— Думаю, что они там и о воскресенье не забыли, — сказал он.
По приказанию генерала шофер остановил машину, не доезжая моста, переброшенного через речку. Все вышли из автомобиля и поспешно подошли к обочине дороги. Здесь они снова увидели свежий след, такой же глубокий и такой же непонятный: он вел не от речки к шоссе, а наоборот — от шоссе к речке.
— Расторопный, подлец, — бросил генерал.
— Он, — уверенно произнес Соколов. — Видите, товарищ генерал, отпечатки каблуков? Обратите внимание — на одном подбита подковка, а на другом торчит широкая шляпка гвоздя.
— Вижу. Но куда же он направился?
— Постараемся разобраться в этом. Возвратились на шоссе. Следы нарушителя здесь кончались — они смешались со многими другими.
— Куда же он все-таки делся? — размышлял генерал.
— На станцию Никитовка, — уверенно сказал Соколов, внимательно осмотрев многочисленные следы на дороге.
Полковник отвел генерала в сторону, и они о чем-то долго говорили. Русаков видел выражение удивления и недоверия, появившиеся на лице генерала, и услышал, как он произнес:
— Да… день воскресный, колхозники едут в Краснотал на базар, любой может подвести человека до города…
Генерал дал своему заместителю какие-то инструкции, и тотчас машина с ним ушла к городу.
Бондаренко и Соколов направились в Никитовку. Теперь Русаков уже ничего не понимал: вражеский парашютист определенно направился к станции Никитовка, так почему же приказано искать его в Краснотале?
Справа промчался скорый поезд, тот самый, с которым Русаков с Соколовым должны были выехать в Москву. По утренней заре слышимость была великолепная — где-то впереди, за скрывающими горизонт невысокими холмами, лязгнули буфера, и поезд остановился.
— Неужели ему удастся удрать? — с досадой произнес Соколов.
— Не думаю, — ответил Бондаренко. — Я послал туда толковых ребят.
Шофера торопить не приходилось — он выжимал из мотора все, что мог.
Но вот опять лязгнули буфера… Недолго в Никитовке стоят скорые поезда. Русаков слышал, как сидевшие позади него Бондаренко и Соколов со сдержанным возбуждением переговаривались.
Вот и Никитовка… Их встретил начальник оперативной группы.
— Вы не обнаружили здесь человека с рюкзаком? — спросил его Бондаренко.
— Так точно, товарищ генерал, обнаружил.
— Он уехал с прошедшим поездом?
— Нет, он здесь.
— Пытался ли он уехать?
— Да.
— Купил ли он билет?
— Нет, к кассе он не подходил.
— Стало быть, решил ехать на чаевых… Та-ак… И почему же он все-таки не сел в поезд?
— Заметил, что мы следим за ним, товарищ генерал.
— Где же он сейчас и что делает?
— На этот вопрос, наверное, могу ответить я, — вмешался полковник Соколов. — Сейчас он… — полковник осмотрелся, — сидит вон там, в помещении буфета, и пишет.
— Так точно, товарищ генерал, сидит и что-то пишет, — с нескрываемым удивлением подтвердил начальник опергруппы.
— Разрешите, товарищ генерал? — обратился Соколов.
— Действуйте, — согласился Бондаренко.
— Капитан Русаков, идемте, — приказал полковник. Они вошли в просторное помещение буфета. В нем никого не было, лишь в дальнем углу, за столом, сидел какой-то человек и писал.
Повинуясь взгляду полковника, Русаков направился к незнакомцу.
— Гражданин, предъявите ваши документы.
Незнакомец не выказал никаких признаков испуга или удивления.
— Сию минуту… — произнес он, бросив на Русакова мимолетный взгляд и ставя свою подпись на листке блокнота. Вслед затем он встал и, вынув из кармана паспорт, протянул его капитану.
— Струнников Петр Петрович, — прочитал Русаков.
Перед Русаковым стоял плотный, выше среднего роста мужчина. На нем были ситцевая рубаха-косоворотка, легкий парусиновый пиджак и такой же, только давней носки, картуз, простые яловые сапоги, сбитые и сильно покрытые грязью и пылью. С этим нарядом резко контрастировала откормленная и холеная физиономия его обладателя.
Русаков встретился с тяжелым взглядом Струнникова: его веки, по-видимому в силу какой-то болезни низко нависшие над глазами, дрожали. Русаков отлично понял — враг все еще надеялся, что ему удастся уйти.
— Я должен задержать и обыскать вас, — сказал капитан и сделал знак сопровождавшим его солдатам.
