– А мои, значит, нет?
– Разумеется, нет. Но вы все еще живы, - проворчал клерк, глядя на Шарпа. – Мы можем рассмотреть ваше дело, когда вы заслужите. – Он снял очки и протер их сложенным приказом Шарпа. – И мы сделаем это со всей возможной поспешностью.
– Скоро?
– Разве я не это говорил? Сказать больше было бы ошибкой. – Клерк вернул очки на место. – А сейчас, если вы меня извините, у нас идет война, и у меня есть другие дела!
Приехать в Уайтхолл было ошибкой, понял Шарп позже, но что сделано, то сделано, оставалось только ждать. Разумеется, говорил он себе дюжину раз на дню, они не могут отклонить приказ. Ну, уж, наверное, не после того, как он взял «орла»? И не после того, как он привез золото из горящей Альмейды, не после того, как он бился с лучшими французскими частями в ловушке у Фуэнтес де Оноро? Он мрачно взглянул на зияющую рану в оборонительных редутах Сьюдад-Родриго. Надо записаться в «Отчаянную надежду». Если возглавить ее и выжить, никто не сможет возразить против его капитанства. Он докажет всем, он завоюет чин, и рябые бюрократы в Уайтхолле могут хоть убиться в своей правильной организованности, потому что ничего, ничего не смогут сделать, чтобы лишить его чина. Чтоб они сдохли!
– Ричард Шарп! – тихий голос у него за спиной был полон удовлетворения, и Шарп обернулся.
– Сэр?
– У меня заныли кости[16]! Я знал, что ты снова в армии, - майор Майкл Хоган соскользнул по склону. – Как ты?
– Нормально. – Шарп с трудом поднялся на ноги. Он выбил снег из шинели и пожал теплую перчатку Хогана.
Инженер рассмеялся.
– Выглядишь, как сапожник-утопленник, честное слово, но я рад тебя видеть. – Голос ирландца был густым и теплым. – Как там Англия?
– Холодно и сыро.
– Конечно, это же протестантская страна, - Хоган с легкостью игнорировал морозную сырость испанской провинции. – А как там сержант Харпер? Ему в Англии понравилось?
– Да, особенно пудинг и желе.
Хоган рассмеялся:
– Разумный парень. Передай ему мои наилучшие пожелания.
– Обязательно.
Мужчины смотрели на город. Британские осадные орудия, длинные стальные двадцатичетырехфунтовики[17], еще стреляли, эхо раскатывалось и зарывалось в сугробы, а ядра срывали снег и камни со стен по обе стороны главной бреши. Шарп взглянул на Хогана:
– Это страшный секрет, что мы атакуем ночью?
– Должно им быть. Разумеется, все об этом знают, как всегда. Даже раньше, чем генерал. Ходят слухи, в семь.
– А слухи говорят что-нибудь про Южный Эссекс?
Хоган покачал головой. Он был прикомандирован к штабу Веллингтона и знал все, что планировалось.
– Нет, но я надеялся, что твой полковник одолжит мне твою роту.
– Мою? – Шарп был польщен. – Почему?
– Так, мелочи. В бреши вы мне, ребята, не нужны, но инженеры, как обычно, не справляются, а нужно кое-что затащить на гласис. Нравится?
– Конечно.
Шарп подумал, рассказать ли Хогану о своем желании пойти с «Отчаянной надеждой», но понял, что инженер-ирландец скажет, что он свихнулся, и промолчал. Вместо этого он протянул Хогану подзорную трубу и молча ждал, пока инженер изучал брешь. Хоган проворчал:
– Должно сработать.
– Уверен? – Шарп забрал подзорную трубу, пальцы инстинктивно погладили медную табличку: «В благодарность. АУ. 23 сентября 1803 г.»
– Мы никогда не уверены. Но я не знаю, что еще можно сделать.
Заботой инженеров было сказать, «сработает» ли брешь, когда, на их взгляд, по упавшим камням и обломкам стены сможет забраться атакующая пехота. Шарп посмотрел на невысокого майора:
– Звучит нерадостно.
