Рука погладила ее по плечу, и она замерла.
— Что с тобой, Звездная Женщина? — он повторил те же слова, с которыми когда-то в первый раз обратился к ней, однако на этот раз он мог понять выражение ее лица. Он заметил в ее глазах что-то непостижимое и мягко сказал: — Я слушаю тебя.
Она отвернулась.
— Все не так. Чем больше я ищу, тем больше нахожу ответов и тем больше мне хочется, чтобы я никогда не начинала своих поисков. И все же мне все больше хочется... знать. Почему это происходит со мной! ? Я же была так счастлива!
— Что ты нашла в этих словах? Плохие вещи? Попытайся мне показать, и... он, ожидая, стоял возле нее, поглаживая одной ногой другую, словно его предложение было подарком, который он дарил ей из милости.
— Я не знаю. Не могу рассказать тебе с таких ужасных вещих... о нас.
— О Звездных Людях?
Она кивнула.
— Тебе не захочется знать об этом.
Она подыскала нужные слова.
— Тогда... ты покажи... мне. И боль смягчится... она будет разделена. Я знаю. Мне это нужно, но никто не соединяется со мной... — он нервно поигрывал маленьким диском с записью. — Нужно... Мне нужно дружить с кем-нибудь — палец его разогнулся и маленький диск полетел по полированной крышке стола.
Таравасси с удивлением отметила внезапную вспышку воспоминаний детства — таких же далеких и непостижимых, как и берег Звездного Источника во вселенной. Руки матери, радужные переливы ее одежды, тихое бормотание ее голоса, прогоняющего прочь все тревоги: «Не плачь, не плачь! Мое сердечко, я помогу тебе, время будет легче, маленькая Тара...» и Таравасси слабо кивнула, протянув руку.
На этот раз она не боялась боли и в электрических мурашках, бегущих по нервам, не было ничего неприятного. И на этот раз ей показалось, что от его мозга к ее протянулся электрический мост, какие-то нити живого электричества, которые связали его и ее фрагментарные воспоминания. Прорываясь сквозь ментальный шум, ее память исторгла тот пагубный экстаз смерти, который она извлекла из прошлого, экстаз уничтожения ее собственного народа. Все эти путаные импульсы-мысли, несущие с собой ее замешательство и одиночество, устремились в открытый разум Лунной Тени... были разделены... и на душе у нее стало легче.
А потом, когда эти картины открыли шлюзы в ее памяти, собственный мозг начал наполняться ответными картинами и воспоминаниями Лунной Тени. И внезапно она, совершенно неожиданно для себя, превратилась в Лунную Тень. Она видела себя чужими глазами, воспринимала саму себя, как чужую, чувствовала серебристый мех, покрывающий плечи, и была недоверчива и возбуждена... Но когда она немного привыкла к неожиданному вторжению в чужой мозг, она заметила, что это были воспоминания не только Лунной Тени, и что он потерял контроль над самим собой, она чувствовала, что ее втягивает в какой-то другой, человеческий разум. Он был впечатан в память Лунной Тени и теперь поднялся из глубины прошлого через много поколений.
Ее имя (не Таравасси — кто была эта Таравасси?) было Шемазданс. Нет, Шемадакс. Она еще раз повторила его, чтобы утвердить свое «я», и сердце ее забилось быстрее. Она чувствовала ремешок медицинского прибора, врезавшийся в ее плечо (душа Таравасси Покоробилась); боль была ужасающе реальной. Она только что ходила в город, чтобы взять товар и теперь возвращалась назад в лагерь, неся на себе бесконечно тяжелый груз. Ее самые худшие опасения оправдались: саботаж транспорта. Она была вынуждена идти медленно и, наконец, достигла находящийся в тени изгиб дороги. (Таравасси дико озиралась, она была в панике от такого количества людей). Тонкий слой снега покрывал улицу, хрустя под ее подошвами. Таравасси-Шамадакс смотрела вверх на покрытое снегом переплетение виноградных лоз. Она испуганно подумала, что больше о ней наикто не побеспокоится. Листья винограда умерли в седых руках мороза...
Чья-то чужая рука схватила ее руку и ее страх в долгом крике вырвался наружу. Но грубое лицо посмотрело на нее пустыми глазами и исчезло, когда мужчина пошел дальше. Таравасси-Шамадакс, дрожа, вздохнула, ей было трудно подумать, что она изучала историю культуры и никакой перепуганный чужак...
