Пенни и Феликс поженятся. Для них настанет новая жизнь. А как же Барбара?
Они снимали два домика на берегу, по соседству. В одном жили Барбара и Пенни, другой занимал Феликс. Прошло несколько дней, и, проснувшись как-то ночью, Барбара обнаружила, что Пенни нет. Она была одна в постели, одеяло на стороне Пенни было скомкано. В ванной ее не оказалось. Пенни ушла.
Барбара лежала без сна, думала и смотрела в уголок окна, не прикрытый шторой. В небе светили звезды, они были крупнее тех, которые она видела в Бостоне из своего окна на втором этаже родительского дома.
Ночь была теплой. Тишина стояла вокруг. Странно было лежать одной в большой кровати, в незнакомом доме. Прямо как в поезде, когда несешься сквозь ночь по неведомым местам, не представляя, где окажешься наутро. Мимо безлюдных полей, запертых домов, закрытых на ночь магазинов и темных витрин. Мимо безмолвных и пустых улиц, без признаков жизни и движения.
Она подумала о Пенни. Когда она вернется? Конечно, она у Феликса. Пенни двадцать три, и они давно помолвлены. Барбара смутно почувствовала себя несчастной. Сбросив одеяло, она лежала нагая, думая о Пенни и Феликсе. Темнота тепло касалась ее голой кожи.
Наконец она повернулась на бок и заснула.
В последующие ночи Пени часто не бывало на месте, так что у Барбары было время подумать о себе и о том, куда идет ее жизнь.
Она была молода, моложе тех людей, с которыми она общалась в Бостоне. Здесь, в Касле, они никого толком не знали. Без Пенни и Феликса она осталась бы одна. Она зависела от них. Ее компании здесь не было.
Все ее друзья были поклонниками джаза. Не того, который передавали в популярных радио-шоу и играли на школьных вечеринках. Их джаз был корневой, южный, новоорлеанский, тот, который на пароходах пришел вверх по реке в Чикаго. Там он стал настоящей музыкой, руки великих мастеров превратили его в искусство.
В звуках корнета Байдербеке, уже покойного, или хриплой трубы Армстронга они слышали музыку дикую, неукротимую и утонченную одновременно, которая как будто чувствовала вместе с ними. Если музыка была слепа и потеряна, то и они тоже. Они льнули к музыке там, где ее играли: в маленьких кафе, в полутемных негритянских пабах. Были и пластинки, и имена, священные имена. Бикс. Трам. Резкий, шершавый голос Ма Райни. Имена и места. Звуки.
Вот с кем дружила Барбара, но здесь, в Касле, ее друзей не было. Они остались дома, в Бостоне. А тут ее окружали новые люди, которых она не понимала. Слушая их разговоры, она не испытывала желания к ним присоединиться. Наоборот, она впадала в тяжелый ступор, уходила в дальний конец комнаты и тихо сидела там одна. Наблюдала. Зритель, присевший на подлокотник кресла или подпирающий стену. Она производила впечатление человека, готового в любую минуту с высокомерным презрением выйти из комнаты, на самом деле она боролась с ужасом, нараставшим внутри нее, и с желанием поддаться панике.
Ночь за ночью лежа в темноте и одиночестве, глядя из-за занавески на крупные звезды, она думала о себе. Мысли ее были такие: что будет через год? Буду ли я жить? Буду ли я жить в Бостоне? Буду ли я жить так, как сейчас?
Перспектива продолжать жить также наполняла ее холодным отчаянием. Если ей суждено провести жизнь в одиночестве, сидя в углу и наблюдая за другими, тогда нет никакой разницы, что с ней будет. Можно окунуться в первую попавшуюся волну, которая сорвет ее с места и унесет вдаль.