– Да и с чего бы? Осаду никто не любит.
Хоган, как и Шарп чуть раньше, попытался представить, какие ужасы французы приготовили за брешью. Осада, теоретически, была самым научным из способов ведения войны. Атакующие пробивают укрепления, обе стороны знают, когда бреши «сработают», но все преимущества – на стороне обороняющихся. Они знают, куда и когда будет направлен главный удар, сколько примерно людей вместит брешь. Дальше наука кончается. Нужно большое мастерство, чтобы правильно разместить батареи, проложить траншеи, но когда инженерная наука подготовила брешь, пехоте остается только вскарабкаться на укрепления и умереть среди руин. Осадные орудия свое дело сделали. Они могут стрелять до последнего момента, как стреляют сейчас, но скоро придет время байонетов, и только необузданная ярость сможет провести атакующих через все заготовленные ужасы. Шарпу снова стало страшно лезть в брешь.
Казалось, ирландец читал его мысли. Он хлопнул Шарпа по плечу:
– У меня предчувствие, Ричард, что все будет хорошо. – Он вдруг резко переменил тему. – Что слышно от твоей женщины?
– Которой?
Хоган фыркнул:
– Которой? От Терезы, конечно.
Шарп покачал головой:
– За последние шестнадцать месяцев – ничего. Я не знаю, где она.
Или даже, подумал он, жива ли она. Ее война с французами звалась «герилья», «маленькая война», и бои велись в холмах и скалах неподалеку от Сьюдад-Родриго. Они не виделись с тех пор, как расстались под Алмейдой, и он тосковал, думая о ней. У нее было лицо ястреба, худое и жесткое, темные волосы и глаза. Тереза была прекрасна, как прекрасна шпага: тонкая и жесткая.
После, в Англии, он встретил Джейн Гиббонс, чей брат, лейтенант Кристиан Гиббонс, пытался убить его при Талавере. Гиббонс был теперь мертв, а Джейн – прекрасна, как воплощение мужской мечты: женственная блондинка, стройная, как и Тереза – но на этом сходство кончалось. Испанка могла разобрать винтовочный затвор за тридцать секунд, прикончить человека за пару сотен шагов, часами лежать в засаде, она знала, как убивать француза медленно, чтобы отомстить за изнасилование и убийство матери. Джейн Гиббонс умела играть на фортепиано, могла написать приятное письмо, знала, как пользоваться веером на балу, и находила удовольствие, спуская деньги на модисток в Челмсфорде[18]. Они отличались друг от друга, как сталь и шелк, но Шарп хотел их обеих, хотя и понимал, что мечты эти тщетны.
– Она жива, – мягко произнес Хоган.
– Жива?
– Тереза.
Хоган мог знать. Несмотря на недостаток инженеров, Веллингтон держал Хогана при штабе. Ирландец говорил по-испански, по-португальски и по-французски, мог расшифровать любой вражеский код, поэтому он проводил много времени с партизанами-герильерос или с офицерами Исследовательской службы Веллингтона, в одиночку, не скрываясь, отправлявшимися за линию фронта. Хоган возглавлял то, что Веллингтон именовал «разведкой», и Шарп знал, что если Тереза все еще сражается, Хоган слышал об этом.
– Что ты слышал о ней?
– Не очень много. Она надолго уезжала на юг, одна, но я слышал, что она вернулась. Отрядом руководит ее брат, не она, но ее по-прежнему называют La Aguja.
Шарп улыбнулся. Это он придумал ей прозвище – Игла.
– Зачем она ездила на юг?
– Не знаю, - улыбнулся Хоган. – Взбодрись, увидитесь еще. А если нет, то я с ней закручу!
Шарп покачал головой. Прошло много времени, а она не сделала ни одной попытки найти его!
- Должна быть последняя женщина, сэр, как последний бой.
