Невский присел на краешек кровати, посчитал пульс — частит. Осмотрел язык, даже кратко пощупал пальцем — сухой, обложен. Осторожно прощупал живот по часовой стрелке — ощутил небольшое сопротивление справа. Впрочем, под рукой ощущались и «хлюпанья» по всему животу. Проверил симптомы «раздражения брюшины», для чего попросил повернуться на левый бок, лицом к нему. Как и думал, теперь боль в животе усилилась. Наконец, провел симптом «рубашки» — по сильно натянутой на живот рубашке (в данном случае — футболке) провел быстрые движения рукой сверху вниз. Так и есть — справа боль усилилась. Провел еще ряд приемов, позволяющих разобраться с болезнью. Он уже окончательно справился со своим смущением, действовал уверенно и профессионально. Это передалось и Марине. Она послушно выполняла все команды, уже не прикрываясь до подбородка одеялом. Измерили температуру — 37,4. Повышена.
Все говорило о приступе аппендицита, но этот «бурлящий живот» и понос… Он смазывал всю картину. Невский в задумчивости снова и снова прощупывал мягкий живот, невольно разглядывая рисунок на плавочках, наконец, прочел название «Friday»(«Это и есть «Неделька», — догадался он. — Точно, ведь сегодня этот день»).
— Ну, что, доктор, скажите? Вы как — то застыли на месте, — вернула его к действительности Голенькая. — Похоже на дизентерию?
— Не очень похоже. Требуются уточнения. Расскажите поподробнее о начале болезни. Что появилось вначале: боль или понос? Это очень важно. И сами ничем не лечились?
Выяснилось, что сначала сильно стал болеть живот, была даже рвота. Подруга по комнате дала ей обезболивающие таблетки («Привезла из Союза целую коробку лекарств, всех сама лечит — у ней мать медсестра в поликлинике, считает, и она все знает. Давала пару раз дорогущий индийский баралгин»). Действительно, боль в животе уменьшилась. А на следующий день подружка предложила «закрепить результат» и сделала очистительную клизму с отваром ромашки. Потом еще и еще. Тут и начался понос на два дня. Все стало теперь понятно. Это подруга оказала ей «медвежью услугу», вся картина аппендицита и смазалась. Доктор объяснил Марине свои подозрения, объяснив, что теперь можно установить истину только одним путем — надо еще измерить температуру per rectum (пер ректум, т. е. в прямой кишке). Если температура окажется выше на один градус, то требуется срочная операция.
Марина выразила категорический протест:
— Еще чего не хватало! Что это за извращения?! Никогда не слышала ничего подобного! Доктор, вы забываетесь! — Она даже раскраснелась от возмущения.
— Маринка, он дело говорит! Моя мать работает медсестрой в хирургии. Она мне как — то рассказывала о таком приеме у опытных хирургов. Очень помогает разрешить сомнения. Так что не волнуйся. Это не извращение нашего доктора! Соглашайся без боязни.
5
Невский и Голенькая одновременно вздрогнули от неожиданности. Говорила с кровати напротив другая молодая женщина. Оказывается, она и не спала. Уже лежала на боку и смотрела на них.
— А вы разве не спите? — не нашел ничего умнее спросить доктор.
— Когда вы пришли, я дремала. А потом, думаю, не буду выходить. «Подстрахую» вас от злых языков. Чтобы наши «кумушки» потом не болтали лишнего. Знаете, как иногда бывает…
Марина задумалась не надолго. Потом обреченно произнесла: «Хорошо» и завозилась под одеялом.
— Готово? — спросил доктор. Та кивнула. — Теперь поворачивайтесь на правый бок лицом к стене, ноги подтяните к груди. Вы должны лечь «калачиком».
Пациентка снова кивнула и легла, как просили. Слегка смазав кончик градусника вазелином из медицинской сумки, Невский осторожно приподнял одеяло, быстро вставил градусник и поспешно опустил одеяло. Прошел и сел у стола.
— Хороша Маринка? — шепотом спросила его соседка по комнате и подмигнула, улыбнувшись.
Доктор густо покраснел, не зная, что сказать. Наконец, чтобы разрядить повисшую тишину, спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:
— У вас здесь все живут из столовой?
— Нет, — кратко ответила Марина.
— Да, у нас настоящая интернациональная сборная и по национальностям и по местам работы. Я вот, Рептух Олеся, белоруска, — она протянула для знакомства свою руку. Невский слабо пожал мягкую ладошку. — Работаю здесь в библиотеке. Вас даже запомнила — часто книги берете. Сама в детстве начиталась книг Майн Рида, Фенимора Купера, Вальтера Скотта. Вот и приехала сюда за романтикой.
— Ну, и как теперь?
