Свято место пусто не бывает, и вершину криминальной пирамиды тут же занял Гурон. В отличие от Пастора, «законно коронованного», Гурон оказался временным управляющим, также не удержавшимся на высоком посту. Сейчас он в камере Терновского СИЗО делает, как Робинзон, зарубки и высчитывает день, когда можно будет разобраться с проклятым судьей Струге.
И вот появился Басков. К слову сказать, появился он давно. Уроженец Тернова, он всю свою сознательную жизнь, отягощенную восьмилетним образованием средней школы, посвятил мелкой преступной деятельности. К двадцати годам стал бойцом в группировке Пастора, потом переметнулся к Гурону. Когда последний остался не у дел, Бася понял, что наступил его счастливый час...
Впервые в поле зрения Земцова этот самопровозглашенный «король» попал в 1999 году, когда о «короне» даже и не мечтал. Он лишь вставал на лыжи, чтобы подняться в гору. И избрал для этого очень странный путь.
10 ноября 1999 года, когда все прогрессивное человечество отмечало День милиции, отдел Земцова решил не отступать от славных традиций. Однако осуществлять возлияние в присутствии всего коллектива Александр Владимирович своим запретил. Сразу после торжественной части отдел Земцова отправился не в кафе, которое было откуплено для торжеств по случаю праздника, а в УБОП. Там, в просторном кабинете Земы, их ждало два огромных пакета с провизией и напитками. Саша не любил сам и запрещал подчиненным «светиться» на глазах коллег в нетрезвом или просто веселящемся виде. После празднества всем предстояло незаметным ручейком стечь из здания УБОПа на улицу и раствориться в темноте до следующего утра.
Когда на столе стали появляться продукты, выяснилось, что резать колбасу и сыр на лакированной столешнице нельзя. Нужна скатерть, роль которой в милиции все время ее существования играли газеты. Сначала – «Красный милиционер», потом – «Советская Россия», а нынче... Посланный за СМИ заместитель Земцова Макс принес из киоска «Доску объявлений». Этот стопятидесятистраничный номер позволял до конца следующего года праздновать все знаменательные события, не беспокоясь о скатерти.
Поздравив всех с Днем милиции, Земцов по-отечески напомнил подчиненным, что год заканчивается, а ни одного дела, за которое могли бы вручить именное оружие, отделом не раскрыто. Махнув первые сто граммов, он поставил стакан на газету и поднес к усам едкий болгарский огурчик. Глядя на дно пустого стакана, сквозь которое просвечивалась «Доска объявлений», он на некоторое время выключился из общих торжеств.
Медленно убрав стакан, сыгравший роль увеличительного стекла, он вчитался в мелкий текст одного из объявлений в рубрике «Разное». Выглядело оно так: «Верну любые долги под 50% от суммы. Чисто. Быстро». Был и адрес электронной почты, на который должны были сообщать информацию все, кто хотел быстро и чисто вернуть с должника половину суммы. Сколько Земцов ни жил на свете, подобную наглость он видел впервые.
Сев за компьютер, он набросал: «Хотим забрать у конкистадоров свое золото», подписался: «майя, инка» и отправил по электронной почте на указанный адрес.
Борцы с организованной преступностью уже позабыли о приколе шефа, выпили «третий», как положено, молча, встав, не чокаясь, когда окаменевший взгляд Макса остановился на экране компьютера. Поймав этот взгляд, Земцов подошел и вымолвил:
– Во, блин...
На известный многим адрес терновской милиции пришел ответ:
«Девчонки, сколько золота вам должны конкистадоры и под кем они ходят?»
Будучи человеком культурным, Александр Владимирович ответил, и адресат BASYA получил: «Ходят они под Кортесом, а все золото вам не унести».
Следующие тосты Земцов поддерживал, уже не выходя из-за компьютера. Получив: «Чорных за биспридел нужно наказывать, руских девчонок мы в обиду недадим. Стрелкуемся через тридцать минут у кинотеатра «Смена», Земцов с тоской посмотрел под стол, где стояли уже четыре пустые бутылки из-под водки, и отрезал: «С незнакомыми мужчинами мы в темноте не встречаемся. Завтра на указанном месте в 10.00».
Историческая встреча обиженных Кортесом девчонок по имени Майя и Инка с рыцарями ордена BASYA произошла точно в указанное время. Было очень много шума, и зрители, пришедшие на демонстрацию фильма «Бешеные псы», еще долго говорили о том, что Тарантино – фуфло и ему не мешало бы приехать за опытом и актерами в Тернов.
