«Вот так женское естество стремится избежать одиночества, – потянуло Надежду на философию. – Мужчина мелок и жалок, но без него женщина не чувствует себя женщиной. Женщина без мужчины – как лодка без весел, как муха без крыльев, как машина без колес…»
– Девушка, – оборвал ее философские потуги веселый басок. – Скучаете?
Худощавый русоволосый парень, явно моложе, с ярко выраженным хорошим настроением, серыми глазами и суперменской ямочкой на подбородке, доброжелательно улыбался где-то с высоты метр восемьдесят.
«…влюблюсь, буду бегать за ним, как кошка, потом он найдет другую. Возможно, мы перед этим даже успеем пожениться, а то и ребеночка смастерить. Наглый, самоуверенный красавчик. Фигура, морда… имеет право. А я – нет. Не имею. Я должна буду благодарить судьбу за то, что мне обломилось такое сокровище… Вообще хоть что-то обломилось, ибо не по Хуану сомбреро…» – пронеслось у нее в голове.
Совершенно неожиданно для себя Надежда зашипела, как гюрза, которой уверенно встали на хвост заскорузлым солдатским ботинком:
– А что? Желаете развеять мою тоску? Спляшете? Или, может, споете что-нибудь жизнеутверждающее? Исчезните!
– Да без проблем, – озадаченно пробормотал опешивший парень и действительно исчез, смешавшись с толпой на остановке.
– Дура! – обреченно простонала Надежда.
– Да уж, – подтвердила бабка-частушечница, отравив окружающую среду едким алкогольным запахом. – Хороший мужик дается раз в жизни и в самый неподходящий момент.
– Только на нем не написано, что он хороший, – наставительно встряла в дискуссию полная брюнетка. – А он про себя наврет с три короба, как коробейник про китайские фонарики. Все плюсы – на словах, инструкция – иероглифами, батарейки в комплект не входят! Поверишь, купишься, приволочешь в дупло, а они не работают. – И брюнетка с отвращением оглянулась на печального дядьку, прислоненного к столбу. Дядька олицетворял собой безграничное отчаяние: брови домиком, нос картошкой и понуро обвислые усы, обтекающие исполненные обиды оттопыренные губы. Видимо, он тоже слишком поздно ознакомился с инструкцией к предмету обожания и теперь желал высказаться, но не мог по причине временной потери дикции. Страдалец влажными телячьими глазами проехал по Надежде и покрепче прижался щекой к столбу, пошевелив непослушными ногами.
– Стой спокойно! – рявкнула брюнетка. – А то опять в лужу брякнешься, горе луковое!
В этом ее «горе луковом» вдруг проскользнуло что-то такое, от чего стало ясно: хоть оно и горе, но его все же любят. Очень по-своему.
И тут Надя четко поняла, что не хочет быть вот такой вот теткой при вислоусом мужичонке. Вообще ни при каком не хочет. Зачем? Чтобы жалели? Чтобы ждать его пьяненького с работы? Чтобы ревновать ко всем и бояться однажды потерять? А в результате все же остаться одной, как мама.
– Ни за что! – твердо проговорила она вслух и бросилась штурмовать подъехавший троллейбус.
В этой жизни побеждают молодые и сильные. Удовлетворенно схватившись за поручень, Надя наблюдала, как тетка с шатающимся «горем луковым» тщетно пытается взгромоздиться на нижнюю ступень. Мужичонка, как балласт, тянул ее назад, безуспешно пытаясь закинуть организм в двери и безнадежно промахиваясь.
Народ веселился и давал взмокшей и злобящейся тетке советы.
Двое молодых парней, вдоволь нахихикавшись, наконец втолкнули парочку внутрь. Двери закрылись, и троллейбус тронулся. Дядька тут же повалился на рядом стоящих пассажиров, невнятно радуясь чему-то и бормоча извинения. Спутница нарочито отворачивалась и пыталась сделать вид, что «багаж» не ее. Надя видела ее злое, покрывшееся красными пятнами лицо, и ей стало невыносимо жалко эту женщину.
«Наверное, была молоденькой, хорошенькой когда-то, замуж хотела. Потом нарвалась на этого тюфяка, вцепилась, лишь бы при мужике быть, и – пожалуйста, вот он, результат. Икает и ползает под ногами».
Надежда начала увлеченно высматривать в толпе подтверждение своей правоты. Действительность порадовала с точки зрения торжества логики и огорчила в плане перспектив. Мужчины вокруг подобрались на удивление несимпатичные, с бросающимися в глаза изъянами, как то: лысые, толстые, нетрезвые, губастые, похотливо улыбающиеся, хитромордые, жалкие… Продолжать можно было до бесконечности. Идеального мужчины не существовало не только в этом троллейбусе, но и в природе вообще. У самого идеального мог оказаться дурной характер, завышенная самооценка или неконтролируемая склонность к женскому полу вообще, перетекающая в безудержное перечисление и перепробование частностей.
