Что же происходило в других военных округах? И.И. Людников сообщает: «Весной сорок первого года, за шесть месяцев до своей трагической гибели, Кирпонос (будущий командующий Юго-Западным фронтом, а тогда – недавно назначенный командующим Киевским Особым военным округом. – Прим. авт.) вызвал меня из Житомира (там Людников командовал военным училищем. – Прим. авт.) в Киев для назначения на должность командира дивизии. В мобилизационном (!) отделе штаба округа мне сказали: – Ваша дивизия вон в том углу, забирайте… Поднимаю с пола опечатанный мешок с надписью «200 сд. Почтовый ящик 1508». Содержимого в мешке немного. Кто-то даже пошутил: «Не шапка Мономаха…»… Срок формирования дивизии был жестким. Вместе с командным составом прибывало пополнение бойцов из переменного состава. Обычно их призывали на переподготовку после уборки урожая. Мы и этот факт расценили как признак приближающейся грозы» («Дорога длиною в жизнь», с. 5). Отметим, что дело происходило примерно в середине марта 1941 года и что вновь сформированная 200-я стрелковая дивизия Людникова (31-го стрелкового корпуса) относилась ко «второй линии» – иначе говоря, находилась во втором эшелоне войск округа. И что номер «200» взяли не с потолка: процесс развития Красной Армии еще ранней весной 1941 года достиг такого масштаба, что число стрелковых и горнострелковых дивизий перевалило за две сотни – и это без учета мотострелковых (моторизованных) дивизий! Сей бурный рост требовал опытных командиров, которых, естественно, не хватало. Нехватку восполняли ускоренным продвижением по службе вчерашних комбатов, возвращением репрессированных комбригов и комдивов, а также использованием кадров, осевших в многочисленных военных училищах. Интересно отметить, что во время немецкой оккупации здание житомирского училища Людникова использовал в качестве своего временного штаба начальник СС Генрих Гиммлер. Но вернемся к 200-й СД…
16 июня 1941 года этой тыловой дивизии директивой штаба округа предписали в полном составе, но без мобилизационных запасов 18 июня в двадцать часов (иными словами, скрытно, ночными маршами. – Прим. авт.) выступить в поход и к утру 28 июня сосредоточиться в десяти километрах северо-восточнее Ковеля – то есть в непосредственной близости от советско-германской границы (там же, с. 6). Надо сказать, что 31-й стрелковый корпус, в состав которого была включена дивизия Людникова, еще до начала войны был переброшен с Дальнего Востока на Украину, где перешел в подчинение располагавшейся у самой границы 5-й армии под командованием генерал-майора танковых войск М.И. Потапова – еще одного героя Халхин-Гола. Отметим, что полученный дивизией приказ не был связан с угрозой немецкого вторжения. Иначе она выступила бы в поход немедленно – 16 июня, и война не застигла бы ее на марше – во время четвертого ночного перехода (днем пехотинцы отдыхали, чтобы соблюсти скрытность выдвижения к границе). «Целуя жену и детишек, – вспоминает Людников, – я почти не сомневался, что ухожу на войну…» Не сомневались и сами домочадцы: «провожать дивизию вышло все население городка. Самые горячие заверения, что идем на учение, не могли утешить наших матерей и жен. Предчувствие близкой войны их не обмануло» (там же, с. 6). Удивительное дело: предчувствие не обмануло тысячи жителей украинского городка и членов семей офицеров, а вот у товарища Сталина, который и направил дивизию Людникова к границе, его, получается, и не было?..