Так Земцов впервые познакомился с Басей. После того случая Сергей Николаевич Басков, новатор в тактике виртуально-квалифицированного вымогательства, около года не появлялся в криминальных сводках новостей Тернова. Потом боль от унизительной ошибки, как это всегда бывает, прошла, и он снова активизировал свою деятельность.
Теперь, кажется, появился очередной случай встретиться с компьютерным гением минувшего тысячелетия. Мы с Пащенко поехали к Земцову, заранее зная, что наша проблема найдет у него понимание. Земцов не любил преступность вообще и людей типа Баскова в частности. Однако он понимал, что отсутствие Баси может сделать его в одночасье безработным, поэтому вместе с нелюбовью имел к преступности определенную степень уважения. Он подключится к поискам Баскова, даже если у него иные планы.
Так оно и случилось. Несмотря на то, что бригада упомянутого злодея не подавала никаких признаков активности, Земцов провозгласил:
– Вот это меня и пугает. Нет ничего хуже, чем отсутствие информации. Если вокруг тихо, это не значит, что наступил мир. Это значит, что кто-то затаился.
Вот и вся философия. В том, что поиск закончится победой, мы с Вадимом не сомневались. Завтра прокурор сделает заявку на доставку из СИЗО Малыгина-младшего, а я опять займусь судейскими проблемами. Какие перипетии судьбы меня бы ни преследовали, а дела есть дела, и от рассмотрения их никуда не денешься.
Однако сейчас, когда на улице вечер, а мы с Пащенко, распив после встречи с Земцовым по кружке пива, разошлись, мне пора домой. Но дома меня ждет одиночество и постоянные мысли о Саше. Я знаю, что она в уюте и полной безопасности, однако сам факт того, что она далеко, навевает на меня тоску. Если бы я знал, что, став судьей, я буду испытывать подобные чувства, я бы хорошенько подумал перед тем, как утверждаться на пожизненный срок...
– К счастью, свои привычки ты меняешь реже, чем адреса.
Перепуганный неожиданным голосом за спиной, Жора выскочил из помойного бака, куда скрылся почти наполовину. В его обеих руках было по пустой бутылке.
– Вы меня напугали, – признался он. – Какая-то залетная сволочь опять прошлась по моим владениям. Все баки пусты.
Я стоял и молча наблюдал, как бомж укладывает бутылки в объемистый баул. Стоять и беседовать около мусорных баков мне не улыбалось, и я отвел Жору к углу дома.
– Слушай, бродяга, я давно за тобой наблюдаю. Иногда в твоей речи пролетают фразы, которые не встретишь даже на ученом совете. Ты кем был до странствий?
– До странствий? – Жора хмыкнул и вынул из кармана смятую пачку «Примы». – А что такое странствия, Антон Павлович? Это свобода. И я предельно счастлив. Я был бы еще больше счастлив, если бы неизвестная мне сволочь не собирала прямо перед моим носом посуду на моей территории. На еду и выпивку мне хватает. За жилье не плачу, но всегда ночую в тепле. Не отвечаю за других, и за меня никто не отвечает. Так кто из нас лучше себя чувствует?
Вопрос спорный, но дискутировать с бомжем я не собирался. Я разговаривал с ним машинально, скорее по причине профессионального интереса и твердой уверенности в том, что когда-то этот разговор может мне пригодиться. Почему оперативники подолгу и, как кажется, ни о чем беседуют со всеми подряд на обслуживаемой ими территории? Да потому что знают – пройдет год, два, и та или иная беседа может оказаться решающей. Существующие раздельно друг от друга сера, уголь и селитра совершенно не опасны. Но стоит их соединить, как их смесь мгновенно превратится в разрушающий все на своем пути порох.
Так и здесь. Беседа тут, беседа там. Ни к чему не обязывающие разговоры. Но вдруг, спустя некоторое время, происходит событие, которое связывает всю информацию воедино, и эта смесь дает ответы на три, всегда мучающих вопроса: кто? когда? где?
Именно в то мгновение и наступает момент истины, дойти до которого жаждут все, кто ищет.
Что ищу я?
Я ищу ответ на вопрос – как мне поступить, чтобы, исполнив закон, остаться невредимым самому и спасти от беды близкого мне человека. Это практически невозможно, и Лукин знал, что делал, когда велел Николаеву из всех судей в Центральном суде выбрать в качестве председательствующего для того процесса именно меня.
Пока я уверен лишь в одном – в том, что исполню Закон, чего бы мне это ни стоило. Обязательно докопаюсь до правды, раз больше сделать это некому, и рассужу. Но как сделать это, сохранив себя и Сашу? Как обезопасить себя и в последующем? Вот проблема, путь решения которой мною пока не найден...
Именно в то мгновение и наступает момент истины, дойти до которого жаждут все, кто ищет.