Неожиданно она наткнулась на внимательный взгляд давешнего русоволосого парня и смутилась. Чувство неловкости, убежденность в собственных недавних выводах относительно мужского пола и желание все же найти исключение из правил переплелись самым причудливым образом, и Надежда с вызовом уставилась на оппонента. Она даже не знала, чего хочет больше: выйти из ситуации с гордо поднятой головой, мол, не надо нам ваших прекрасных глаз и прочих прилагающихся в нагрузку достоинств, или покорно отдаться на волю судьбы, отломив свой маленький кусочек счастья.
Оппонент пожал плечами и отвернулся.
«Сама дура», – откровенно расстроилась Надя. Все же счастья хотелось.
Вопреки последней хрупкой надежде, парень следом за ней не вышел, хотя девушка протаранила набившихся в салон сограждан и протиснулась на волю через ту дверь, где он стоял.
– Подумаешь, – едва сдерживая слезы, шмыгнула она, глядя вслед удаляющемуся шансу. Шанс в виде троллейбуса игриво покачивал рогами и предостерегающе светил красными огнями габариток. Посчитав, что угрожающе-красный свет и рога можно расценивать как попытку судьбы предотвратить возможный ошибочный шаг, Надя пошагала домой.
– Ну и? – выплыла в прихожую мама в боевом настроении. Надежда напряглась. Будучи страстной поклонницей актрисы Татьяны Васильевой, мама выбрала как ориентир не только ее имидж, но и наиболее характерные роли. Войдя в образ, Татьяна Павловна основательно отравляла жизнь окружающим, а в частности – Наде. Жизнь – не кино, тут титры можно будет прочитать только на кладбище, и то, что последует после слова «конец», главного героя уже не волнует. Борьба Надюши с маминым амплуа пока успехом не увенчалась. Более того, когда маман подстриглась и перекрасилась, чтобы уже и внешне походить на великую актрису, Надя поняла, что проще сдаться, чем усложнять жизнь бессмысленной корридой.
– Да так, – она неопределенно пожала плечами, трусливо отводя глаза.
– То есть – никак, – уточнила Татьяна Павловна и понимающе хмыкнула. – Не могу сказать, что меня это удивляет или огорчает.
– Это почему это? – взвилась Надя. – Я не виновата, что вокруг одни дефективные уроды, размахивающие первичными половыми признаками и считающие, что больше для счастья ничего не надо.
– О, ты была на мужском стриптизе? – оживилась маман. – Вот это уже лучше. Хватит строить из себя голубую кровь. В нашем роду дворян не имелось, так что будь просто женщиной, пользуйся мужиками без оглядки на воспитание и моральные принципы. Жить надо наполненной и яркой жизнью…
– Я не была на стриптизе, – перебила ее Надя. Мама явно собиралась поссориться, доказывая, что дочь живет неправильно.
– Интересно, – кивнула Татьяна Павловна. – А где же и чем они размахивали? Да на таком-то морозе. Судя по введению, вечер удался, а судя по твоей перевернутой физиономии – сатисфакции от мероприятия ты не получила.
– Мама, хватит…
– Ясненько, – продолжала глумиться мама. – Сатисфакция от слова «фак». Какие твои годы. Лучше уж никого не приводить, чем привести какое-нибудь недоразумение, которое потом начнет размножаться на нашей жилплощади.
– Мама!
– Я двадцать шесть лет мама. Можешь не напоминать. Склероза у меня пока еще нет.
– Я рада, – процедила Надя сквозь зубы, примериваясь, как бы половчее проскользнуть в ванную.
– А уж я-то как рада. Чем нам сегодня мужичье не угодило? Уж поделись опытом, а то у старушки-мамы нет возможности набираться ума-разума самостоятельно.
– Их интересует одно…
– Какая неожиданность. – Мама, как обычно, не давала договорить, демонстрируя проницательность и интеллектуальное превосходство над дурищей-дочкой. – Вот сюрприз-то. Это до тебя только сегодня дошло? Запомни, деточка: мужчина интересуется тем, чем ты его сама в состоянии заинтересовать. То есть сначала у них у всех один интерес, а потом все зависит от того, насколько у тебя хватит ума и интуиции.