Хоган зашелся хохотом:
– Боже небесный! «Последняя женщина», балбес ты угрюмый! Ты мне еще скажи, что собираешься принять сан! – он утер слезы. – «Последняя женщина», надо же! Затем он снова посмотрел на город и сказал уже более серьезно:
– Послушай, мне надо идти, а то в штабе Веллингтона решат, что смогут обойтись без еще одного ирландца. Присмотри за собой, ладно?
Шарп улыбнулся и кивнул:
– Хорошо, я обязательно выживу.
– Полезное заблуждение, но ты хоть пришел в себя, - Хоган улыбнулся и потащился сквозь снег в сторону штаба Веллингтона, а Шарп снова повернулся к Сьюдад-Родриго. Выжить. Сейчас не время воевать. Начало года, когда люди с надеждой смотрят в будущее, мечтая о далеких удовольствиях, о маленьком доме и хорошей женщине, и чтобы друзья забегали по вечерам. Зимой армия находится в лагерях в ожидании, пока выйдет солнце, просушит дороги и очистит реки ото льда, но Веллингтон наступал все первые дни нового года, и французский гарнизон Сьюдад-Родриго, проснувшись однажды холодным утром, вдруг обнаружил, что в 1812-м война и смерть пришли раньше весны.
Сьюдад-Родриго был только началом дела. Из Португалии в Испанию ведут две дороги, способные выдержать тяжелую артиллерию, бесконечную череду повозок и поступь батальонов и эскадронов. Сьюдад-Родриго защищает северную из них, и сегодня, когда церковный колокол пробьет семь раз, Веллингтон планирует взять крепость. Затем, как знала вся армия и вся Испания, нужно было захватить и южную дорогу. Чтобы защитить Португалию, чтобы атаковать в Испании, британцы должны контролировать обе дороги, а чтобы контролировать южную дорогу, нужно взять Бадахос.
Бадахос. Шарп бывал там, сразу после Талаверы, но до того, как испанская армия трусливо сдала город французам. Сьюдад-Родриго большой город, но по сравнению с Бадахосом он был ничтожным, стены Сьюдад-Родриго выглядели грозными, но рядом с бастионами Бадахоса их было бы не разглядеть. Мысли Ричарда Шарпа полетели на юг, поплыли вместе с пороховым дымом над Сьюдад-Родриго, над горами, туда, где в тени мощной крепости текли холодные воды Гвадианы.
Бадахос... Дважды британцы не смогли отбить его у французов. Скоро они должны попытаться снова.
Он повернулся и начал спускаться с холма, чтобы вернуться к своей роте. Да, конечно, может случиться чудо. Гарнизон Бадахоса может подхватить лихорадку, может взорваться пороховой склад, может внезапно кончиться война, но Шарп знал, что эти надежды не сильнее порывов ветра. Он думал о своем капитанстве, о приказе, о том, что Лоуфорд, его полковник, никогда не заберет у него легкую стрелковую роту – и о том, почему он до сих пор не записался в «Отчаянную надежду». Это могло бы обезопасить его чин, кроме того, он пройдет испытание, преодолеет страх, который испытывает каждый, первым входя в брешь. Он не записался добровольцем и не может показать в Сьюдад-Родриго свою храбрость, которую демонстрировал уже не раз – значит, время для доказательств придет позже.
В Бадахосе.
Глава 2
Приказ был получен после полудня, он никого не удивил, но привел батальоны в тихое движение. Байонеты были наточены и смазаны, мушкеты проверены и перепроверены, и только осадные орудия все так же били во французские укрепления, пытаясь повредить спрятанные пушки, ждущие атаки. Серый дым клубами поднимался над батареями, чтобы смешаться с низкими пузатыми тучами цвета подмокшего пороха.