Она снова подумала про Пенни и Феликса, как они лежат в кровати, обнявшись. Представила пот и задыхание любовной схватки. Краткие периоды затишья. Кровь. Беспокойно сбросила покрывало. Выбралась из постели и села, глядя в темноту. В двадцать лет ее разум и тело походили на торфяную поляну, под поверхностью которой медленно тлеет огонь. Симптомы долго не давали себя знать. Острое желание еще не стало отчетливым, оно то накатывало, то убывало, плескаясь внутри нее, как темная жижа.
Встав с кресла, она заходила взад и вперед. Немного погодя в хижину тихо вошла Пенни. Увидев Барбару, она замерла у двери.
– Здравствуй, дорогая. Я выходила пройтись по пляжу.
– Знаю, – ответила Барбара. – И как там?
– Чудесно.
Барбара снова забралась в постель.
– Ложишься?
Пенни подошла и скользнула в кровать с другой стороны. Барбара ощутила прикосновение ее тела, тяжелого и плотного, почти как у мужчины. У нее вдруг перехватило дыхание, она напряглась. Но Пенни уже спала. Барбара лежала на спине, глядя вверх, в темноту, ее рот был приоткрыт, руки вытянуты по бокам.
Следующий день был их последним днем в Касле. Денег у них осталось мало, и они решили, что выбираться будут автостопом.
– Многие люди возвращаются сейчас по берегу в Бостон, – сказал Феликс. – Нескончаемая вереница сверкающих на солнце машин.
Барбара заметила, что тогда им придется разделиться: какой водитель согласится подвезти троих? Двое и то многовато. Поэтому вернее всего будет добираться по одному, хотя приятного в этом мало. Они решили подумать об этом позже. На повестке дня была тема поважнее: вечеринка, которую устраивал кто-то из их остающихся друзей.
Пенни и Феликс пошли на вечеринку вдвоем. Барбара должна была прийти позже, перед отъездом ей хотелось еще раз написать домой. Она написала матери и отцу. Потом черкнула короткую записочку брату.
«Бобби, иногда я завидую тебе, потому что ты женат. Надеюсь, что вы с Джуди счастливы. Может быть, у меня получится приехать и навестить вас осенью».
Перечитав письмо, она взяла новый лист бумаги и написала:
«Может, я приеду к вам в гости и посмотрю, что такое семейная жизнь. Должны же в ней быть какие-то преимущества».
Добавив еще несколько слов, она положила записку в конверт и приклеила марки на все три письма. Немного погодя она подошла к шкафу и стала доставать из него одежду, в которой собиралась пойти на вечеринку. Разложила на кровати темно-зеленую юбку и легкую светлую блузку. Оделась тщательно: нейлон, каблуки. Расчесала волосы и заколола их сзади серебряной заколкой.
Поверх блузки и юбки она накинула замшевый пиджак. Положив в карман письма, она вышла в теплую ночь и закрыла дверь.
На вечеринке, сидя на подлокотнике кушетки, наблюдая за болтающими и смеющимися людьми, она поняла, что ей и в самом деле жаль будет покидать Касл. Ведь в Бостоне, с его протухшим воздухом, неизменными улицами и холмами, лицами, знакомыми еще по школе, киношками, ее ждет все та же жизнь, такая же, как прежде.
Вернувшись, она продолжит жить с того самого места, на котором прервалась. Без перемен. Только теперь ей будет еще более одиноко, чем всегда: Пенни и Феликс поженятся и будут сами по себе.
Она закрыла глаза. Вокруг нее плыли и раскачивались голоса. Как ей это вынести?
Пока она раздумывала, к ней подошел мужчина. Небольшого роста, старше, чем почти все в той компании, с трубкой, в сером помятом пиджаке.
– Вы ничего не пьете. Могу я вам что-нибудь принести? Скотч с водой? – В руке у него был бокал.
Барбара покачала головой.
– Нет, спасибо.
– Совсем ничего?
– Совсем.
– Вы не могли бы одну секунду подержать мой бокал? – Он протянул его ей, и она медленно взяла. Мужчина отошел и через мгновение вернулся с новым. Он ухмылялся, его глаза плясали за очками в роговой оправе. Она подумала: «Что за странное лицо, такое худое и сморщенное. Как сушеная слива».