– У меня с умом все в порядке! – взвизгнула Надя. У мамы снова получилось вывести ее из себя. Можно, конечно, сказать ей, что оттого и одна, что больно умная, но это запрещенный прием. Жест бессилия и признания собственного поражения. «Сам дурак» говорят только в тех случаях, когда сказать больше нечего. Следом за запрещенными приемами по логике следует моральная капитуляция краткосрочного победителя.
– И это не может не радовать, – степенно кивнула Татьяна Павловна.
Что еще может вывести из себя больше, чем спокойствие оппонента?
– Такое чувство, что вокруг все умные, а я одна – недоразвитая идиотка! – рявкнула Надежда, ринулась в ванную и там от души наплакалась. Но легче не стало. Более того, русоволосый парень из троллейбуса навязчиво заполнял мысли и чувства, мешая независимому от мужиков существованию. Надя с ужасом прислушалась к внутренним ощущениям. И несколько раз повторила про себя:
– Только не это. Любви с первого взгляда нет. Только полная дура может влюбиться в смазливую мордашку, не зная человека. Только полная дура…
– Конечно, дура. И не жди, что я буду тебя утешать. Таких дур, милая моя, миллионы, а то и миллиарды по планете бегают. Причем каждая, называя себя дурой, уверена, что это не так. Чистое кокетство и нежелание смотреть правде в глаза. Выбрось это из головы, пока не поздно. Поверь моему опыту, так будет лучше для всех, и для тебя в первую очередь.
Уж что-что, а опыта у Виктории Красовской, с которой имела честь беседовать этим сумрачным утром Надюша, хватило бы на целую роту барышень. Вика была старше почти на двадцать лет и имела в анамнезе двух давным-давно брошенных мужей. Первый супруг трактовался как ошибка молодости и результат гормонального сдвига. Второй оставил после себя сына и отбыл на ПМЖ в далекий штат Техас. Вика презрительно называла его ковбоем и демонстративно радовалась, что вовремя успела бросить столь никчемное создание. На самом деле было неизвестно, кто кого бросил первым, но Виктория категорически настаивала, что от настоящей женщины никто не уходит. А она была самой настоящей женщиной. Третий муж, Андрей, удержавшийся рядом дольше других, был тих, покорен и за свою покорность нещадно критикуем. Тем не менее от него Вика уходить не собиралась.
– Я – современная женщина и умею делать выводы, – объясняла она изумленной Надюше после очередной порции моральных помоев, вылитых на супруга. – Мне пятый десяток, я регулярно закрашиваю седину, имею зад далеко не модельного размера, морду не первой свежести и сына балбеса. И куда я со всем этим богатством попрусь от Андрюхиного налаженного бизнеса? То есть я бы и ушла, но вариантов нет, а уходить просто так – какой смысл? В каждом поступке, даже самом нелогичном, должна быть логика.
Викина логика была чересчур замысловатой, и Надя далеко не всегда ее понимала, но признаться стеснялась. На ее взгляд, независимая женщина должна быть независима во всем, а деньги не аргумент, чтобы жить с нелюбимым мужчиной. Другое дело, что нелюбимым Андрея никто не называл, поэтому взаимоотношения подруги и ее мужа оставались для Надюши тайной за семью печатями.
– Ты, Иванцова, вот что… – Вика задумчиво помолчала на том конце провода и резюмировала: – Переключись на кого-нибудь другого.
– Вик, на кого? Да они все уроды! Мне вообще никто не нужен! И этот смазливый красавчик тоже!
– Разумеется, – вздохнула подруга. – Я так и поняла. Это уже диагноз. Именно потому, что он тебе не нужен, ты и расписывала его битых полчаса. Дело дрянь.
– Дрянь, – тут же согласилась Надя. – Слушай, как думаешь, если я подежурю на остановке, есть шанс попробовать еще раз?
– Попробовать что?
– Ну… познакомиться.
– Надюха, я тебе, конечно, соболезную, но ты же взрослая тетка. Задави змею в зародыше, думай о чем-нибудь другом.
– Он не змея, – нахохлилась Надя, немедленно обидевшись на некорректное сравнение.
– С прискорбием вам сообщаю, что вы, девушка, лечению не поддаетесь. Клин клином вышибают. Померзни, подожди, даже при встрече попробуй схватить его за рукав и проволочься некоторое время следом, бегло перечисляя свои неоспоримые достоинства. Возможно, он согласится с тобой переспать, и вы расстанетесь друзьями.
– Почему расстанемся? – уныло уточнила Надя. Хотя ей все было ясно. – Вика, я не хочу быть такой банальной жалкой бабой. Я не хочу навязываться.
– А что ты хочешь?
– Чтобы он сам.