Легкая рота Шарпа, как и требовал Хоган, присоединилась к инженерам на подходе к главной бреши. Им нужно было тащить здоровенные мешки с сеном: их сбросят с отвесного края рва, создав большую подушку, на которую смогут спрыгнуть «Отчаянная надежда» и атакующие батальоны. Шарп наблюдал за тем, как его люди, несущие по изрядно набитому мешку, спускаются в траншею, ведущую в сторону рва, Сержант Харпер уронил мешок, сел на него, слегка взбил кулаками и растянулся во весь рост: «Лучше, чем на пуховой постели, сэр!»
Почти каждый третий в армии Веллингтона был, как и сержант, из Ирландии. Патрик Харпер был здоровяком, шесть футов четыре дюйма[19] мускулов и самодовольства, и давно уже забыл, что сражается не в собственной национальной армии. На службу его загнал голод в родном Донеголе. Он помнил о родине, любил ее религию и язык, гордился древними героями-воинами, и сражался он не за Англию, тем более, не за полк Южного Эссекса, а за себя и за Шарпа. Шарп был его офицером, собратом-стрелком и другом, насколько возможна дружба между сержантом и капитаном. Харпер гордился, что он солдат, пусть и в армии врага, потому что человек вполне может гордиться хорошо выполненной работой. Возможно, когда-нибудь он будет сражаться за Ирландию, но пока он не мог представить себе такого, поскольку родина его была сокрушена, а очаги сопротивления подавлены. По правде говоря, он не особенно думал об этом. Сейчас он был в Испании, и его обязанностью было вдохновлять, муштровать, веселить и всячески обихаживать легкую роту полка Южного Эссекса. Что он и делал с блеском.
Шарп кивнул в сторону мешка с сеном:
– По-моему, он полон блох.
– Ага, сэр, вполне возможно, - ухмыльнулся Харпер. – Но на моем теле уже нет места для еще одной блохи.
Вся армия кишела клопами, вшами и блохами, но люди так привыкли к дискомфорту, что уже не замечали его. Завтра, думал Шарп, в уюте Сьюдад-Родриго, они смогут раздеться, выкурить блох и вшей, прогладить швы горячим утюгом, чтобы убить гнид. Но это завтра.
– Где лейтенант?
– Ему нездоровится, сэр.
– Пьян?
Харпер нахмурился, чтобы скрыть улыбку:
– Я не вправе так говорить.
Что означало, как Шарп и думал, что лейтенант Гарольд Прайс был пьян.
– Он будет в форме?
– Он всегда в форме, сэр.
Лейтенант Прайс был новичком в роте. Он был из Хэмпшира, сын кораблестроителя, но игорные долги и нежелательные беременности местных девушек подтолкнули его консервативного верующего отца к мысли, что лучшим местом для юного Прайса будет армия. Кораблестроитель купил сыну патент прапорщика, а через четыре года был счастлив заплатить еще пять с половиной сотен фунтов, чтобы обеспечить г-ну Прайсу производство в лейтенантский чин. Папаша был счастлив, поскольку вакансия лейтенанта объявилась в полку Южного Эссекса, который квартировал за границей, а это давало возможность держать младшего сына подальше.
Роберта Ноулса, бывшего лейтенанта Шарпа, с ним больше не было: он купил себе капитанство в батальоне фузилеров, открыв вакансию, занятую Прайсом, и Шарп поначалу не был в восторге от замены. Он поинтересовался у Прайса, почему сын кораблестроителя не пошел в моряки.
- Морская болезнь, сэр. Никак не мог устоять ровно.
- Вы не можете сделать это даже на земле!
Прайсу понадобилась пара секунд, чтобы осмыслить, затем его круглое, пышущее румянцем дружелюбное лицо, расцвело:
- Отлично, сэр. Шутка. Но все-таки, сэр, если вы понимаете, под ногами всегда что-то твердое. В смысле, если вы упадете, то точно будете знать, что это из-за выпивки, а не из-за чертова корабля.
Неприязнь прошла быстро: невозможно было не любить лейтенанта Прайса. Вся жизнь его была погоней за развратом, что отвратило от него его богобоязненную семью, но у него осталось достаточно ума, чтобы понять, что когда требуется быть трезвым, нужно, как минимум, стоять на ногах. Люди Шарпа любили его и заботились о нем, поскольку считали, что ему недолго жить на свете: если его не убьет французская пуля, то добьет выпивка или ртутные соли, которые он принимал от сифилиса, или ревнивый муж, или, как восхищенно заметил Харпер, он умрет «от чертова истощения». Огромный сержант приподнялся на своем мешке с сеном, кивнув в сторону траншеи:
- Он там, сэр.
Прайс слабо улыбнулся им, поморщился, когда очередное двадцатичетырехфунтовое ядро с грохотом пронеслось над их головами в сторону городских стен, потом ошеломленно взглянул на Харпера.
- На чем это вы сидите, сержант?
- На мешке с сеном, сэр!
Прайс недоверчиво помотал головой:
- Боже! Почему они не делают такие каждый день? Можно мне?
- Мое почтение, сэр! – Харпер встал и церемонно пригласил лейтенанта на мешок.
Прайс свернулся и удовлетворенно проворчал:
- Разбудите, когда позовет слава.
- Да, сэр. Которая Глория[20]?
- Блондинка-ирландка, Боже, пусть будет блондинка-ирландка, - и Прайс закрыл глаза.
Темнело, серые облака сменились тучами, предвещая наступление неотвратимого. Шарп на пару дюймов вытащил палаш из ножен, потрогал лезвие и убрал обратно. Палаш был одним из его неизменных символов, как и винтовка. Будучи офицером легкой роты, он должен был, по традиции, носить легкую кавалерийскую саблю – но ее изогнутый тонкий клинок был ему ненавистен. Вместо этого он носил тяжелый кавалеристский палаш[21], прямой, с плохим балансом, подобранный на поле боя. Это было грубое оружие, 35 дюймов тяжелой стали, но Шарп был достаточно высок и силен, чтобы легко с ним справляться. Харпер заметил, как Шарп проверил оружие, и поинтересовался:
- Думаете, понадобится, сэр?
- Нет. Мы не пойдем дальше гласиса.
Харпер проворчал что-то вроде: «Надежда умирает последней». Он заряжал свое семиствольное ружье, категорически нестандартное оружие. Каждый ствол был в полдюйма диаметром, все семь стреляли одновременно, сея смерть. Оружейник, Генри Нок, сделал таких всего шесть сотен по заказу Королевского флота, но сильная отдача в кровь разбивала плечо стрелка, и от изобретения пришлось отказаться. Наверное, оружейнику было бы приятно видеть, как огромный ирландец, один из немногих, кто мог управляться с этим оружием, методично заряжает каждый из 21-дюймовых стволов. Харперу нравилось это ружье, чем-то родственное палашу Шарпа, который и подарил ружье сержанту, выкупив его у менялы в Лиссабоне.
Шарп потуже затянул шинель и перегнулся через парапет. Видно было мало. Снег, поблескивая мириадами металлических искр, покрывал склон гласиса, переходившего в холм, на котором и был построен Сьюдад-Родриго. По темным шрамам в белом снегу, оставленным ядрами осадной артиллерии, не долетевшими до цели, он мог понять, где за гласисом прячется брешь. Гласис не должен был остановить пехоту: это был всего лишь земляной накат, по которому легко было взобраться, но он торчал прямо под стенами, и бомбардировать защитников крепости ядрами можно было только поверх него, навесным огнем. Поэтому Веллингтон захватил французские форты на окрестных холмах, чтобы британская артиллерия могла закрепиться на них и, стреляя сверху вниз, осыпать защитников города ядрами, перебрасывая и гласис, и стены. За гласисом располагался скрытый от Шарпа широкий ров, выложенный грубо отесанным камнем, а за рвом – новые каменные стены, скрывавшие, в свою очередь, стены средневековые. Пушки пробили обе стены, и новую, и старую, превратив этот участок в руины, но защитники уже придумали новые ловушки, чтобы не дать возможности ворваться в пролом.