Она с облегчением отметила, что никто не обратил внимания на внезапно охватившую ее панику. Все они теперь были чужаками — настоящими чужаками. Они проходили мимо нее, не замечая ее. Забыв обо всем, не обращая внимания на холодный день — посланники смерти, плененные туманом грез, навеянных читтой, мечтая о смерти. Отвратительный смрад ударил ей в нос, когда она пересекала узкое пространство между двумя зданиями, но она не глядела по сторонам... потому что грезы приводили к сумасшествию, а когда она просыпалась от грез... Как можно одновременно почитать жизнь и смерть... Они все сошли с ума! Ни одна часть ее сознания не могла отвергнуть этот факт. И это произошло так быстро... Сколько еще будет существовать этот город, эта колония, прежде, чем долгая осень сумасшествия перейдет в долгую холодную зиму, за которой больше никогда не придет весна? Что нам делать, когда весь наш мир погибнет? Мы не можем покинуть наше Братство! О, Базилион, Базилион!... — она ускорила свои шаги, сумка с товаром больно колотила ее по ноге. Она прошла последний изгиб и посмотрела на снег там, где снег еще не был истоптан... Что с нами станет теперь, когда они уничтожили транспорт?
Там было что-то, лежащее на покрытом снегом куполе, светлый предмет, неразличимых очертаний, тюк окровавленных лохмотьев... Самоубийство? Ах, нет. Нет! — Шемадакс закричала, остановилась. Негромкий крик бесконечным эхом отдался в ее мозгу, словно она была крошечным свидетелем гибели мира...
— Нет... нет... нет... — Таравасси снова обрела себя, крик чужого ужаса все еще рвался из ее горла. — Лунная Тень! — она прижала болящую руку к губам, проглотив горький комок только что пережитого страха. — Что... Что произошло? Что это было? Это же были не твои воспоминания!
Лунная Тень покачал головой. Она увидела следы ужаса, которые медленно исчезали с его лица, пока он смотрел на нее.
— Ты вызвала... вызвала дух предков, вызвала Шамадакс, — он запнулся, — когда мы объединились. Воспоминания тянутся к воспоминаниям.
— Она была человеком... — она вдруг поняла, как справедливо было его утверждение о Звездных Людях... О людях, членах Братства. Она неосознанно задала вопрос — на ее вопрос был дан ответ при помощи видений из ее собственного прошлого (при воспоминании об улице, полной народа, у нее снова перехватило дыхание), которое было где-то глубоко запрятано в ее и его памяти. Как это случилось? Как долго они уже находились здесь? И что случилось с Шамадакс? Внезапно она почувствовала желание как можно больше узнать об этой новой части ее личности, этом новом мире, который раскрывался перед ней.
Только теперь она осознала, что все опасения Шамадакс сбылись — осознала, что люди этого мира умерли — умерли от читты. Таравасси осознала это совершенно ясно — как в результате душевных мук Шамадакс, так и своих собственных. И теперь она только удивлялась, как эта последняя горсточка людей ухитрилась так долго прожить этой имитацией чужой жизни — и этой имитацией смерти.
Лунная Тень коснулся ее руки и оторвал ее от глубоких раздумий.
— Скоро мы пойдем? Если мы здесь задержимся, станет темно, мой народ увидит свет и будет мучить меня... — он замолк, закрыв глаза. — Я объединился с тобой и разделил злое знание. Я твой брат по Братству?
— Да, — она кивнула, неуверенная, ослабил ли ее или наоборот, придал силы ответ, который она нашла в объединении. Но она чувствовала, что для нее было очень важно передать часть груза кому-нибудь, — она улыбнулась. Теперь, когда они нашли ответ, она поняла, что обрела ключ к настоящему пониманию и не удовлетворится, пока не утихнет жажда знаний. — Лунная Тень, — она снова протянула ему руку, забыв о его предупреждении, — покажи мне, что произошло с твоими предками, что случилось с Шамадакс?
Он взял ее за руку. На этот раз она не почувствовала никакого удивления, когда разумы ее и Лунной Тени слились друг с другом, ее вопросы и жажда знаний объединились и медленно погрузились друг в друга, и движение это сделало их членами Братства, погрузились на глубочайший уровень его/ее сознания, в отрывочные воспоминания, дошедшие через множество лет, однако, все еще достаточные, чтобы видеть то, что видели их предки и, если это будет необходимо, вызвать в них дух этого старого города, который поведет их...
Через мгновение она снова была поглощена. Теперь у нее были серые руки, блестящий, серебристый мех, но тело было не Лунной Тени и, Таравасси взглянула вниз, на человеческое лицо, лицо мужчины, перекошенное от боли. Она присела на корточки около обгоревших развалин одного из шатров и ей понадобились все силы, чтобы отвлечься от боли, и она старалась, насколько могла, заглушить ее...