— Романтики, конечно, поубавилось. Это не та жизнь, которую любимые писатели описывали. Грязь, пыль, жара, мухи, мыши, скученность большая, болезни разные, отсутствие элементарных удобств (туалет за 100–150 м от дома). Редко удается нормально помыться. Какая уж тут романтика. Но свою работу я люблю, а читателей всегда много бывает. Некоторые, правда, только приходят посидеть, подшивки газет полистать, языком с нами потрепать (нас ведь двое там работают). Но, главное, я чувствую, что нужна здесь. И это не пустые слова. Всегда считала, что самое страшное ощущение — твоей ненужности. Тебя не надо, а ты есть…В Союзе все время приходилось доказывать свою нужность. Слава Богу, здесь этого нет. Тем и живу.
Еще у нас в комнате живет украинка Маринка. Спиной к нам сейчас лежит. Она приехала сюда искать мужа и отца для своей маленькой дочери.
— Что ты несешь?! — почти подскочила на кровати больная.
— Ладно кричать — то! Ты мне сама об этом говорила. Забыла уже?
— Трепло! Я тебе по секрету говорила, как со своей, а ты…
— Да, это тоже свой человек! Правда, доктор? Он нас не выдаст. Я ему верю. Точно?
Невский поддакнул. Почувствовал ответственность за доверенную тайну.
— Далее, на кровати у окна у нас живет молдаванка, Софья Стати. Она певица. Разъезжает в своем агитационно — пропагандистском отряде по уездам провинции, выезжала и в соседние провинции. Рассказывают местным о новой счастливой жизни. Софья поет песни на разных языках, даже на дари и пушту знает. Но больше поет советских песен, особенно из репертуара Аллы Пугачевой, ее так между собой все и зовут — Пугачева. Хорошо поет, правда! Дома своим родителям наврала, что едет в ГСВГ служить, так и сочиняем вместе ее письма о житье в Германии. Очень идейная. Верит в победу революции в Афганистане. Хочет встретить «принца на белом коне». Пока не удалось.
Следующая у нас, — Олеся показала на очередную пустую кровать, — таджичка Джумагуль Шайхи. Она переводчица при политотделе Бригады. Окончила университет в Душанбе. Ей предложили поехать к родным братьям и сестрам в Афганистан. С радостью согласилась. Тоже ездит в этом агитотряде, чаще с Софьей вместе. Считает своим оружием слово. Очень переживает за местных афганцев. А ведь опасное это дело — ездить в этих отрядах: и обстреливают их, и на мины наскакивают. Всякое бывает. Я так за них всегда волнуюсь. Слава Богу, все в порядке. А Джумагуль уже дала согласие остаться в Афгане на второй срок. Сумасшедшая!
Наконец, на последней кровати у нас спит Эмма Олевсон, латышка, из самой Риги. Она продавец в военторге. Она и лечила нашу бедную Маринку (лечила — лечила и залечила). Не скрывает своей цели — приехала побольше денег заработать. Тоже хорошее дело. Но у ней это слишком откровенно. Так просто нельзя жить. Нельзя все в жизни делать только ради денег. Да и не делают деньги человека счастливым. Правда, действуют успокаивающе…
— А русские у вас есть? — Подал голос Невский.
— В соседних комнатах. Вон Любка Канашевич, ваша медсестра. Тоже приехала «за принцем». Ее сейчас «охаживает» ваш анестезиолог Володька. Но ведь он женат, а к тому же, говорят, у него «не все дома». Все ей стихи и поэмы читает. Она каждый раз к нам прибегает советоваться — что делать? Я ей прямо сказала — надо решительно «послать» его раз и навсегда. Все жалеет его. А жалость в этом деле не уместна. Да, доктор, разболтала я вам все наши женские тайны. Не обессудьте…
— Значит, подводя итог, можно считать, что многие приехали в поисках личного счастья?
— Не без этого. Считайте так…
— Але! Обо мне кто — нибудь вспомнит? Я так и буду теперь до конца дней своих с градусником в заднице жить?!
Невский кинулся к больной. Черт, так не удобно! Он действительно заслушался Олесю, забыв о времени. Достал градусник, заботливо укрыв больную. Да, худшие опасения подтвердились–38,6. Это признак надвигающейся катастрофы в животе. Срочно нужна операция по жизненным показаниям! Все это, стараясь быть спокойным, он и объяснил Марине.
— А кто будет оперировать и где?
— Лучше всего отправить вас в госпиталь. Но время уже позднее, надо запрашивать у оперативного дежурного для сопровождения БТР. На это уйдет не мало времени, которого у нас нет. Аппендицит у вас уже в осложненной форме, может лопнуть в любой момент. Это будет очень плохо. У нас тоже можно оперировать. Есть опытный начальник отделения, есть и ведущий хирург (он, правда, сейчас на выезде), есть и старший ординатор, наконец, есть и я, ординатор отделения. Оперировать в любом случае будет двое хирургов. Решайтесь. Нужно ваше согласие на операцию.