– Я оставлю себе этот, – сказал он. – Он полнее.
Она чуть было не разозлилась. Но тут же рассмеялась, потому что он смотрел на нее, наблюдал за ней.
– Ладно, – сказала она. – Дайте тот мне.
Они обменялись бокалами. Барбара пригубила из своего. Жидкость была холодной и кусалась. Она наморщила нос. Мужчина не уходил. Так и стоял напротив, у края кушетки.
– Меня зовут Верн Тилдон, – сказал он.
Глава 3
Наконец Карл покинул крыльцо и медленно вернулся назад, в офис. Там он в глубокой задумчивости, не обращая внимания на окружающее, поставил на пол чемодан и положил сверток. Оголенный офис освещали лампы под потолком. Шторы и мелкие предметы мебели исчезли, остался только стол, два стула и металлический шкаф для бумаг. Голую оштукатуренную стену обезображивали дырки на месте точилки для карандашей. На ней же еще висел плакат:
«БЕЗ ОФИЦИАЛЬНОГО РАЗРЕШЕНИЯ НЕ КУРИТЬ»Вдруг он заметил, что в комнате кто-то есть. За столом сидел Верн и смотрел на него сквозь роговые очки.
– Здравствуйте, – сказал Карл. – Вы еще здесь?
– У тебя расстроенный вид.
– Они даже не сочли нужным предупредить меня заранее. О том, что я остаюсь. Вот что меня больше всего бесит. Знал бы я заранее, предупредил бы свою семью. А теперь они будут…
– Ах, семью. – Верн встал и похлопал молодого человека по плечу. Крепкая мускулатура даже не дрогнула. – Не беспокойтесь. Им все равно, вернетесь вы или нет.
Карл сдался.
– А, да ладно. Все равно это всего на неделю. – К нему уже возвращалось обычное хорошее расположение духа.
Карл сдался.
– А, да ладно. Все равно это всего на неделю. – К нему уже возвращалось обычное хорошее расположение духа.
– Неделю! Ее еще прожить надо.
– Что вы хотите этим сказать?
– Неделя. Скорее, две.
– Они сказали, что мы сможем уехать…
– Когда придут китайцы. Но китайцы могут и не спешить сюда. Восточные мозги неисповедимы. Иногда им нужны столетия, чтобы принять решение.
– Ну и ладно. Господи, до чего же тут мрачно, когда никого нет! – Карл снял пальто и пошел с ним к шкафу. Приоткрыв дверцу, он замер.
– В чем дело? – к нему подошел Верн. В шкафу до самого потолка громоздились картонные коробки с пыльными журналами учета и регистрационными карточками, бухгалтерскими книгами и бумагами. Все перевязанное бечевками, сваленное так, что того гляди рухнет.
Карл хлопнул дверцей.
– Сдаюсь. Я думал, что это забрали.
– Чего ради? Кому нужно это барахло? Документы завода, который разорился. Они ничего больше не значат. Свидетельства бурной, но недолгой экономической страсти.
– Не такой уж и недолгой. Лет-то прошло немало.
– Лет прошло немало, верно, – согласился Верн. – И в виду этого факта неделя-другая погоды не сделает.
Карл взял со стола график движения и принялся его изучать.
– Кто это? Женщина, Барбара Малер. Вы ее знаете?
– Немного.
– Я думал, вы всех женщин тут знаете.
– Имя слышал. И все.
– Что она собой представляет?
– Ничего особенного.
Внезапно за окном раздался громкий рев. Это завелся тяжелый грузовик. Мимо них проплыл кузов с рабочими, проехал по дороге по самой кромке территории Компании и скрылся за воротами. Дальше его поглотила темнота. Звук двигателя еще доносился до них некоторое время, пока машина ехала по шоссе.
– Что это было? – нервно спросил Карл.