Через мгновение она снова была поглощена. Теперь у нее были серые руки, блестящий, серебристый мех, но тело было не Лунной Тени и, Таравасси взглянула вниз, на человеческое лицо, лицо мужчины, перекошенное от боли. Она присела на корточки около обгоревших развалин одного из шатров и ей понадобились все силы, чтобы отвлечься от боли, и она старалась, насколько могла, заглушить ее...
И снова... Она снова стала человеком, мужчиной... Мужчиной, на этот раз ее/его имя было Базилион (Шамадакс, где была Шамадакс? Где была она, Таравасси?)
Базилион слегка повернул голову, наблюдая за процессией снегоходов, которые двигались по реке вдоль дороги к лагерю. Шамадакс... Он убедился, что она действительно стояла возле него — бесформенная фигура в тяжелой одежде и под капюшоном видно только одно покрасневшее от холода лицо. Она подняла голову, и их взгляды встретились... словно они во время этого движения были одним целым. Лицо ее разгладилось, когда она увидела его улыбку. Она подняла руку, он тоже поднял свою, они приблизились друг к другу и движение это сделало их членами Братства, их обоих, полностью, как это и должно было быть.
Нет, не полностью... Он отверг часть Братства — уязвимую часть, туземную часть. Его/ее разум защищался против этих отличий — теперь там, внизу, он был в этом уверен — была не просто группа приближающихся людей, а ревущий сброд. Он оглянулся назад, на испуганные лица своих товарищей. Высокий визг приближающихся снегоходов непрерывно давил им на уши. В покрытой снегом тундре, далеко позади их собственного лагеря, он видел заброшенные, не приспособленные для жилья палатки главного поселения чужаков, где эта группа бедных, переживших человеческое вторжение туземцев питалась червями и лишайниками. Они влачили там свое жалкое существование. При первых же проявлениях гнева Звездных Людей туземцы бежали.
Взгляд Таравасси-Базилион механически скользил над безликим ландшафтом, свободного от опустошающей ледяной корки — голый, извилистый ландшафт, сглаженный отступившим глетчером, нежный, чистый запах, исходящий от снежного покрова. Однажды этот снег растает, обнажатся поля долин... Но здесь, на берегу замерзшего озера, ландшафт был так же пустынен, как на Луне, и люди здесь находились на грани гибели, ненавидя самих себя.
Боже, неужели прошло девять лет с тех пор, как здесь впервые совершил посадку огромный транспорт с родной планеты? Прошло только девять лет с тех пор, как он пришел сюда, чтобы доказать, что туземцы были недочеловеками, но прошло время — и верил ли он сам в то, что они находятся в тупике эволюции, что они всего лишь животные? В душе его поднимался стыд. Но у него не было никаких оснований стыдиться этого. Но теперь он стал совсем другим человеком, не таким, каким был прежде...
Яркие воспоминания о его родине, о его родном мире и о том, каким он был когда-то, закружились в его голове. Весна — он пересекал старый двор перед зданием Университета. Запах только что распустившихся цветов наполнял воздух. Он шел, чтобы посетить лекционный зал, где находились студенты, слушавшие лекцию. Они все стояли. Места там были только стоячие. Мир, в котором он и его жена были постоянно угнетены взаимной близостью, и эта близость означала принадлежность к толпе, в которую они были втиснуты вместе с множеством других людей.
Теперь он ощущал близость со своей женой иначе, он ощущал глубокую духовную близость, которую они оба с радостью делили друг с другом — высшее единение в противоположность очевидному. Их больше ничто не могло разъединить, ни изгнание так называемыми Настоящими Людьми, ни ярость людей там, внизу. Если бы они могли это кому-нибудь показать, если бы обе стороны могли понять друг друга, если бы они смогли осознать, что им надо объединиться в Братство, несмотря на преследование и вытекающую отсюда жестокость, то они стали бы счастливы и захотели бы остаться здесь и смогли бы узнать обо всех вещах... вещах, которые никогда не были известны людям.