— Ладно. Я хочу, чтобы меня вы оперировали.
— Хорошо. Я попрошу кого — нибудь ассистировать мне. Сейчас я пришлю сюда санитаров с носилками. Вам лежать! Ничего, донесут, здесь не так далеко, метров сто всего. Олеся, поможете ей собрать необходимое. А я сейчас еще попрошу Любу Канашевич позвать операционную сестру.
Подхватив медицинскую сумку, Невский выбежал в коридор. Постучал в соседнюю комнату. Тотчас на пороге выросла Люба, словно ждала. Он передал ей просьбу — из жилой комнаты в приемном отделении позвать в стационар операционную сестру Татьяну. Канашевич бегом помчалась за подругой.
6
В стационаре хирург сразу отправил двух щуплых санитаров из числа выздоравливающих в девичий модуль. Дожевывая на бегу хлеб (только вернулись с ужина), ребята, подхватив носилки, исчезли за дверями.
В ординаторской Невский, к счастью, нашел и Зыкова, и Сергеева — заполняли «Истории болезни». Коротко обрисовав ситуацию, попросил старшего ординатора Николая помочь ему с операцией. Тот молча кивнул. Начальник отделения вызвался подстраховать: «Буду здесь. В случае чего — зовите». Согласился он и исполнять пока обязанности дежурного врача за Невского.
В дверь заглянула операционная сестра Татьяна. Ей поставили задачу. Она так же лишь молча кивнула головой. Невский поставил задачу и дежурной сестре — как принесут больную, то все подготовить с ней: побрить, переодеть в больничное, провести промедикацию (ввести обезболивающие наркотические препараты) и т. д.
Отделение «забурлило». Много людей сразу включилось в подготовку к предстоящему спасению человеческой жизни. Этот этап в операционно — перевязочном отделении был давно отработан до мелочей.
Хирурги отправились мыть руки — довольно долгий процесс. Оперировать придется под местным обезболиванием — нет возможности пользоваться услугами заболевшего анестезиолога (психический «сбой»), чтобы дать общий наркоз. Ничего, должны справиться. В крайнем случае, воспользуются кратковременным внутривенным наркозом дефицитным кеталаром (редко позволяли себе пользоваться этим дорогущим трофейным препаратом).
Вошли друг за другом в недавно отремонтированный операционный блок. Все блестело белой краской. После пожара пришлось долго повозиться, восстанавливая разрушенное. Слава Богу, теперь все это позади.
Татьяна заканчивала уже раскладывать инструменты на столике операционной сестры. Это была очень опытная работница. Хирурги буквально готовы были молиться на нее. Она понимала с полуслова, иногда и вообще без слов. А порой и ненавязчиво подсказывала растерявшемуся хирургу, что стоит сделать — опыт у нее был огромный. С ней Невский всегда чувствовал себя уверенно.
Хирурги Николай и Александр, накрыв стерильные руки в перчатках стерильными же салфетками, встали в сторонке. Все было готово. Ждали больную.
Буквально через пять минут санитары вкатили каталку с Мариной. За ними вошла и дежурная сестра Надежда.
— Ой, парни, а я же почти голая. В коротенькой до пупа распашоночке. Что, так и буду лежать?
— Не говорите ерунды, больная, — строго оборвал ее Николай. — Вы в операционной. Какие могут быть стеснения. Кругом вас одни медики. Что мы, бритых лобков не видали? Кстати, хорошо побрили? — обратился он к дежурной сестре.
Надежда успокоила: «Я же знаю, как надо».
Санитары переложили накрытую простыней Марину на операционный стол. Молча удалились. Невский уточнил время у дежурной сестры — 21.10. Можно было начинать.
Сестра переместила нестерильную простынь на бедра. Невский щедро обработал кожу живота йодом, потом спиртом. Вместе с помощником укрыли женщину стерильными простынями, оставив «операционное поле» открытым.
— Ой, а можно, я буду говорить? Мне так легче переносить страх. Я ужасная трусиха, — Марина даже всхлипнула.
— Конечно, говорите, что хотите. Хоть пойте. Это даже лучше — мы будем знать, что у вас все нормально, — Невский заканчивал обкладывать место операции, теперь уже стерильными полотенцами. — Сейчас будет укольчик!
— Ай!
— Ничего, это вводится новокаин для обезболивания. Вам же будет лучше. — Он заменил тонюсенькую иглу на огромную и длинную. Теперь уже в обезболенный участок стал «закачивать» новокаин. Марина молчала. — Что же вы? Хотели говорить.
