пригубив сладковатое хмельное зелье, возвращаю бутылку хозяину.
Шаман неистово бьет в бубен, прерываясь лишь для того, чтобы чертить на земле загадочные символы, похожие на письмена давно исчезнувших племен. С его губ срываются странные возгласы, похожие на гортанные птичьи крики. Он бьет в бубен все быстрее и громче; ветер вдруг стихает, а с ним отступает и холод.
Свершилось. В мир вошло то, что Яо называет ци. На нас нисходит умиротворение. Теперь шаман совсем не похож на человека, который правил нашей лодкой. Он выглядит моложе, черты его стали более тонкими, почти женственными.
Шаман и Яо беседуют по-русски, не обращая на меня внимания. Горизонт светлеет, и восходит луна. Я провожаю светило в новое путешествие по небу и смотрю, как серебряные лучи играют на неподвижной озерной глади. Слева светятся огни нашего поселка. Меня охватывает безбрежный, всеобъемлющий покой. Еще совсем недавно я и представить не мог, что мне может быть так хорошо. На этом пути меня поджидает немало неожиданностей; вот бы все они были такими приятными.
Наконец шаман через переводчика спрашивает, зачем я здесь.
– Я сопровождаю друга, который обещал сюда вернуться. Еще я пришел для того, чтобы отдать должное вашему искусству. И вместе с вами прикоснуться к тайне.
– Ваш друг ни во что не верит, – заявляет шаман через Яо. – Он уже несколько раз говорил со своей женой и до сих пор сомневается. Бедняжка! Вместо того чтобы идти с Богом и спокойно ждать нового возвращения на землю, ей приходится торчать здесь и утешать своего маловерного мужа. Она готова променять горнее тепло на сибирский холод во имя любимого, который не хочет ее опускать.
Пока Яо переводит, шаман смеется.
– Почему бы вам не объяснить ему, что происходит?
– Я пытался, но он, как большинство людей, которых я знаю, отказывается принять то, что привык считать утратой.
– Эгоизм чистой воды.
– Вот именно, эгоизм. Люди вроде него готовы остановить время или даже пустить его вспять, лишь бы души возлюбленных всегда оставались подле них.
Шаман снова разражается хохотом.
– Когда его жена ушла в другую вселенную, он убил Бога. Он будет возвращаться сюда снова и снова, чтобы поговорить с ней. Он не просит, чтобы я помог ему лучше понимать мир. Он хочет, чтобы все соответствовало его представлениям о жизни и смерти.