Приведу еще одно наблюдение Людникова, касающееся первых боев дивизии: «Перед войной 200-я дивизия пополнилась призывниками из недавно освобожденной Ровенской области, где вражеские лазутчики распространяли панические слухи, пугая малодушных непобедимостью немецкого оружия. Полк Алесенкова показал всем частям дивизии да и ее соседям, что не так страшен черт, как его малюют, что врага можно остановить, гнать и уничтожать» (там же, с. 8). Как видим, у командира 200-й дивизии и его «соседей» до первых боев имелись серьезные сомнения в надежности бойцов, являвшихся уроженцами Западной Украины. Позже мы увидим, что подобные сомнения в боеспособности собственных подчиненных мучали не только его и не только в отношении украинских новобранцев…
А.В. Горбатова за несколько месяцев до начала войны – вместе со многими другими репрессированными командирами – вдруг выпустили из концентрационного лагеря. Если верить бывшему генерал-лейтенанту НКВД П.А. Судоплатову – автору книги «Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930—1950 годы», «…в общей сложности в строй вернулись около половины пострадавших от террора» (с. 181). Едва не умершему от голода Горбатову дают путевку в санаторий – подлечиться и набрать вес – и в апреле 1941 года назначают на должность заместителя командира 25-го стрелкового корпуса 19-й армии, тайно перебрасываемой на Западную Украину с Северного Кавказа. Вот что, провожая его, говорит нарком обороны Тимошенко: «Видимо, мы находимся в предвоенном периоде…» («Годы войны», с. 257). Вновь отметим уровень укомплектованности соединения: «Я ознакомился с дивизиями. Они были полностью укомплектованы…» Как и все мемуаристы, Горбатов отмечает, что «ее (войну) ждали все, и не так уж много было среди военных людей, у которых теплилась еще надежда на то, что войны можно избежать. Однако когда было объявлено о внезапном нападении… это сообщение всех поразило…» Надо же: «все ждали», но «всех поразило»!
Как и у Людникова, у Горбатова еще до войны имелись нехорошие предчувствия в отношении слаженности и дисциплины его подчиненных. Правда, командира 200-й дивизии ждал приятный сюрприз: «западенцы» Людникова не только не удрали, но еще и разбили немцев. Горбатову повезло меньше: в первый же день боев (в середине июля) ему пришлось гоняться по полям за разбегающимися и бросающими оружие красноармейцами (которые тоже были призваны из запаса накануне войны) и ругать матом их растерявшихся командиров.
К.В. Крайников, который перед войной служил во Львове заместителем командира 2-го кавалерийского корпуса по политической части, сообщает в отношении «внезапности» войны нечто похожее. Весной 1941 года в округ из Москвы прибыл «с ответственными поручениями» его приятель, будущий выдающийся танкист П.С. Рыбалко (служивший в то грозное время в Разведупре – нынешнем ГРУ). Тот сумрачно сообщил: «На переднем крае, можно сказать, находишься, на боевом направлении… Не исключено, что фашистская Германия может напасть на нас…» («Оружие особого рода», с. 5). Правда, в бой кавалеристу Крайникову пришлось вступить гораздо южнее – на советско-румынской границе, «куда в самый канун войны перебросили наш 2-й… корпус». Заметим по ходу, что там же – на границе с Румынией – помимо двух воздушно-десантных корпусов и кавалерийского соединения, находились и два механизированных корпуса Красной Армии – 2-й и 18-й, вместе насчитывавшие около 1000 танков.