– Рабочие. Не думал, что они так быстро все закончат. Похоже, им не терпелось убраться отсюда.
– Хотите сказать, что мы остались втроем?
Верн кивнул.
– О господи. Уже. Быстро здесь все происходит. – Карл прошелся по офису. – Только вы и я. А где Барбара Малер? Интересно взглянуть, какая она.
– Она была здесь недавно. К концу недели появится. Времени у нее много.
Карл поерзал. Еще раз беспокойно прошелся туда-сюда, потирая руки.
– Господи, до чего здесь тоскливо.
– Пожалуй. – Верн снова сел за стол.
– Не возражаете, если я пойду поищу ее? – спросил Карл.
– Зачем?
– Просто интересно взглянуть, кто она.
Верн вздохнул.
– Валяй, если хочешь.
– Спасибо. – Карл взялся за ручку двери. – В конце концов, ближайшие две недели нам все равно предстоит провести вместе. – Он открыл дверь и вышел наружу, на темное крыльцо.
– До свидания, – безжизненно сказал Верн. Он слушал, как затихали вдали шаги Карла по гравию.
Барбара Малер. Ну, ему-то нелюбопытно. Он прекрасно знает, как она выглядит.
И много чего еще. Верн закурил сигарету, положил ноги на стол. Барбара – какая ирония. Надо же, чтобы из такого сонма людей это оказалась именно она! Он криво ухмыльнулся. Прямо как нарочно подбирали. Да, неделя обещает быть интересной. Как-то она себя поведет? Будет ли притворяться, что…
Хотя, конечно, времени прошло немало. Может, она и вправду забыла.
Когда же они встретились впервые? Это было в Касле, но вот в каком году? Много, много лет назад. Касл. Его мысли начали путаться. Какая ирония! Была какая-то вечеринка. Он встретил ее на вечеринке. Она сидела на стуле. Нет: на кушетке.
Она сидела на кушетке. А он принес ей выпить.
Верн Тилдон смотрел на девушку, сидевшую на краю кушетки. Он пытался понять ее, раз и навсегда уяснить себе, что она за человек. Она похожа на… как бишь ее звали? Вивиан. Только у Вивиан волосы были подлиннее и гладкие. А у этой девушки волосы жесткие, короткие и тяжелые. Как грива. Коротко стриженные, они напоминали шлем. Он почувствовал, что улыбается ей, и, наконец, выражение ее лица тоже смягчилось, и она улыбнулась в ответ.
– Меня зовут Барбара Малер, – сказала она.
Он задумался. Еврейка? Немка?
– У вас фамилия, как у композитора. И пишется также?
– Как?
– Как у Густава Малера. Или вам не говорили?
– Не знаю, – последовала пауза.
– А что же вы знаете? – И он громко рассмеялся. Девушка смотрела в пол. Он не мог понять, рассержена она или смущена. Для него, знавшего многих девушек, знакомившегося с ними в похожих обстоятельствах, именно первые моменты решали все. Он либо нравился девушке, либо нет. Если нет, он просто уходил. Он был слишком стар, чтобы переживать из-за этого.
Жизнь представлялась Верну короткой штукой. Он никогда не жил с ощущением вечности, протянувшейся перед ним. То, что ему хотелось, он рассчитывал получить в отрезок времени столь короткий, что он практически видел его конец. И вовсе не воображал, что та жизнь, которая ему по вкусу, будет продолжаться всегда. Глядя на молчащую девушку, он ждал и готовился к следующему шагу, к знаку, который даст ему понять, оставаться или отчаливать. На другом конце комнаты как раз появилась длинноволосая блондинка: она только что вошла и осматривалась. Стройная, большеглазая, полногрудая, она стояла и ждала. Он снова глянул на Барбару.
– Вы, наверное, думаете, что я жутко глупая, – прошептала та.
Верн снова расхохотался.
– Не возражаете, если я присяду? Вы ведь не претендуете на всю кушетку целиком или как?