— Это совершенно излишне, — правое веко незнакомца запрыгало и почти наполовину закрыло глаз. — Я сам намерен был обратиться к властям, да, как видите, — не успел. — И человек протянул Русакову вырванный из блокнота исписанный листок. — Сдаю вам и все снаряжение, с которым я прибыл. — Он ткнул рукой в стоявший рядом со столом большой рюкзак, за который уже взялись солдаты.
— Обыскать, — приказал капитан.
На листке блокнота было написано:
«Советским властям
Заявление
Настоящим имею заявить, что я нелегально прибыл в Советский Союз не как враг. Во время войны я попал в плен к гитлеровцам, позднее был немцами передан американской военной администрации в Западной Германии. На предложение американской разведки перебросить меня на территорию СССР, чтобы затем выполнять антисоветские задания, я согласился исключительно с целью таким путем вырваться из рук врагов моей родины и вернуться домой, к семье.
П. Струнников».
При обыске у парашютиста изъяли два пистолета, патроны к ним, приемопередаточную радиостанцию, шифр, код, фотоаппарат, набор фальшивых печатей и бланков советских учреждений и семьдесят тысяч рублей…
Задержанного отправили в Краснотал, куда еще раньше уехал генерал Бондаренко.
В Краснотале Струнникова немедленно допросили. Когда допрос приближался уже к концу, полковник Соколов, с разрешения генерала, задал задержанному несколько вопросов.
— Вы подтверждаете свои показания о цели, с которой появились на территории Советского Союза? — спросил он Струнникова.
— Конечно, — в голосе арестованного послышалась обида.
Соколов продолжал задавать вопросы:
— Где вы приземлились?
— На поляне, на Вороньем острове. Вы, наверное, знаете.
— Подумайте лучше, вспомните, где вы приземлились с вашим парашютом? — Соколов подошел к Струнникову и с нескрываемой насмешкой в упор посмотрел на него.
Тот сделал вид, что ему непонятна настойчивость полковника. Но, по-видимому, он был единственным среди присутствовавших, кому вопрос Соколова был понятен. Русаков хорошо знал своего начальника и теперь видел, что тот доволен тем, что какие-то его предположения подтвердились и что врагу не удалось провести его.
— Повторяю — я приземлился на поляне, — бесстрастно сказал Струнников.
— Допустим… Что же вы сделали потом?
— Собрал свой парашют и спрятал его под кучей валежника.
— Зачем?
Казалось, этот вопрос никогда не приходил Струнникову в голову, и Русаков снова увидел, как у него дрогнули веки: нервы сдавали.
— Очевидно, я сделал это бессознательно, — подумав, ответил Струнников.
— Допустим. Но вы уверены, что под валежником спрятали именно свой парашют?
Струнников тревожно посмотрел на полковника.
— Я был сброшен один, — ответил он наконец. — И вы это знаете.
— Допустим… Тогда, может быть, вы объясните нам, зачем вы подходили к дубу, находящемуся на некотором расстоянии от места вашего приземления?
— Я сделал это в поисках места, где можно было бы положить парашют.
— Допустим и это… Затем вы возвратились назад. Зачем вы становились на кучу валежника?
— Уверяю вас, что ни на какую кучу валежника я не становился, — ответил Струнников.
— На этот раз я вам верю: я так и думал, что это были не вы, — усмехнулся Соколов. — Но, может быть, вы нам объясните, с какой целью к дубу вы шли в одной обуви, а от дуба в другой, уже вот в этих сапогах?
— Уверяю вас, что вы ошибаетесь — я не переобувался.
— О нет, я не ошибаюсь! Вы действительно не меняли обуви, в этом я был заранее уверен. Скажите, что вы жгли там, на поляне? И где же сосуд из-под кислоты? Куда вы его девали?
Русаков отчетливо увидел, как задержанный вздрогнул и побледнел.
— Я ничего не жег и ничего не знаю, — ответил он, стремясь подавить волнение.
— Допустим… Но почему вы шли к речке задом наперед, а войдя в воду, приблизились к берегу и на кромке оставили свои следы?
— Тут вы что-то путаете, гражданин полковник. — Струнникову явно нечего было больше сказать.
— Как будто? — усмехнулся Соколов. — А почему вас отправили в такую ответственную операцию в сбитых сапогах, на одном каблуке которых отчетливо видна шляпка гвоздя?
Струнников пожал плечами:
— На гвоздь я не обратил внимания, в этих сапогах я хожу давно.
— Вы не обратили внимания! Но при чем тут вы? Ведь дело-то не в вас, а в представителях американской разведки, пославших вас именно в этих сапогах. Почему же они приказали вам надеть эти сапоги, а не другие? Вот вопрос… Ну и последний. Вы в самом начале сказали, что семья ваша живет вблизи Краснотала, что вы стремились к жене, к детям, почему же вы вместо того, чтобы направиться в город, направились в другую сторону, на станцию? Вы пытались договориться с проводником вагона, чтобы уехать без билета с московским скорым поездом. Как же так, вы страстно мечтали о родине, о доме, о семье, а прибыв, можно сказать, — домой, и прибыв очень дорогой ценой, ценой измены Родине, вдруг захотели немедленно же уехать от этого дома подальше? Объясните нам, как все эти ваши действия следует понимать?