Вторит своим боевым товарищам и В.М. Шатилов, который перед войной занимал должность начальника штаба 196-й стрелковой (тоже вновь сформированной) дивизии: «Теперь, когда от войны нас отделяют многие годы… особенно явственно видишь: партия и правительство были уверены в неизбежности военного столкновения с фашизмом и готовили страну к этому (но, как показали события, «не доготовили». – Прим. авт.). У западных границ, вблизи будущего (!) театра военных действий, развертывались новые соединения Красной Армии. Одним из них и была 196-я Днепропетровская стрелковая дивизия» («На земле Украины», с. 4). Попутно отметим, что эта новая дивизия, находясь на Украине, входила в состав резерва Генштаба. И что бывший танкист Шатилов попал сюда на повышение из Прибалтики, из 28-й танковой дивизии 12-го мехкорпуса, где уже в мае «слухами о войне была полна приграничная Рига», а «определенность и конкретность» этих слухов «настораживала» (там же, с. 3). Кстати, о 28-й танковой мы еще поговорим…
Когда 196-я стрелковая дивизия ускоренным маршем прибыла на станцию Днепропетровск 23 июня, «там царило оживление. Почти непрерывно шли на запад эшелоны с войсками и боевой техникой». Мемуарист сообщает, что в вагонах пели песню – «Краснознаменная Дальневосточная». Это важное наблюдение: чтобы уже 23 июня через Днепропетровск «на запад шли эшелоны» с Дальнего Востока, их надо было сформировать, загрузить и отправить за несколько недель до этой даты. Это, впрочем, буквально в следующей строчке подтверждает и сам Шатилов: «Началась горячая подготовка частей дивизии к отправке на фронт. Мы потеряли счет времени, дни и ночи слились воедино, спали урывками, забывали порой поесть. Не простое и хлопотное это дело – сборы в дальнюю дорогу. Кажется, какое у солдата имущество: винтовка да вещевой мешок. А когда этих винтовок и мешков 17 тысяч, тогда как?» (там же, с. 6). Отметим в очередной раз: 17 тысяч вещмешков означали, что уже к началу войны еще одна тыловая – 196-я – стрелковая дивизия была полностью укомплектована по штатам (и даже сверх штатов!) военного времени. Попутно подчеркнем, что 196-я стрелковая дивизия входила в состав 7-го стрелкового корпуса, относившегося накануне войны к резерву Генштаба, и что она в составе этого корпуса была не единственная – в него входили также 116-я и 147-я стрелковые дивизии под командованием полковников Еременко Я.Ф. и Миронова К.И. Эти дивизии – тоже из «вновь сформированных» в рамках программы скрытой мобилизации, о которой мы поговорим позже. Именно этот корпус под командованием генерал-майора Добросердова К.Л. в начале июля 1941 года оказал поддержку группе командарма Лукина.
А вот что говорит о «внезапности» в своей книге еще один пехотинец – И.И. Федюнинский: «Вскоре… меня назначили командиром 15-го стрелкового корпуса. Но до вступления в должность послали на учебу в Москву, и в Ковель, где размещался штаб корпуса, я прибыл в апреле 1941 года, когда обстановка на нашей западной границе становилась все более напряженной… В начале мая я решил объехать части корпуса, познакомиться с командирами дивизий, полков, батальонов, проверить боевую готовность войск, уточнить на месте задачи частей и подразделений в случае развертывания боевых действий на границе. На эту поездку пришлось затратить около месяца (как свидетельствует в следующей главе данной работы его боевой товарищ – танкист Рокоссовский, в этой «ознакомительной поездке», являвшейся на самом деле рекогносцировкой, Федюнинский был далеко не одинок. – Прим. авт.). Войска корпуса располагались в лагерях и военных городках километрах в сорока и более от границы… Дивизии содержались по штатам мирного времени. Подавляющее большинство солдат и младших командиров составляли старослужащие, неплохо подготовленные в военном отношении. Как раз в это время (!) проходили учебные сборы приписного состава – уроженцев западных областей Украины. Когда началась война, приписники были влиты в кадровые дивизии (так штаты мирного времени «легким движением руки» превратились в штаты времени военного. – Прим. авт.)… Пока я объезжал части и подразделения корпуса (то есть в течение мая), напряжение на границе нарастало. Вернувшись в штаб корпуса (начало июня), я позвонил командующему 5-й армией генералу-майору танковых войск М.И. Потапову. Попросил разрешения по два стрелковых полка 45-й и 62-й дивизий… вывести из лагерей в леса, поближе к границе, а артиллерийские полки вызвать с полигона. В этом случае войска будут находиться в восьми километрах от границы, в густом лесу (!). Командарм, подумав, согласился» («На Востоке», с. 222).