Что ищу я?
Я ищу ответ на вопрос – как мне поступить, чтобы, исполнив закон, остаться невредимым самому и спасти от беды близкого мне человека. Это практически невозможно, и Лукин знал, что делал, когда велел Николаеву из всех судей в Центральном суде выбрать в качестве председательствующего для того процесса именно меня.
Пока я уверен лишь в одном – в том, что исполню Закон, чего бы мне это ни стоило. Обязательно докопаюсь до правды, раз больше сделать это некому, и рассужу. Но как сделать это, сохранив себя и Сашу? Как обезопасить себя и в последующем? Вот проблема, путь решения которой мною пока не найден...
– Так кем ты был? И убери эту мерзкую «Приму»...
И я снова дарю ему свой «Кэмел».
Обе пачки исчезают в просторных карманах. «Приму» он все равно не выбросит, слишком дорогой ценой она ему достается. А «Кэмел» сейчас закурит лишь из уважения ко мне. Потом – только для форса в компании бомжей.
– Экспертом, экспертом...
– Замечательно. – Против моей воли на мое лицо заползла ехидная маска. – А можно узнать, что ты подвергал экспертизе?
Моя улыбка испарилась так же внезапно, как и появилась, едва он ответил.
– Экспертом по художественным ценностям. Гончарное дело и кустарное производство в России конца шестнадцатого – начала семнадцатого века. Вы просто так любопытствуете или мне халтурка подвалила?
– Подожди, родной... – Я опешил. – У тебя какое образование?
– Культурно-просветительное училище в Новосибирске и Академия художеств в Ленинграде. Так, ерунда. Вся польза от этого образования нарисована на мне в полный рост. Только не просите меня рассказать жуткую историю превращения ведущего сотрудника Краеведческого музея Тернова в бича. Она обычна для всех людей, что окружают меня сейчас. Вот этот трюкач, что всю неделю уносит из-под моего носа посуду, он тоже наверняка какой-нибудь учитель истории или математик-аналитик. – Жора сплюнул в снег. – Скорее всего, аналитик. Потому что нужно было вычислить, что я совершаю обход в шесть утра и в десять вечера.
Я сунул в рот пластик жвачки. Выкуренная сигарета лишь усилила запах выпитого пива, а допустить, чтобы от меня пахло так же, как от Жоры, я не мог.
– Слушай, так чего же ты не бичуешь по специальности? Устроился бы в церковь нашу, имел бы кров, тепло и пищу.
– К этому христопродавцу-то?!
Меня передернуло.
– Ты о ком??
– О батюшке нашем, об отце Вячеславе! Скоро вся церковь в бутафорию превратится, от куполов до подвала!
Крайне заинтригованный, я попросил Жору раскрыть для меня эту тему. Кажется, наступал момент, когда разговор беспредметный стал принимать конкретные очертания.
– Церковь каждый год сусальным золотом кроет? Кроет. Только зачем это делать каждый год? Потому что каждый год мэр отстегивает ему на ремонт. Очевидно, замаливает таким образом свои грехи перед налогоплательщиками. Только мне доподлинно известно, что деньги идут отцу Вячеславу, а купола золотятся автомобильной краской с добавлением металлика. Вот и вся позолота! И с типами странными он общается.
– Кто? Мэр?
– Поп! Мэру положено, а вот священнику гнать нужно эту братву всю! Разъездились к нему на иномарках...
Я настоял, и Жора рассказал мне, как незадолго до Нового года он видел темно-синюю «Тойоту», стоящую во дворе церкви. Из нее что-то вытаскивали и относили в подвал храма. А после «Тойота» чем-то, наоборот, загрузилась. Жора, стремящийся все знать, попытался разнюхать, в чем дело, и, по возможности, заработать. Но охрана церкви по приказу внезапно рассвирепевшего батюшки вытолкала Жору за пределы ограды.
– А чего он так рассердился? – спросил я, хотя мне и без вопросов была ясна причина такого поступка.
– Видать, не в свое дело я залез. – И Жора снова сплюнул на снег. – А что можно бандюку выгружать из машины в церкви и чем грузиться? Он же не грузовик с живой водой, правильно?
Я попросил Жору вспомнить число.
– А чего тут вспоминать? Двадцать четвертого декабря дело было.
Я, как мог, поблагодарил «странника» и направился к дому. После выражения благодарности в моем портмоне оставалось еще немного денег, поэтому я свернул за угол, к киоску, чтобы купить сигарет.