Струнников бросил на полковника опустошенный взгляд и ничего не ответил.
Соколов обменялся взглядом с генералом Бондаренко.
— Как видите, гражданин Струнников, ваша карта бита, — сказал он жестко. — Вам ничего не остается, как рассказать обо всем откровенно и раскаяться в ваших преступлениях против Родины. А для того, чтобы вам было ясно, что иного выхода у вас нет, я расскажу вам об обстоятельствах вашего появления в районе Большого Гая. Этот район вы сами предложили своим шефам — вы из здешних жителей и хорошо знакомы с местностью, — но вам не повезло, вы попали не на поляну, как нас уверяете, а на верхушку того дуба, о котором я уже упоминал. Вы запутались в стропах и как долго оставались бы на дереве — трудно сказать, но вас выручил ваш спутник, сброшенный одновременно с вами, тот, которому посчастливилось упасть на поляну.
Русаков со смешанным чувством восхищения и изумления посмотрел на своего начальника: мысль о наличии второго диверсанта до сих пор не приходила ему в голову. Но Бондаренко, по-видимому, так же как и Соколов, был в этом вполне уверен. Так вот кого ловить в Краснотале были посланы люди!
Парашютист сидел сгорбившись, молча устремив неподвижный взгляд в пол. Он понимал, что разоблачен, что проиграл.
Соколов продолжал:
— И тут вы немедленно приступили к исполнению ваших шпионско-диверсионных обязанностей. От дерева ваш спутник уже не шел. Куда же он делся? Улетел на небо? Конечно, нет — просто он забрался вам, Струнников, на спину, и вы понесли его. Как вы понимаете, вам была отведена не очень почетная роль. Не правда ли? Но прежде чем покинуть место приземления, вам было приказано один парашют уничтожить, а другой спрятать, чтобы в случае, если ваш самолет будет засечен и начнутся поиски, был обнаружен только один парашют, который заставил бы нас поверить, что сброшен только один человек. Чей же парашют был спрятан, а чей уничтожен предусмотрительно захваченной кислотой? Ясно, что обнаруженный нами парашют принадлежит вашему спутнику, ваш же должен был в какой-то мере пострадать от ветвей дерева, и именно его-то, чтобы избежать разоблачения, и следовало сжечь. Все это совершенно ясно. Уничтожали свой парашют вы лично, Струнников, а своего спутника вы на это время поместили на кучу валежника, дабы не было заметно его следов. Но он уже наследил, и дважды: — когда шел к дубу вам на помощь и на валежнике, — он не мог стоять спокойно и повредил кору сучьев. Затем, неся на себе второго диверсанта, вы отправились к речке. Нелегкое это было путешествие, черт возьми! И тем не менее вы шли задом наперед, чтобы, в случае преследования, снова попытаться сбить нас с толку. Но одновременно вы оставляли характерный след, эту шляпку гвоздя на каблуке, а войдя в воду, постарались оставить именно этот свой след на кромке берега. Случайно? Конечно, нет. Вам, Струнников, было приказано маскироваться только наполовину, в случае же преследования увлечь нас в свою сторону и в последнюю минуту, когда вам станет предельно ясно, что провалились, преподнести нам вот это заявление, которое было для вас составлено за кордоном.
Стало быть, на то, что вам удастся благополучно скрыться, американская разведка не очень рассчитывала.
А это значит, что основной агент не вы, а ваш спутник, «агент-невидимка», которому вы помогли скрыться. Но мы найдем его, в этом вы можете не сомневаться, главное — мы теперь знаем о его появлении на территории Советского Союза.
Струнников не отвечал. Казалось, он ничего не слышал. Он был поражен и подавлен.
Глава десятая
Дезерт-Рок означает «Каменистая пустыня». Название это полностью соответствует местности, по-видимому, самому дикому и пустынному уголку во всем штате Невада. Всюду, куда хватает глаз, лежит серая каменистая почва, безжизненная, лишенная красок, изрезанная овражками да кое-где поднимающимися грядами холмов. На западе высоко в небо уходят гребни Скалистых гор. Атомный полигон в Юкка-Флэтс, на котором производилось испытание атомной бомбы, находится примерно на расстоянии сорока миль от Дезерт-Рок.
В течение многих дней перед испытанием войска и наблюдатели стекались в Дезерт-Рок поездами, автобусами, самолетами.
