— Ваше высочество, — светлые холодные глаза строго уставились на Араона. — Прошу вас рассказать о чуде Святого Галадеона Сеорийского.
Принц поднялся, зацепившись полой камзола за откидную крышку парты, возвел глаза к потолку, словно в надежде на то, что Святой Галадеон смилостивится и напишет на потолке свою историю.
— В год три тысячи сто двадцатый от сотворения всего сущего, — начал примерно с середины юноша, понадеявшись, что без предыстории обойдется, — многие нечестивые начали использовать оружие со стрельным составом… э… в коем смешаны были уголь древесный, селитра и сера, и убивал он…
— Оно, ваше высочество. Оружие.
— ..оно на расстоянии, поражая, как молнией, малым слитком металла, и пронзал он невинных, поражая… повергая их наземь. И говорили им, что от Нечестивого тот состав, и будут они прокляты перед ликом Сотворивших и… исторгнуты из лона Святой Церкви. Но отвечали нечестивцы: "Что за дело нам до того, если за нами оружие могучее, врагов в страх обращающее; не устрашимся". И… и продолжали… в общем, — вздохнул Араон. Ему очень хотелось пересказать все своими словами, но нужно было шпарить по-писаному.
— Достаточно, — вздохнул в ответ священник. — Принц Элграс, продолжайте.
Братец не слушал, а таращился в окно, и теперь подпрыгнул за своей партой, пойманный врасплох.
— А с какого места?
— С того, на котором закончил его высочество Араон.
— А где он закончил? — нахально улыбаясь, спросил Элграс.
— Вы не слушали?
— Ну вы же не меня спрашивали, ваше преподобие.
Араон с трудом сдержал улыбку. Младшему брату все было нипочем — и гнев учителя, и наказание, и даже выговоры отца. Старший завидовал такому бесстрашию; сам он терялся, когда его начинали отчитывать и стыдить. Наказывали Элграса вдвое чаще и вдвое строже, но это все равно не помогало. У братца каждый час на уме была новая проделка, уроки он запоминал хорошо, даже слишком хорошо — тринадцатилетний Элграс и пятнадцатилетний Араон уже давно занимались вместе, и с младшего всегда требовали меньше. Не ему же наследовать отцу.
— Но отвечали нечестивцы: "Что за дело нам до того, если за нами оружие могучее, врагов в страх обращающее; не устрашимся", — терпеливо повторил учитель. — Продолжайте.
— А! — улыбнулся Элграс и затараторил: — И многих невинных убивали, и открыто, и тайно; и едва не сделалась смута. Был же среди жителей Сеории человек именем Галадеон, торговец, благочестивый и кроткий душою, за что многие годы состоял главою торговой гильдии. Говорил он о том, что негоже добрым омнианцам осквернять себя прикосновением к стрельному составу, грешно его и изготовлять, и продавать. Слушали его, ибо знали, что слово его крепко и праведно. Подступились к нему тогда нечестивцы, говоря: "Согласись; а не то убьем сына твоего единственного", — и окружили дом праведника, и вооружены были…
— Хорошо, — кивнул учитель и перевел взгляд на Араона. — Теперь ваше высочество… своими словами.
От удивления Араон едва не свалился под парту. Чудо, произошедшее в этой комнате, достойно было занесения в жития святых. Первый раз за два года наставник разрешил рассказывать не в точности по написанному.
— У Галадеона был один сын, его звали Гоин. Когда дом осадили, он сказал, что негоже отступать от веры, а жизнь дешевле спасения, и сам вышел к людям, и его… в общем, его убили. Из этого оружия. Но ничего не изменилось, теперь хотели убить самого Галадеона, потому что он не передумал. И грозились дом поджечь, а потом и подожгли. Тогда Галадеон вышел к людям и упал на колени с молитвой. Воззвал к Сотворившим, и… и это оружие перестало действовать. Потому что стрельный состав больше не воспламенялся. Везде, во всем обитаемом мире.
— Что же случилось со Святым Галадеоном?
— Его все равно убили, — грустно сказал Араон. История, рассказанная своими словами, вдруг стала близкой и понятной. — От злости. Толпа его растерзала. Но потом случилось еще одно чудо.
— Принц Элграс, расскажите об этом.
На этот раз братец не считал ворон за окном, а внимательно слушал. Его тоже удивило, что учитель разрешил рассказывать по-своему, и теперь он только и ждал момента, когда ему тоже дадут заговорить.
— Тут померк небесный свет посреди дня, начисто, как ночью, и стала кромешная тьма, но во тьме было видно, что останки отца и сына сияют ярко, как свет тысячи факелов! И они, то есть, Святой Галадеон и его сын, ожили! А с неба спустилась светящаяся лестница, и они взошли по ней к Сотворившим! А видели это не только те, кто на них нападал, но и весь город! И теперь Святой Галадеон является покровителем второй летней девятины, а Святой Гоин — всех, кто жертвует жизнью за родителей, — прозаически закончил рассказ Элграс. — А стрельный состав не взрывается.
— Не воспламеняется, — уточнил наставник. — Весьма хорошо, да и вы, ваше высочество Араон, тоже продемонстрировали знания и отличное понимание.
Араон уже сидел, а то бы упал, наверное. Первый раз за два года они с братом удостоились похвалы. Это в придачу к разрешению рассказывать не наизусть. Может быть, у учителя сегодня день рождения, или еще что-нибудь хорошее случилось?
— Теперь назовите девять великих чудес, совершенных Святыми Защитниками.
Принц почувствовал, что брови не просто ползут — ловчим кречетом взлетают по лбу: это они учили больше года назад и оба знали наизусть. Сегодня определенно что-то случилось — возможно, самое настоящее чудо. Учитель, отец Бильо, никогда не возвращался к пройденному и уж тем более не заставлял отвечать то, что принцы хорошо знали. А на эти вопросы могли ответить и дети.
— Чудо дарования знания путей, совершенное Святым Окбертом. Чудо неподвластности трем смертным хворям, совершенное Святой Иоландой…
— Расскажите о нем.
— Святая Иоланда жила в двенадцатом веке от сотворения. Тогда люди много страдали от трех смертельных болезней — желтой лихорадки, удушливого поветрия и чахотки. Святая Иоланда была монахиней из ордена Милосердных сестер и видела, как умирают невинные дети и добрые верующие. В отчаянии она воззвала к Оамне, Матери всего сущего, и была услышана. С тех пор те, кто принят в лоно Святой Церкви, от этих болезней не страдают. Только отлученные и хокнийские еретики. Больной может быть исцелен, если примет истинную веру или пройдет очищение.
— Очень хорошо, ваше высочество, — кивнул отец Бильо, и принц в третий раз задался вопросом, что же происходит.
Разгадка оказалась простой и не самой приятной. За спиной, у двери, раздалось знакомое покашливание. Араон вздрогнул. Отец. Наследнику очень не хотелось, чтобы король начал задавать вопросы. Они у отца всегда были с подковыркой, зачастую он спрашивал даже о том, чего сыновья еще не изучали, но спорить с королем бесполезно: он требует отвечать, а потом долго выговаривает за нерадивость и учителям, и принцам.
Оставалось надеяться на то, что Законы королю не особенно интересны — до сих пор он ни разу не заглядывал на эти уроки. Если он задаст не слишком сложные вопросы, то, может быть, удастся вывернуться, хоть что-нибудь ответить. И все равно хотелось сбежать — например, в окно, любезно приоткрытое отцом Бильо. Учитель всегда любил свежий воздух и даже зимой урок начинал с того, что открывал одну из створ окна. Как он не мерз в своей тонкой рясе, Араон с братом не понимали; Элграс вообще строил предположения, что отец Бильо — не человек, а ожившая каменная статуя, потому и мерзнуть не может. Невыразительное лицо учителя и предельная скупость в выражении чувств заставляли соглашаться с этой теорией.
— Разве не требуется знать жития наизусть? — спросил, проходя к кафедре, отец.
Отец Бильо поднялся навстречу. Служители Церкви даже королей приветствовали только коротким наклоном головы. Маленького Араона это всегда удивляло. Когда Его Величество входил в Зал Ассамблеи, все, и благородные люди, и простолюдины, опускались на одно колено, а священники оставались стоять, торча над остальными, как деревья среди кустов.
— Ваше Величество, мы искренне полагаем, что наилучшее понимание достигается чередованием заучивания и пересказа, — принц вновь ощутил невыразимой силы притяжение земли, — а на память их высочества знают тексты отменно. Принц Элграс, расскажите о чуде Святого Галадеона.
До Араона наконец-то дошло, что за игру затеял отец Бильо. Кто его знает, почему, но ему нужно показать королю, что оба принца очень усердны и хорошо знают законы. Поэтому он готов и отступить от обычной манеры ведения урока, и спрашивать у братца ровно то, что тот уже рассказал наизусть незадолго до прихода отца.
— Не надо, — махнул рукой отец. — Избавьте, я верю вам на слово.
— Польщен доверием Вашего Величества, — еще раз склонил голову отец Бильо.
— Кто из принцев лучше успевает?
— Не надо, — махнул рукой отец. — Избавьте, я верю вам на слово.
— Польщен доверием Вашего Величества, — еще раз склонил голову отец Бильо.
— Кто из принцев лучше успевает?
— Его высочество Араон.
Это было полной и законченной неправдой. Элграсу, хоть он плевался и ругался, удавалось заучивать наизусть длинные главы из житий, толкования Законов и все прочее, что нужно было знать. Араон же каждый раз запинался, путал имена и даты, события и места сотворения очередных чудес. Священникам врать было не положено, но как иначе понимать слова отца Бильо?
Отец польщенно улыбнулся, так, словно похвалили его. Он махнул рукой, подзывая сына к себе. Араон подошел, прикоснулся губами к перстню на протянутой руке, встал, разглядывая свои туфли. Наследник был королю по плечо и больше вырасти уже не надеялся, младший брат в свои тринадцать — и тот обогнал Араона; да еще и был на одно лицо с отцом, о чем твердили всякие клуши: гувернантки, портнихи, служанки… Брат быстрее соображал, реже болел, лучше ездил верхом, был метким стрелком, а про старшего принца шутили, что при виде него любая мишень начинает уворачиваться от страха. Брату доставалось больше наказаний, но и больше похвал.
Несправедливая похвала отца Бильо была обиднее, чем отсутствие таковой или правда. В самом деле: он давно не маленький мальчик, про которого сочиняют лестные небылицы, чтобы потом дитятя стремилась оправдать ожидания учителей. Но и спорить со священником было нельзя: отец не понял бы, и вышло б только хуже. Достанется и ему, и брату, и учителю — всем…
— Его преподобие ко мне излишне благосклонен. Мне кажется, Элграс успевает лучше меня.
Отец Бильо в ответ на вопросительный взгляд короля только слегка улыбнулся:
— Его высочество — не только усердный, но и скромный юноша.
Король его не слушал. Он положил руку сыну на плечо, но ничего приятного в прикосновении не было. Тяжелая длань давила на плечо, словно пригибая к земле. Араон вздохнул про себя и поднял голову, стараясь не смотреть отцу в глаза. Прямого взгляда он никогда не выдерживал — хотелось, словно в детстве, убежать, спрятаться за занавеской или под кроватью.
— Вы хотели меня порадовать, сообщая, что младший брат вас превосходит?
— Нет, Ваше Величество.
— То есть, хотели огорчить?
Именно за подобные парадоксы Араон и ненавидел разговоры с отцом. Он моментально терялся с ответом, а каждая фраза затягивала все глубже в омут ошибок, вызывая новые и новые гневные вопросы отца. Потом король и вовсе начинал кричать, уже ничего не слушая. Хорошо еще братец молчал и не собирался встревать. Отец Бильо, отвернувшись, смотрел в окно. Тучи разошлись, небо сияло, словно в середине лета. На раскачивающейся ветке устроилась толстая нахохленная ворона. Она мрачно поглядывала в небо, опасаясь охранявших окрестности дворца соколов, потом насмешливо каркнула и сунула клюв под крыло.
С избытком ворон в Собре боролись давно и безуспешно. Сшибали гнезда, выпускали соколов, кошек, запрещали горожанам устраивать на задних дворах мусорные кучи, но воронье было непобедимым. Карканье нарушало тишину в дворцовом саду, в беседках, оранжереях…
"Когда Нечестивый смеется, вороны подпевают", — говорили омнианцы. Ворона — птица нечистая, ибо питается падалью и мертвецами. Нечистая, но умная, хитрая и насмешливая. Араон чувствовал на себе птичий взгляд и не знал, что ответить на отцовский вопрос. Лучше всего было молчать. Глядеть на ворону, как отец Бильо.
Не дождавшись ответа, отец проворчал: "Недотепа…", — и вышел из комнаты вон; Араон облегченно вздохнул.
— На сегодня урок окончен, — священник принялся собирать со стола свитки. — В следующую седмицу мы будем читать житие Святой Эро Алларской. Выучите наизусть две первые главы. Вы же, Араон, выучите еще и притчу о скромном подмастерье.
— Мы ее уже учили, — встрял братец. — Весной!
Араон молча кивнул. Притчу о подмастерье, который был так скромен, что все время говорил, что не готов стать мастером, и в конце концов его место занял нерадивый ученик, который погубил всю мастерскую, он помнил. Не наизусть, но достаточно хорошо.
— Ваш брат ее плохо выучил, — бесстрастно сказал отец Бильо. — Или не понял смысла. Доброго вам дня, господа. Да благословят вас Сотворившие!
2. Собра — Веркем — графство Саур
Как рассказал Саннио слуга, площадь, на которой стоял особняк герцога, называлась Фонтанной, но фонтанов на ней не было уже лет пятьдесят, последний снесли в царствование Лаэрта I. Дом был отделен от площади высокой стеной. Край, утыканный острыми зубцами, доходил до окон второго этажа. На первом этаже располагались комнаты прислуги и кухня, на втором — библиотека, оружейная, гостиная и несколько гостевых спален. Покои герцога находились на третьем этаже. Такое расположение ничем не отличалось от обычного для Собраны устройства домов благородных господ, о котором до этого дня Саннио знал лишь по книгам и рассказам наставников.
Саннио получил в свое полное распоряжение две смежных комнаты в конце коридора третьего этажа. Большая была обставлена как кабинет: шкафы вдоль стен, огромный стол перед широким окном с чистыми стеклами, камин в стене. Проход, задрапированный тяжелой портьерой, вел в спальню. Там секретарь обнаружил широкую кровать без полога, но с солидной периной, кучей подушек, одеял и пледов, и — что его безмерно обрадовало, — еще один камин. За высокой ширмой прятались умывальник и ночной горшок. Окна не было.
Обстановка герцогского дома оказалась несколько неожиданной. Саннио представлял себе либо крайнюю роскошь — блеск серебра и золота, богатые драпировки, портреты в тяжелых рамах и лепнину, — либо крайнюю аскезу, которую некоторые почитали приметой истинного благородства. Здесь же все выглядело одновременно элегантным и надежным, притом еще и уютным. Тяжелая, но удобная мебель, неяркие краски, радующие, но не утомляющие глаз — белое, серое, синее, коричневое. Вместо драпировок стены были прикрыты панелями темного дерева, приятными на вид и на ощупь. Несколько гобеленов со сценами охоты придавали кабинету уют. В спальне на полу лежал саурский ковер, а стены были обиты незнакомой Саннио тканью, светло-серой с темной набивкой.
Здесь было бы приятно жить, и Саннио горячо пожалел, что ему суждено провести в этом доме одну лишь ночь, а когда доведется вернуться — неведомо. Едва он успел осмотреться и умыть лицо и руки, как явился слуга. Прислуга в доме герцога носила серо-черные куртки с гербами и черные штаны, а потому больше походила на личную гвардию. Впечатление усугубляла военная выправка. Вместе со слугой явился портной с подмастерьем, и Саннио заставили раздеться, чтобы снять мерку, а потом второй подмастерье притащил целый ворох полуготовой одежды и пришлось перемерить кучу рубах, камизол, кафтанов и панталон. После этого явились перчаточник и шляпник, потом сапожник, галантерейщик…
Герцог Гоэллон пожаловал уже в глухой ночи, когда ошалелый Саннио сидел в кабинете у камина, наблюдая за тем, как другой слуга, помоложе, упаковывает его новые вещи в два кофра, побольше и поменьше. Юноша не вмешивался, ибо имел лишь отдаленное представление о том, что из новых вещей понадобится ему в дальней дороге. Он надеялся, что сумеет разобраться в том, что и когда надевают, но не был в этом уверен: слишком много одежды, слишком дорогой, к такому секретаря не готовили. Дорожный костюм и плащ, темно-серые, как и у самого герцога, но без серебристого шитья, ждали его в спальне.
Гоэллон вошел в комнату размашистой походкой, и резко остановился, словно натолкнувшись на невидимую преграду. Саннио вздрогнул, предположив, что чем-то разозлил господина, но тот одобрительно кивнул слуге и швырнул перчатки на полку над камином.
— Так-так-так, я вижу, все идет хорошо. Пойдемте, секретарь Васта, напишете пару писем… если вы, конечно, в состоянии.
— Разумеется, ваша милость… — поднялся из кресла Саннио.
— Я же просил, — поморщился Гоэллон.
— Простите, герцог.
Кабинет Гоэллона мало чем отличался от кабинета Саннио, разве что был вдвое больше, да окно было завешено тяжелыми ставнями. В камине тлели угли. По вечерам в Собре бывало холодно, но в школе мэтра Тейна в спальнях не топили, здесь же в каждой комнате было тепло и приятно попахивало дымом. Герцог кивнул юноше на столик в углу, где стояли несколько чернильниц и лежали уже очиненные умелой рукой перья. Саннио прикрепил к доске кусок тонкой писчей ткани с вытесненным гербом и приготовился слушать. Гоэллон уселся в кресло, перекинув ноги через поручень. Саннио покосился на него, стараясь ничему не удивляться.
Первое письмо оказалось длинным и нудным набором распоряжений для управляющего в Эллоне. Секретарь, как его учили, не вдумывался в текст, а записывал, почти не осознавая, что именно диктует герцог. Записывать за Гоэллоном было удобно — он не торопился и не менял формулировки. Четкие лаконичные фразы одна за другой ложились на ткань. Наконец долгое послание завершилось, Саннио посыпал его песком и отодвинул в сторону.