Вчитайтесь, пожалуйста, в эти строки! Любой, кто когда-нибудь служил в армии, знает: если маневры закончены, а твою дивизию прячут в густых лесах у границы (кстати, как долго можно держать в этих самых лесах десятки тысяч военных со всем снаряжением и боевой техникой?), значит, происходит что-то экстраординарное. Даже если в армии вы не служили, но ходите в лес за грибами или на охоту, постарайтесь представить свою реакцию при обнаружении в этом лесу многих тысяч вооруженных до зубов, пахнущих костром и изгрызенных комарами военнослужащих! Обратите внимание и на то, как легко командарм разрешает подобные перемещения на расстоянии артиллерийского выстрела от границы с немцами, которых в то же время нельзя «провоцировать» под страхом сурового и неотвратимого наказания: «Подумав, согласился…» Смею заверить, вас, читатель: если бы такое – несогласованное с вышестоящими штабами – перемещение войсковых соединений произошло в СССР даже в относительно мирное брежневское время, ответственных за это ждали бы скорый суд, лагеря, а то и кое-что похуже. То же самое, кстати, справедливо и в отношении любой другой армии мира. Служившие в армии, скажите: часто ваши части бросали насиженные места и прятались в лесах? Любое скрытное санкционированное передвижение воинской части в мирное время – это верный признак заблаговременной подготовки к войне. Любое несанкционированное – это начало военного переворота. Вспоминаю канун советского вторжения в Афганистан: тогда – за месяц до его начала – мой одноклассник шепнул на переменке, что его отец, служивший летчиком в части военно-транспортной авиации, базировавшейся под Тулой, зачем-то оказался на границе с упомянутой страной…
Может, две дивизии корпуса Федюнинского собирались «обрушиться» на вторгнувшихся фашистов? Предлагаю вернуться к засевшему в приграничных лесах 15-му стрелковому корпусу в следующей книге цикла – когда речь зайдет о планах советского командования…
Стальная гвардия «ордена меченосцев»
До сей поры мы говорили о воспоминаниях десантников, кавалеристов и пехотинцев. Теперь обратимся к мемуарам представителей механизированных войск. К.К. Рокоссовского, как и А.В. Горбатова, «неожиданно» выпустили из концлагеря, подлечили в Сочи, и в конце 1940 года назначили командиром формируемого все там же – на Украине – 9-го механизированного корпуса. «Откровенно говоря, – признается прославленный военачальник, тактично умалчивая о своем неприятном знакомстве с ГУЛАГом, – мы не верили, что Германия будет свято блюсти заключенный с Советским Союзом договор – было ясно, что она все равно нападет на нас… В мае новый командующий Киевским Особым военным округом М.П. Кирпонос провел полевую поездку фронтового масштаба. В ней принимал участие и наш мехкорпус, взаимодействуя с 5-й общевойсковой армией на направлении Ровно – Луцк – Ковель. В дни полевой поездки я ознакомился с приграничной местностью на направлениях вероятных действий корпуса и на других участках» («Солдатский долг», с. 8). Вновь заметим, что такие «поездки» у военных называются рекогносцировками, а производят их в районах предстоящих боевых действий. Запомним также, что каким-то чудесным образом начальники будущего выдающегося полководца уже в мае знали, на каких именно участках границы его корпусу придется «отражать» немцев, которые, как мы помним, «все равно нападут». Еще один важный факт – для тех, кто любит поговорить о недоукомплектованности советских мехкорпусов: даже недоформированный и находившийся в резерве фронта 9-й мехкорпус, располагавший на начало июня 300 танками (вместо 1031, положенных по штату), уже в мае планировал какие-то совместные действия с знакомой нам по воспоминаниям пехотного командира Федюнинского 5-й армией на западной границе. И что в составе этой армии уже имелся один механизированный корпус – 22-й – под командованием генерал-майора Кондрусева С.М., располагавшего на тот момент 746 танками. Вместе эти два соединения насчитывали бы 1046 танков – эквивалент полностью укомплектованного боевыми машинами мехкорпуса. Кстати, именно из штаба 5-й армии Рокоссовский и получал приказы после начала войны.