Гейма и Финчли, как только они вышли из вагона, направили в канцелярию временного военного лагеря. Полковник, чем-то напоминавший Бриджеса, человек лет под пятьдесят, в нескладно сидящем мундире, вскрыл переданный ему конверт и поднес к самому носу письмо Уильяма Прайса. Придирчиво озирая прибывших, он сурово спросил Гейма:
— У вас, капитан, есть, я полагаю, и другие документы, которые бы удостоверяли ваши личности?
— Да, конечно. — Гейм подал документы.
— Та-ак… — произнес полковник, тщательно просмотрев бумаги. — Добро пожаловать, капитан, в Дезерт-Рок. Но у меня к вам есть дело. — И, обратившись к Финчли, он неожиданно приказал: — Отправляйтесь, парень, в третий сектор, дежурный офицер укажет вам палатку, отведет место.
Финчли вышел. Делая соответствующие отметки в документах, полковник сказал Гейму:
— Вы, конечно, понимаете, капитан, что у нас тут… э-э… несколько особые условия… специфика секретности, так сказать.
— Да, да, еще бы. Но ведь комиссия по атомной энергии, очевидно, не допускает сюда людей непроверенных.
— Нет, что вы! — воскликнул полковник. — Сюда прибыли только те, кто прошел проверку с точки зрения возможности участия в таком сек-рет-ней-шем деле, как испытание атомной бомбы. Это проделано независимо от того, идет ли речь о генерале или простом солдате. Но, тем не менее, мы здесь вынуждены снова проверять все данные о прибывающих. Специальная служба следит, конечно, за каждым временным обитателем Дезерт-Рок, но это не снимает ответственности с военной администрации. Понимаете?
Гейм молча кивнул головой.
— Каждый офицер, — продолжал полковник, — полностью несет ответственность за две палатки с солдатами. Вам тоже придется взять на себя две палатки в третьем секторе. Кроме того, из некоторых офицеров, не вызывающих у нас абсолютно никаких сомнений, мы создали так называемые «взводы доверенных офицеров», организации негласные, примите это к сведению, капитан. И хотя вы прибыли всего за день до испытаний, я почту за свой долг включить вас в один из таких офицерских взводов, — полковник заглянул в лежащую перед ним конторскую книгу, — именно в сорок шестой взвод майора Кросби. Вы найдете его в третьем секторе.
Гейм распрощался с полковником и отправился разыскивать майора Кросби, оказавшегося пожилым артиллерийским офицером. Майор без видимого удовольствия поделился с Геймом соображениями по поводу того, как, по мнению начальства, следовало бы организовать подслушивание и слежку за подчиненными им обитателями палаток, но при этом не мог не признать, что Гейм прибыл слишком поздно для того, чтобы успеть что-либо предпринять.
— Все же я занесу вас в списки своего взвода доверенных. Вы будете восемнадцатым по счету.
От Кросби Гейм узнал, что на демонстрацию взрыва приглашены люди самых различных военных профессий.
Так, «взвод доверенных» по третьему сектору состоит из нескольких офицеров, работающих в области атомной энергии на заводах Прайса, которые еще не видели производимую ими атомную бомбу в действии, офицера-химика, офицера инженерных войск, лейтенантов авиации и военно-морского флота.
Гейм отправился было знакомиться с лагерем, но уже вскоре ему пришлось от этой затеи отказаться: военная полиция, специальные патрули и какие-то офицеры, по-видимому из «взводов доверенных», то и дело останавливали его, проверяли документы и с нескрываемым подозрением осматривали с ног до головы. Он возвратился в свою палатку и лег спать.
На другое утро Гейму все же удалось уединиться со своим помощником.
— Ты знаешь, зачем всех нас собрали сюда? — обратился к нему Финчли.
— Показать атомную бомбу в действии и вселить в нас веру в ее мощь, — иронически ответил Гейм.
— Как бы не так, — зло прошептал бортмеханик. — Вселить веру — это только одна из нескольких задач. Но главное не в этом… Во время испытаний в атолле Бикини, как ты знаешь, использовались для опытов морские свинки, козы, овцы. Ну, а на этот раз, кроме морских свинок, будем мы с тобой. Поведение солдата в условиях атомной войны, изменения в его психике — вот что интересует наших генералов. Поняли, капитан? И затем уже чисто военная тренировка, в первую очередь маневры по занятию вражеской территории, подвергшейся атомной бомбардировке, немедленно после взрыва.
Финчли думал о том же, о чем думал и Гейм. Капитану приятно было это отметить. Они понимали друг друга с полуслова.
Вскоре Гейма вызвали в управление коменданта лагеря. Тут он застал довольно много офицеров из «взводов доверенных». Знакомый Гейму полковник обратился к собравшимся: