– А Гусева?
– Анжела была совсем непонятная. И какая-то недоброжелательная. Спросишь ее на уроке, а она на тебя волчонком смотрит. И ведь сама понимает – никто не виноват, что ты урок не выучила, но нет, на весь мир исподлобья глядит. А то еще и укусить может. Один раз я вовремя руку успела отдернуть, а всего-то и хотела хлебушка дать.
– Да что вы! – ахнула Клавдия, она уже не понимала, когда Беллу Владимировну заносит.
А старушка суетливо всплеснула руками:
– Ой, ну вот я вас и напугала! Не слушайте меня. Собака, она же от людской злобы становится зверем. Если б ее всю-то жизнь только по шерсти гладили, разве бы она кидалась на людей-то.
– Ага… – сообразила Клавдия Сидоровна. – Я с вами полностью согласна. Полностью. Только вот хотела опять про Гусеву. А у нее подруги были?
Старушка нахмурилась, будто вспоминая, о ком это сейчас идет речь, потом заговорила:
– Вы знаете, Клавочка. Анжела имела подругу. Она просто боготворила Наташу Скачкову. Ну оно и понятно – Наташа человек легкий, общительный, а Анжела ни с кем не сходилась. Наталья для нее целым миром была. И уж Гусева за Натальей просто хвостом, просто хвостом. А вы же знаете – весной за хвостом столько ухода требуется – то старый репей прилипнет, то в грязи уделается…
– Стоп, Белла Владимировна, стоп. Давайте про Гусеву. Значит, она со страшной силой бегала за Скачковой.
– Со страшной, – мотнула головой старушка.
– А могла из-за нее решиться на какой-то проступок?
– И решалась! Постоянно девчонок лупила, которые с Наташей ходили. Юле Ярошко частенько доставалось. Наташа – девочка интересная была и общительная, друзей и подруг у нее много было. А уж Анжела так переживала, так переживала, что никак с собой совладать не могла, так прямо и накидывалась на девчонок. Да и на парней тоже. На всех кидалась. А все почему, Клавочка?
– Почему?
– Потому что нельзя ее было на цепь сажать!
Клавдия защелкала перед старушкой пальцами:
– Белла Владимировна-а-а, мы с вами отвлеклись. Мы же про Гусеву! Давайте сосредоточимся, забудем про цепь и вспомним: что такое она отчудила? Я слышала, она уж такое что-то вытворила, вы случайно не в курсе?
– Как же, как же, в курсе, в курсе! – закудахтала учительница. – Я всем рассказывала, уж такое учудила! Просто страшно подумать, страшно!
Клавдия напряглась. Нет, не напрасно она навестила бывшую классную. А старушка, закатывая глаза к потолку, с придыханием рассказывала:
– Взяла, открыла дверцу серванта, а потом, не знаю уж как у нее получилось, запрыгнула на полку с хрусталем! Звон! Гром! Сама напугалась, завизжала, я подскочила, ее на руки схватила…
– Это вы сейчас о Гусевой рассказываете? – с недоверием переспросила Клавдия.
– Ну при чем здесь Гусева? С чего бы Анжеле скакать по моим сервантам? Это моя Мушка! Я же вам говорю, такое учудила! Это еще хорошо, что у меня на полке совсем не было хрусталя, только две маленькие вазочки, а…
– А Гусева ничего такого не вытворяла? – упрямо гнула свое Клавдия.
– Ну нет, что вы… Анжела, конечно, была девочка со странностями, но чтобы по сервантам… Нет, такого не припоминаю. Да она у меня и не была совсем, ко мне же только мои ребята заходят, у которых я класс вела… Да и то нечасто. Вот в последний раз приходили… да, четыре года назад. Нет, Клавочка, я их понимаю! Они же теперь большие совсем – семья, работа… а мы вот… с Мушкой.
Клавдия подавила горький вздох. Эти семейные не далее как вчера сидели у Дани за столом, а вот навестить старую учительницу не догадались.