Шамадакс нагнулась к нему, он услышал чье-то испуганное бормотание, потом хихиканье ребенка на холодном воздухе. Примерно в пятидесяти метрах от них остановились вездеходы. Он считал нападающих, которые выходили наружу: пятнадцать... восемнадцать... двадцать четыре... — Они обменялись быстрыми взглядами. Затем они направились к лагерю. Он внимательно всматривался, несмотря на бьющий в лицо ветер и постепенно различал подробности; замкнутые, мстительные лица, блики света на их оружии, куртку, подшитую мехом какого-то старого туземца и несколько курток, подшитых мехом молодых. Она заскрежетал зубами, не по своей воле вырванный из своих воспоминаний. Шамадакс тихо застонала, приподняла ногу, словно хотела бежать, как только представится возможность. Позади них выругался Памелло:
— Палачи...
— Нет! — больше для себя, чем для других. — Если мы не потеряем над собой контроль, мы сможем подготовиться к нападению. Мы знали, что они должны придти. И на этот раз у них будут все основания испугаться и рассердиться — весомые основания.
Ему вспомнилось вступление в Братство три недели назад, когда Шамадакс принесла сообщение об уничтожении транспорта и дальнейшем ухудшении положения в городе.
И эти люди явились сюда, за четыреста километров, в танках-снегоходах, а не на полицейских глайдерах, на которых раньше посещали лагерь. События развивались очень быстро, подгоняемые страхом. Только теперь эти люди пришли сюда не со своей прежней полуофициальной миссией, они пришли убивать.
— Что вам здесь надо? — спросил он их.
Колонисты остановились в пяти метрах перед ним. Он теперь отчетливо видел их ужасное проекционное оружие, стволы которого были направлены на него и на его друзей.
— Оставайтесь на месте. Ты знаешь, чего мы хотим. Нам нужны твои «друзья!» — представитель прибывших был теперь сама язвительность. — Любовник Кенгуру!
Он уже видел этого человека раньше, может быть, видел и других, которые стояли перед ним, множество лиц, искаженных гримасами слепого ханжества.
— Они там, где вы не сможете их преследовать, — его взгляд скользнул по этому безликому сброду.
— Мы найдем их, — махнув рукой, предводитель направил поисковую группу к лагерю с палатками туземцев, — и когда мы найдем их, вы увидите, что мы с ними сделаем — за то, что они уничтожили наш мир.
— Мы знаем, что сделали с транспортом культисты, — он говорил тихо, выговаривая каждый слог. — Мы знаем, что они прервали контакт. Никто больше не сможет прийти к нам. Но туземцы не несут за это никакой ответственности!
— Но кто же тогда, ко всем чертям, несет ответственность за все это? Это их читта, которая уничтожила весь наш народ и привела всех нас к сумасшествию. Они запланировали это, чтобы прибрать к рукам наш мир!
— У нас, так же, как и у вас, отобрали родной мир — к сожалению, в этом случае он не мог исключить останки человечества. — Вы действительно верите, что стадо «кенгуру» в состоянии мстить так ужасно? Наша собственная вина, что мы так бездумно воспользовались этим снадобьем.
Он вспомнил, как Шамадакс однажды сказала, что это было возмездие, суд иронии. Как часто за всю историю человечества «примитивные» периферийные племена и группы уничтожались «Настоящими Людьми», пользующимися своей великолепной техникой? И на этот раз все произошло точно так же...
— Разве вы не понимаете, что все, что мы здесь делали — ошибочно? Мы должны подумать, как спасти остатки нашей группы, мы должны работать все вместе и сотрудничать с туземцами...
Он говорил непрерывно, спотыкаясь, беспомощными словами, которые были не в состоянии выразить то, что он имел в виду: он поглощен другим существом, видит его глазами и знает, что часть его все время будет в не м... Если бы только он мог показать или рассказать, как его собственный эгоизм изменился под действием других взглядов, других мыслей, как почти все жители лагеря погрузились в свое собственное «я» и снова возродились, терпимые к себе самим и всем прочим — с силой, которая всегда присутствовала в человеке.
Настоящие Люди при объединении тоже изменялись. Для своего вида они превратили стабилизацию, которая поощрила всех, хотя бы чуть-чуть одаренных, и при этом она препятствовала раздражению и изменениям. Объединенные с людьми в Братство Звездных Людей (он испытал почти болезненную радость и гордость, когда получил имя Братства, данное ему туземцами) убедило его в том, что изменение каждого рода может быть выгодным для обеих сторон. И каждый человек может передать тайны техники прямо в голову одного из Настоящих, может мысленно передавать знания, которые они, возможно, никогда не приобретут при обычном эволюционном развитии.
И все, чему их научили, они могут быстро и безболезненно передать другим людям.
— Что может принести нам единение между расами, кроме добра? Никогда еще до сих пор не было такой дополняющей друг друга дружбы между двумя культурами. Мы же можем заключить такой пакт: вместе мы можем...