«Еще во время окружной полевой поездки, – пишет он, – я беседовал с некоторыми товарищами из высшего командного состава. Это были генералы И.И. Федюнинский, С.М. Кондрусев, Ф.В. Камков (командиры соответственно стрелкового, механизированного и кавалерийского корпусов, входивших в состав 5-й армии. – Прим. авт.). У них, как и у меня, сложилось мнение, что мы находимся накануне войны с гитлеровской Германией…» (там же, с. 9). Готов биться об заклад, что Кондрусев с Федюнинским и Камковым (а также командиры других переброшенных на Украину мехкорпусов – Власов, Рябышев, Карпезо, Фекленко, Соколов, Чистяков и пр.) после таких «поездок» тоже хорошо знали, на каких участках придется сражаться их корпусам!
Рокоссовскому вторит и его коллега – Д.Д. Лелюшенко, которого в феврале 1941 года назначили командиром только что созданного 21-го механизированного корпуса Московского военного округа. Интересно, что формировали корпус не в Центральной России, а почему-то в районе Идрицы – Опочки (Псковская область) – на линии старых укрепрайонов, где Лелюшенко с нетерпением ждал получения новой бронетанковой техники – «мощных КВ и Т-34». «Примерно за месяц до начала войны, – пишет Лелюшенко, – будучи в Главном автобронетанковом управлении Красной Армии, я спросил начальника: «Когда прибудут к нам танки? Ведь чувствуем, гитлеровцы готовятся…» («Москва – Сталинград – Берлин – Прага», с. 12). Его успокоили: «Не волнуйтесь, – сказал генерал-лейтенант Яков Николаевич Федоренко. – По плану ваш корпус должен быть укомплектован полностью в 1942 году» (там же). «И все же, – признается Лелюшенко (который, к слову, по должности должен был знать об официально установленной очередности формирования мехкорпусов) – среди командиров и политработников корпуса росло беспокойство. Поговаривали о неизбежности войны с фашистами, несмотря на успокаивающее сообщение ТАСС от 14 июня 1941 г. Многие из нас понимали, что это сообщение не для нас…» (там же). Совершенно верно: сообщение это было сочинено исключительно «на экспорт» – для внешнего, так сказать, употребления. Уже упоминавшийся ранее бывший генерал-лейтенант НКВД П. Судоплатов подчеркивает: «Интересно, что заявление ТАСС сначала было распространено в Германии и лишь на второй день опубликовано в «Правде» («Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930—1950 годы», с. 197).
Упомяну одну, на мой взгляд, показательную нестыковку в повествовании прославленного военачальника: на странице 12 своих мемуаров он жалуется, что у него в корпусе лишь «98 устаревших БТ-7 и Т-26», а на странице 13 уже говорит о том, что «красноармейцы и младший командный состав частей овладевали новой техникой: учились управлять танком, вести из него огонь, ремонтировать машину в полевых условиях, приближенных к боевым». Понятно, что «устаревшие» танки (кстати, БТ-7 был принят на вооружение Красной Армии в 1935 году) никак не могли за четыре недели, остававшиеся до войны, превратиться в новые. И что, таким образом, оказавшийся накануне войны за пределами своего «родного» Московского военного округа 21-й мехкорпус таки успел получить какое-то количество «мощных КВ и Т-34». По другим данным, уже на начало июня в корпусе имелось не 98 танков, а минимум 120. Вдобавок к ним он после начала войны получил 95 противотанковых орудий на механической тяге и два батальона БТ-7 с отборными экипажами, сформированными из преподавательских кадров Военной академии моторизации и механизации (позже – Военная академия бронетанковых войск). Эти БТ-7, кстати, были ничем не хуже легких танков чешского производства – Pz-35(t) и Pz-38(t), которыми и были преимущественно вооружены противостоявшие им дивизии 4-й танковой группы немцев.