– О-ой! – вдруг невесело пропела Клавдия. – А за окном-то темень кромешная. А мне еще добираться… Белла Владимировна, я к вам еще забегу как-нибудь, хорошо? Мы с вами Мушку возьмем, по парку погуляем. Я вам про своего кота расскажу, он у меня тоже такой проказник. А сейчас, вы уж меня простите, надо домой торопиться.
– Конечно, Клавочка, конечно. Вы уж по темным-то переулкам не ходите, лучше подальше обойти. Ступай, девочка, ступай.
Тепло простившись с бывшей учительницей, Клавдия шла домой, и думалось ей совсем не о Гусевой или Скачковой. Думалось о том, как несправедливо все же устроена жизнь. Вот пока ты еще молод, красив, здоров, живешь для детей, нянчишь их, пестуешь, у детской кроватки не спишь, они без тебя и шагу ступить не могут. А потом проходит время, наступает немощь, старость, куда-то уходит красота, и… дети вырастают. Их не надо кормить из ложечки, укладывать спать, проверять уроки, они самостоятельны, умны, сильны… И уже прекрасно без тебя обходятся. Ты им и не нужен совсем. И уже не всякий раз вспоминают, что надо позвонить, забежать, на первом месте у них уже совсем не ты. И сидишь ты в одиночестве вот с такой Мушкой…
Клавдия уже вошла в свой подъезд, когда наперерез ей дернулась знакомая женская фигура.
Катерина Михайловна чувствовала себя прескверно. А все из-за этого Петра Антоновича. Это же надо – взять и забыть закрыть кран! И на кой черт он вообще его включал, если собирался вылезать?
– Петр Антонович! Потрудитесь одеться и сбегать в магазин! – властно приказала тоном хозяйки. – Вы должны себя реабилитировать.
– Разбежался! – заносчиво выкрикнул вредный старик. – Я вообще сейчас не могу никуда отлучаться, я в раздумьях! Я соображаю – стоит ли продолжать наш семейный союз после того, как вы, уважаемая, меня вероломно предали?
Катерина Михайловна захлебнулась от негодования:
– Это… это я предала? Он, значит, как элитный бегемот, устроил себе бассейн в санузле, мои дети заплатили за эту маленькую шалость большие деньги, а предала я?!
Петр Антонович не собирался так легко сдаваться. Он демонстративно брякнулся на диван, бросил ноги на спинку и продолжал негодовать:
– И ведь что такого случилось? Я, может быть, кого-то убил? Или я обокрал нищего? А может, вы хотите сказать, что я совершил теракт? Нет! Просто, по нелепой случайности, от крана оторвалась головка, я ее аккуратненько пристроил, а она, сволочь, не закрылась, оказывается! И вы меня перед всеми выставили чудовищем! Я не могу с вами существовать под одной крышей долее, а тем более делить одну постель! Пожалуй, я покину эту обитель и буду просто плыть, аки цветок по волнам. Думаю, мудрому страннику в жизни найдется пристанище.
Катерина Михайловна в этом нисколько не сомневалась. Еще в лечебнице она заметила, что ее «странник» увлеченно и упорно странствовал по всем женским палатам. Особенно было обидно, когда он накрепко прилепился к одной даме, которая возрастом превосходила саму Катерину Михайловну. Правда, всякий раз, когда она встречала ее, та презрительно фыркала и доставала Катерину Михайловну одним и тем же вопросом:
– Скажите, наивная, а вы в самом деле пытаетесь разгладить здесь свои морщины? Мне Петр рассказывал, он у вас забавный. Хочу вам доложить, это бессмысленная трата денег. Надо ложиться на круговую подтяжку, как я. Видите, я старше вас на три года, а выгляжу, как ваша внучка! Хотя… может, у вас барахлит мочевой пузырь, тогда вам здесь самое место.
Катерина Михайловна в конце концов не выдержала издевательств, подсчитала, сколько денег ей должны вернуть за неиспользованное лечение, забрала деньги, кстати, достаточно приличную сумму, бросила вещи, ухватила свое сокровище за шиворот и прибыла обратно домой. Как-то так случилось, что ни Клавдия, ни Акакий особенно не стали выяснять, какая такая блажь пригнала родителей из лечебницы, а хитрая Катерина молча припрятала денежки и старалась вести себя потише. Тем более что домашним и в самом деле было не до них – что-то стряслось с женой Дани, девчонка отчего-то взбрыкнула и покинула прекрасного мужа. Нет, как ни хорошо относилась Катерина Михайловна к девочке, а вынуждена была признать – избалованная сейчас пошла молодежь. Чего ей не хватало? Другого она нашла? Да где еще такого найдет, дурочка? Еще носятся с ней… Нет, когда Лиля одумается и вернется к мужу, Катерина Михайловна ей непременно выскажет все. А пока… пока надо приструнить Петра Антоновича, разговорился.
Катерина Михайловна молча достала пакет, швырнула туда парочку заплатанных носков, растянутую майку Акакия и выставила пакет на площадку:
– Сударь, ваши вещи уже у ворот и ждут вас с нетерпением, – встала она у двери с вытянутой в сторону рукой. – Поторопитесь.
Петр Антонович такого радикального решения от супруги в столь поздний час не ожидал. Он взбрыкнул ногами, уселся и очумело уставился на железную леди в позе шлагбаума.
– Вы совершаете ошибку, милейшая, – уже более сдержанно начал он. – Предупреждаю сразу – вас уже никто не будет любить, как я. А вам в вашем возрасте необходима любовь и бережный уход.
– Это твоей утянутой грымзе необходим уход, она, учти, старше меня на три года, и ей нужен селезень для персональной утки! А я еще – о-го-го! – не выдержала Катерина Михайловна. – Давай не рассуждай – собирайся и топай!
– Вы совершаете ошибку, милейшая, – уже более сдержанно начал он. – Предупреждаю сразу – вас уже никто не будет любить, как я. А вам в вашем возрасте необходима любовь и бережный уход.
– Это твоей утянутой грымзе необходим уход, она, учти, старше меня на три года, и ей нужен селезень для персональной утки! А я еще – о-го-го! – не выдержала Катерина Михайловна. – Давай не рассуждай – собирайся и топай!
– Но… я не могу уйти и не попрощаться с пасынком! Акака не переживет нашего развода!
– Только не надо вспоминать макаку!.. Тьфу ты, Акаку не трожь! Иди давай, а то он и впрямь вернется! И запомни, твои документы я верну, когда ты полностью рассчитаешься с нами за кран! Все – «ты свободе-е-ен, словно птица в облаках, ты свободе-е-ен, ты забыл, что значит страх»… – перешла Катерина Михайловна на современное пение.
Однако вокал Петра Антоновича не порадовал. Он плашмя упал на диван, вцепился в подушки и решил стойко дождаться Акакия. Только он сейчас мог выручить его из щекотливой ситуации.
Акакий же улизнул из дома сразу, как только удалилась Клавдия. У него была своя важная миссия. Надо было либо оправдать Оленьку в своих же глазах, либо… либо вывести ее на чистую воду.
Сейчас Акакий сидел за чахлыми кустами сирени, где стоял детский железный столик, и следил за всеми, кто входил и выходил из подъезда. Оленька должна была войти. Он точно знал – к ним она не заходила, и у Вероники Дмитриевны ее не было, он специально ходил смотреть на тени в окне, там толкались только одинаковые китайцы. Поэтому сейчас, трясясь от легкого морозца, он упрямо сидел за детским столиком и мерз, синея носом.
Оленька появилась спустя часа два. Возле подъезда она поднесла руку к уху, наверняка говорила по мобильному телефону, и, что-то быстренько сообщив, исчезла за дверью. Слов с такого расстояния Акакий разобрать, конечно же, не мог. Сидеть дальше было бессмысленно. Он вдруг только сейчас сообразил, что вся его слежка на сегодняшний день и вовсе зряшное занятие – зачем он ждал, когда она вернется? Надо было следить за Оленькой, когда она выходила! Акакий еще раз похвалил себя за то, что ничего не сказал Клавдии, та бы непременно ткнула его носом в такой ляп.
Возвращаться домой ни с чем вовсе не хотелось, и потерянного времени было жаль.
Акакий посмотрел на свое окно, и решение пришло само. Девчонка имеет машину, не может же она ходить по делам пешком, наверняка ездит, а свою машину ставит… на ближайшую стоянку. А ближайшая стоянка за вон тем двором. Вот туда сейчас Акакий и направится. Если машина там, он благополучно проколет шины, и завтра можно будет собственным ходом проследить за всеми передвижениями странной девицы.
До стоянки Акакий долетел минуты за три. Так и есть – красавица иномарка Оленьки стояла возле самой ограды, за будкой охранников, и видеть они ее не могли. Акакий сам не раз ставил свою «Волгу», царствие ей небесное, и великолепно знал, как можно пройти на территорию, минуя строгий контроль. Он не однажды ссорился с работниками стоянки из-за этой дыры, а те только усмехались:
– Не боись, мужик, твою баржу через это угольное ушко не утянут!
– Игольное, – только поправлял их Акакий.
Парни, конечно, и сейчас дыру не заделали – надеялись на авось, да еще на громкоголосую свору собак, которые здесь чувствовали себя настоящими хозяевами. Глупые люди! Акакий уже давно знал всю свору по имени и каждый раз приносил им остатки от обедов. А теперь это собачье знакомство жутко сгодилось.
Он подошел к заветному лазу, вздохнул поглубже и стал протискиваться в маленькую дырку. Собаки, конечно же, его учуяли и теперь стояли всей стаей, виляя хвостами и терпеливо ожидая, когда же добрый дяденька пролезет и угостит их косточкой. А тот только сопел, но пролезть в дыру не мог – застрял.
– Эй, мужик, ты куда кожелешься? – окликнул вдруг Акакия бдительный прохожий. – Здесь стоянка.
Акакия Игоревича прошиб холодный пот. От страха он ляпнул то, чего говорить было нельзя:
– Да вот… колесо бабе хочу проколоть… да застрял…
– Подожди, сейчас… – прохожий уперся в бок Акакия, крякнул и, выдрав из куртки солидный кусок, протолкнул бедолагу на стоянку.
– Фу ты, спасибо… – поблагодарил Акакий Игоревич, прохожий скупо кивнул и направился куда шел.
А вот и она – Оленькина иномарочка. Как, бишь, она называется? Потом надо будет посмотреть, а сейчас… Тьфу ты! А чем колоть-то? Даже никакого захудалого шила с собой не прихватил! Акакий с глубокой досады изо всех сил шибанул в стекло кулаком, и машина тут же взревела оглушительной сигнализацией. Собачья свора зашлась в веселом лае, и Акакий метнулся к выходу.
– Эй, мужик! – окликнули его нерасторопные охранники. – Че там вопит, не видел?
– А… Это я ножкой так, случайно запнулся за стекло, она и того… взвыла, – приседая, оправдывался Акакий. – Не понравилось ей чего-то, хи-хи…
– Понятно… Леха!! Да выруби ты ее на хрен!!! – не двигаясь с места, рявкнул «бдительный страж».
Домой Акакий принесся изрядно вспотевший. Нелегкий денек сегодня выдался, жалко только, что бестолковый… И кто же на самом деле эта Оленька, как бы узнать?
– И где тебя черти носят?! – накинулась в дверях на сына Катерина Михайловна. – Я уже сто раз курицу подогревала, наверное, пересохла вся!
– Ты, Акака, что себе позволяешь?! – выплыл из комнаты Петр Антонович. – Сколько ж можно матери нервы рвать, паразит?!