— Я вам прочитаю отрывок из повести Заболоцкого. Он так здорово описывает осень. Мне не хватает здесь родной природы. Это такая красивая пора! «Октябрь целиком осенний месяц. Осыпается увядшая червонная листва. В лесу средь золотой пади лиственный дух крепок, прян. Но с середины октября воздух становится холоднее. Не видать больше скворцов и грачей. А в среднерусских лесах объявились северные кочевники — снегири и свиристели. Держатся на рябинах, лакомятся спелыми плодами. Бодрствующие звери одеваются в теплый мех. Свет убывает. Рано опускаются сумерки. Ночи пока безморозные, и предутренняя свежесть еще не покрывает лужи молодым ледком. Скоро зачередит дождь со снегом, и не миновать времени, когда целиком оправдается народная поговорка: «В осеннее ненастье семь погод на дворе: сеет, веет, крутит, мутит, ревет, сверху льет и снизу метет». Правда, здорово? Здесь тоже середина октября, а мы что видим? А вы что, ничего не делаете — я ничего не чувствую?
— Вот и хорошо! Значит, обезболили надежно. Это вы здорово рассказываете. Молодец! — Невский принял из рук Татьяны скальпель. — Продолжайте рассказывать.
— О чем?
— Расскажите, как такие официантки, знающие наизусть целые куски произведений, попадают в Афганистан, — включился в разговор и Сергеев, не менее удивленный процитированному отрывку.
— Я ведь не всегда была официанткой. В прошлом я работала учителем русского языка и литературы в школе.
Все вокруг операционного стола невольно замерли. Вот это поворот судьбы!
7
Я родилась в Ярославле в интеллигентной семье: отец — музыкант, играл на скрипке в оркестре филармонии, мама — учитель истории в школе. Росла в атмосфере любви, ни в чем не испытывала недостатка — родители меня даже баловали. Но в мои пять лет отец ушел к другой женщине, бросил нас с мамой, променял на какую — то «мымру» (я видела ее потом). Мама сделала все, чтобы я выросла в достатке. В раннем детстве я пристрастилась к чтению, у нас была огромная библиотека — еще от родителей мамы досталась. Мама тоже мне часто читала, особенно книги по истории. Вообще, история в нашей семье занимала привилегированное место. Позже, учась в школе, я продолжала «поглощать» книги в огромном количестве. Должна сказать, что книги — это то, что спасало и спасает меня всю жизнь от одиночества. Конечно, у меня были школьные подруги, но я все же чаще предпочитала читать, чем гулять.
Школу я закончила с золотой медалью. Вопрос с поступлением в ВУЗ дома даже не обсуждался, я легко стала студенткой филологического факультета пединститута. Решили с мамой, что двое историков под одной крышей — это перебор, поэтому я выбрала другой факультет. Это была золотая пора! Я с головой окунулась в студенчество. Училась с удовольствием, шла на «красный диплом», успевала и стихи писать в институтскую многотиражку, и спортом занялась всерьез, даже играла в волейбол за сборную факультета, пела в студенческом ансамбле, еще и танцами увлеклась, ездила в стройотряды. Одним словом, «жила полной грудью».
Беда случилась в конце третьего курса — я влюбилась.
— Какая же это беда — это подарок судьбы, — подала впервые голос Татьяна, протягивая хирургу очередной зажим.
— Увы, для меня это обернулось бедой. Я совершенно не знала людей, была так наивна. Он «подвалил» ко мне во время институтского праздника, говорил красивые слова о своих чувствах. Оказалось, он тоже на нашем факультете, на курс меня старше. Сбегала к нему на свидание два — три раза, а потом подали заявление в ЗАГС. Мама меня отговаривала от такой поспешности. Что вы, я же уже сама взрослая! В августе нас расписали, мне не было тогда и двадцати одного года. Свадьбы как таковой не было, я даже не одевала свадебной фаты (а так мечтала), это Ромка, жених, не захотел. Мол, нечего деньгами сорить. Посидели в кафе в тот день с мамой и с одной моей подругой — свидетельницей, да с его стороны был свидетель. Вот и вся свадьба. Мне бы тогда надо было уже задуматься. Но я была дура — дурой.
Он сразу переехал к нам с мамой в квартиру. Мы его вдвоем обстирывали, обглаживали и обштопывали, поили — кормили. Буквально, «пылинки сдували» с него. А он жил, как барин. В конце года я поняла, что забеременела. Тут он и показал свое истинное лицо — орал на меня, как на «врага народа». Требовал избавиться от ребенка, мол, это помешает его карьере. Врач мне отсоветовала это делать — все — таки первая беременность. После этого мы с ним почти не разговаривали. Он заканчивал последний курс, писал диплом. А после защиты заявил, что подает на развод. Он должен ехать по распределению в другой город, будет «делать карьеру», а жена (тем более ребенок) — будут только мешать. В общем, оказался порядочной сволочью. Странно, но нас так быстро развели (он обвинил меня во всех смертных грехах, оговорил, скотина!), и это на восьмом месяце беременности…