Она потрясла головой. Он думал: что вы за птица, юная девушка? Похоже, довольно крепкий орешек. И еще он подумал: но это не все. Нет, далеко не все.
Он сел и поставил стакан себе на колено. Широко раздвинул ноги. Пальцы Барбары теребили нитку, торчавшую из обивки кушетки. Он следил за ней. Оба молчали. Верн знал, как непросто понять, что творится в голове у женщины, что она может выдать в следующую минуту. Он приучил себя навязываться им едва ли не силой и стремительно идти напролом. И либо бесповоротно проигрывал с самого начала, либо получал свое. Он давно уже не пытался постичь сложную работу женского мозга.
– Вы здесь всех людей знаете? – спросила Барбара.
– Некоторых. Я ведь не в Касле живу. Я из Нью-Йорка. Сюда приехал ненадолго отдохнуть от дел. Пора возвращаться.
– Вы из Нью-Йорка? А что вы там делаете?
– Работаю на радио. Даже веду программу о джазе. «С миру по нитке» называется. Неужели не слышали?
– Я из Бостона. «С миру по нитке»? И что у вас за джаз?
– Музыка для музыкантов. Прогрессив. Не какой-нибудь дудл-ди-допдоп, а настоящие джазовые эксперименты. Рейберн, Ширинг. Брубек.
– А Новый Орлеан, Чикаго?
– Есть немного, иногда и на них поступают заявки. Джаз – вещь становящаяся, не забывайте. Нельзя вечно писать и играть музыку, которая умерла. И новоорлеанский, и чикагский джаз были продуктами определенной среды. Чикагский джаз родился в дешевых клубах и барах времен депрессии, это прошло. Джаз – отражение времени, как и любая музыка. Сегодня так же невозможно искренне играть чикагский джаз, как Дариус Мийо не может писать как Моцарт.
На лице Барбары отразилась внутренняя борьба.
– Но разве такие люди, как Ори или Банк Джонсон…
– Были хороши. В свое время. И Бах был прекрасный композитор. Но это не значит, что все должны и дальше писать как Бах. Я хочу сказать, что…
И тут же осекся, ухмыляясь.
– Может, нам лучше не говорить о джазе. По-моему, мы не сойдемся во мнениях.
– Вовсе нет, – сказала Барбара. – Продолжайте. У вас своя программа? В какое время она идет?
– В девять вечера по четвергам. Обычно я ставлю пластинки и радиозаписи. Иногда приглашаю живых музыкантов. В последний раз их было пятеро. Квинтет Эрла Питерсона. Знаете?
– Нет.
– Прогрессив, но мягкий. Многим напоминает Дебюсси.
– Я плохо знаю классику.
– Терпеть не могу это слово, – сказал Верн. – От него пахнет музейной пылью. Да и вообще, какой Дебюсси классик? А как насчет Генри Ковелла? Или Чарльза Айвза?
Он видел, что она понятия не имеет, о чем он говорит. И потихоньку подбирал ей место в своей классификации. Ему стало легче. Для него не существовало женщин как индивидуальностей, каждую из которых следовало разгадать. Женщины были типами, разновидностями. Стоило ему понять, к какому типу относится та или иная из них, и общение с ней сильно упрощалось.
– Послушайте, что играют сейчас, – сказал он вдруг. Пары перестали танцевать и расселись вокруг проигрывателя слушать.
Барбара прислушалась. Пару минут спустя она повернулась к Верну.
– Все, что я слышу, – это много грохота.
Двое-трое слушателей, встревоженные звуками ее голоса, обернулись и уставились на нее. Она ответила им взглядом в упор.
– Осторожно, – шепнул Верн. – Они на это молятся. Это здешний божок.
– Что это?
– Концерт Бартока для двух фортепиано и ударных. Требует привычки. Как сыр с плесенью.
– Мне нравится кое-что из симфоний Бетховена.
Когда пьеса закончилась, появились Пенни и Феликс. Поздоровались с Верном.