Престарелая чета уже успела помириться, а потому голос Петра Антоновича был особенно строг.
– Немедленно в ванную мыть руки и на пол! Сейчас тебе будем пресс качать. В назидание! А как ты хотел?
Акакий Игоревич пресс качать не хотел, да и не мог. Он только беспомощно оглядывался и искал поддержки.
– А где Клава?
– Не возвращалась еще твоя Клава, иди-иди, мой руки! – бесцеремонно толкал пасынка в спину Петр Антонович. – Поторапливайся!
Руки пришлось вымыть, но кидаться на пол Акакий отказался наотрез:
– Чего это я – пресс? У меня жена куда-то пропала, я, может быть, волнуюсь! Маменька, давайте уже скорее курицу, а то я еще и от голода помру.
– Дождемся Клавдии, – строго выговаривала старушка. – Вам вот все гуляночки, а потом ужин в глотку не полезет. Я сказала: дождемся Клавдию!
Когда они дождались Клавдию, ужинать и вовсе расхотелось.
Поздно вечером раздался стук, Катерина Михайловна побежала к двери и уже набрала полный рот обвинительных слов, но, открыв, отшатнулась. А потом из ее горла вырвалось бычье мычанье:
– У-у-у-у… у-у-у…
– Не надо так переживать… – с одышкой заговорила Клавдия. – Я живая.
Выбежавшие в прихожую мужчины увидели – да, Клавдия еще немножко живая, но ее вид мог бы быть и получше. Вся голова была обмотана бинтами, от этого Клавдия походила на больничный плафон, лицо, перемазанное грязью и слезами, пальто тоже в какой-то глине, зато рука в белоснежном бинте.
– Эт… то что? – заикаясь, спросил Петр Антонович, Акакий же молча потрусил к телефону.
– Кака! Стоять! Никаких звонков… Сейчас я немного… отлежусь – и мы… решим, что делать.
Клавдия с трудом скинула пальто и поплелась в ванную.
– И что ж такое, деточка? – тихо скулила свекровь, когда Клавдия, уже умытая, лежала на диване. – Какая ж сволочь на тебя накинулась?
– Ой, мамаша, не спрашивайте… иду в подъезд, смотрю, кто-то навстречу выходит, только-только подумала: и кто ж такой может быть? А меня по голове сзади… а потом куда-то потащили… и даже, кажется, били. Только я не помню. Очнулась возле травмопункта. То ли сама добралась, то ли подкинул кто… Наверное, все-таки подкинули…
– Нет, Клавочка, скорее всего, сама, – почесал лысую голову Акакий. – Ты думай, что говоришь – это какую силу надо иметь, чтобы тебя подкидывать, ты ж не пушинка… Я еще понимаю – Оленьку подкинуть можно…
– Кстати… я помню, что фигура, которая в подъезде-то меня встретила… она мне очень знакомой показалась… – снова заговорила Клавдия.
– Ты думаешь?.. – побледнел Акакий.
– Да ничего я не думаю! Просто говорю: знакомая, и все! А конкретно вспомнить пробовала – не получается.
Клавдия задышала чаще. Катерина Михайловна кинулась на кухню и принесла пивную кружку чаю с малиновым вареньем. Если малина помогает от простуды, то уж от побоев она просто обязана помочь!
– Кака, ты это… не звони пока Анечке… пусть она ничего не знает. И Дане… тоже. А мы… сейчас позвоним Жоре и… пусть он меня в ту клинику засунет, где Катерина Михайловна морщины лечила. Скажем, что я на омолаживание подалась, хорошо?
Акакию очень хотелось позвонить именно Анечке. И еще Дане. Но… Пришлось набирать номер Жоры.
– Жора! Срочно к нам! – завопил он в трубку. – У нас Клавдию Сидоровну кто-то пытался убить. Да не рассчитали массу тела… С физикой, говорю, у людей хреново!.. Да ты все равно не знаешь, давай немедленно приезжай! И еще – захвати свою записную книжку!