Двадцать четвертого декабря хозяин темно-синей иномарки производит разгрузку-загрузку на территории Терновской церкви с благословения Гомова. Двадцать пятого декабря таможенный опер Миша Сбруев задерживает на посту в Барбашино «КамАЗ», а двадцать девятого, разбивая свои машины и темно-синюю «Тойоту Проминент» Малыгина в хлам, Басков и Сериков загоняют Артема в салон одежды для молодоженов. Неделю же спустя начинается прокурорское следствие по факту контрабанды наркотиков и раритетов из России в Латвию...
– Две пачки «Кэмел», пожалуйста.
Глава 15
За моей спиной происходят исторические события, а я этого не замечаю. И узнаю об этом не от коллеги, как положено, а чуть ли не из газет.
Наутро следующего дня в моем кабинете появилась Ирина Петровна Ползункова. Все происходило как в сказке – хлопнула дверь, и Ирина Петровна осветила свежим, пылающим после мороза лицом мое серое существование в кабинете.
Ее непомерно длинная норковая шуба до пят не позволяла видеть мне ее ноги, поэтому шествие Ирины Петровны происходило как на сцене, во время движения подтанцовки народного ансамбля. Шуба сама собой медленно несла крутого адвоката к моему столу. А с ее вытянутой руки, вместо платка, свисал какой-то лист бумаги, утвержденный размашистой подписью.
Ей-богу, в филармонию ходить не нужно...
Ознакомившись с документом, я понял, что филармония тут рядом не валялась. Мне не нужно ходить в цирк.
Адвокат Ползункова пишет жалобу в областной суд на мои незаконные действия и просит освободить Артема Семеновича Малыгина из тюрьмы по причине его слабого здоровья в послеоперационный период. Папирус, протянутый мне, – копия ее жалобы с ходатайством об изменении меры пресечения с содержания под стражей на подписку о невыезде.
В принципе, вполне обычный ход адвоката. Трудно встретить защитника, который бы согласился с решением, которое я принял в отношении Малыгина-младшего. Но Ирине Петровне неведомо, какие причины заставили меня это сделать. Свой адвокатский долг она исполняет безупречно, совершенно не задумываясь о том, что первый же день Артема Семеновича на воле может оказаться для него последним как в переносном, так и в прямом смысле. К ней ведь не захаживают сотрудники Интерпола, и ей не вышибают окна в квартире! И ей совершенно не известно, какие силы сейчас, помимо потерпевших и ее, ведут борьбу за свободу и несвободу ее подзащитного.
– И что? – спросил я. – Вы уверены в том, что Малыгин согласен с вашим заявлением?
– Я у него не спрашивала, Антон Павлович, – отвечает она. – Но какие сомнения могут быть в том, что больному человеку лучше находиться до приговора дома, нежели на нарах?
А ты бы спросила! Я бы тогда посмотрел, что на это сказал бы сам «больной человек».
– А зачем вы ко мне пришли с этой бумагой?
– Я хочу убедить вас, Антон Павлович, что Малыгину лучше быть дома. Все знают, что вы не только строгий человек, но и справедливый. Неужели так обоснована эта мера?
Если бы вы знали, дорогая Ирина Петровна, как она обоснована! Как она обоснована, так не обосновывалось еще ни одно обоснование!
– Я не изменю своего решения. И вам это известно. Зачем пытаться убеждать меня в том, что я совершил ошибку? Вы хоть сами понимаете, что заставляете меня согласиться с тем, что я ошибся?
Пусть идет и добивается свободы Малыгина-младшего любыми возможными способами. В крайнем случае ей может помочь Лукин. Он обязательно что-нибудь придумает, если сочтет нужным.
День опять подходит к концу, опять накопилась усталость, и нет сил даже для того, чтобы добраться до дома. Этот год моей жизни – самый тяжелый из всех минувших. Несмотря на то, что в декабре был отпуск, а практически весь январь я находился в командировке, я устал, как будто пятилетку не отрывался от дел. Снова пора идти в пустой дом. Хотя почему – пустой? Через час ко мне приедет Пащенко.
Пересказ моего разговора с Жорой прокурор выслушал со странной реакцией. Он беспрестанно хмыкал и кривился в едкой усмешке. Так обычно ведут себя люди, которые не желают терять калории на постоянные восклицания: «Я же говорил!» или «Я так и думал!».
Поэтому спрашивать о том, что он думает, было бы глупо.
– Наш поп-расстрига держится молодцом. – Это были его первые слова. – После беспредметного обыска, что мы провели в его квартире, он вообще окреп духом. Понимает, зараза, что доказухи никакой. Потому и крепится духом сейчас, что уверен – ношение оружия нужно еще доказать. А уж попытка убийства судьи – та вообще обречена на провал. Что наша диктофонная запись? Фикция. Она не доказательство в суде. Впрочем, зачем я тебе это объясняю?