– Чтобы мужик сделал сам то, чего ты от него ждешь, его надо к этому подвигу долго готовить. Неподготовленные экземпляры, как правило, неуправляемы и творят совершенно не то, на что мы рассчитываем. И даже подготовленные и выдрессированные иногда жрут своих дрессировщиков. – Вика протяжно вздохнула, видимо, вспомнив о чем-то своем.
– Как жить-то тяжело! – взвыла Надежда и пнула коробку со старыми документами, стоящую под столом.
– Это еще не тяжело. Это фигня и детские заморочки. Мое последнее слово: найди себе занятие, требующее нервов, сил и времени.
– Так я уже нашла, похоже.
– Хватит лить сопли. Втюриться в неизвестного мужика с остановки – это не ахти какое достижение. А вот плюнуть на него – это достойно уважения. Хочешь, чтобы я тебя зауважала? Докажи, что есть за что. Кстати, можешь еще с мамой посоветоваться.
Надя даже хрюкнула от возмущения, представив, как советуется с мамой.
– Что это за предсмертный хрип? – напряглась Вика. – Надеюсь, ты не собираешься рыдать?
– Не, не собираюсь. Буду думать.
– Ну-ну…
Конечно, заслуживать Викино уважение столь диким и по-женски нелогичным способом Надя не собиралась. Советоваться с мамой – тоже. Если только с целью помотать себе нервы и услышать полный разбор полетов, сводящий все к тому, что дочь – тряпка, никчемное создание и не боец. Татьяна Павловна вообще любила всех делить на бойцов и не бойцов. Она желала воспитать танк, уверенно движущийся по линии судьбы, подминая гусеницами возможные препятствия. Максимум, что пока получилось из Нади, – дамский велосипед, на котором можно было удирать от неприятностей. Тяжелой бронетехникой там и не пахло.
Как-то так сложилось, что диплом педагога и знание немецкого языка привели выпускницу педвуза в крохотную фирмочку на окраине города. Там платили чуть больше, чем в школе, мало требовали и легко давали отгулы. Надежда занимала должность секретаря при директоре и при случае всегда норовила ввернуть в разговоре, что является ассистентом генерального. Впечатление это производило только на Фингалову, которая пристроилась учителем начальных классов в ближайшую школу и вдохновенно воевала с родителями, педколлективом и личной жизнью в лице ботаника. Родители неправильно воспитывали детей, педколлектив состоял по большей части из консервативных теток, болезненно реагировавших на фингаловские выкрутасы, а ботаник, вопреки своей профессии бывший вполне интересным и крепким мужичком, не желал быть частью Анькиной личной жизни.
– Хорошо тебе, – с доброй завистью тянула Фингалова. – А мне даже на больничном не посидеть. И отпуск только летом, а я, может, в горы хочу. Альпинисткой или горнолыжницей. Нашла бы себе пару…
– Ты же не умеешь, – напоминала Надя.
– Человек не может знать, на что способен, а на что нет, пока не попробует и не убедится сам. Понимаешь? – наставительно хмурилась Фингалова. Видимо, имелось в виду, что способности определялись по количеству неповрежденных частей тела. Пара костылей – может, что-нибудь и получится, летальный исход – значит, просто надо заняться другим видом экстрима, но уже кому-нибудь другому.
Надя не понимала, но и спорить не собиралась. У нее была своя, простенькая и обыденная жизнь, слегка обезображенная невнятным чувством неудовлетворенности в достигнутых результатах.
Вика, однажды приехавшая к ней на работу, тут же вынесла вердикт:
– Резать, не дожидаясь перитонита. Ты, Иванцова, совсем сбрендила. С высшим образованием сидеть в этом сарае! Оторви зад от своего колченогого стула, кстати, могли бы хоть рабочее место оформить достойно, и ищи себя где-нибудь в другом месте. Человек живет, пока штурмует следующую ступень. Если ты считаешь, что достигла высшей ступени, то оглянись – вокруг должны быть кресты и могилки. Ибо только на кладбище можно успокоиться и перестать рвать у жизни зубами все недодаденное, так как это обусловлено физической невозможностью трепыхаться. А вообще я была о тебе лучшего мнения.
Надюшины доводы, что место тихое, надежное, без интриг, подсиживаний и домогательств со стороны начальства, Вику не убедили.
– Болото, – махнула она рукой. – Натуральное болото. И лучше б уж начальство тебя домогалось, хоть какое-то разнообразие.
– Да ты что! – перепугалась Надя, представив, как шуплый, плешивый, шестидесятилетний Арон Яковлевич ее домогается, потея от волнения и ежесекундно поправляя очки.
– Во! – Вика торжествующе заржала. – А начальство должно быть таким, чтобы тебя при мысли об интиме не перекашивало!
– Зачем? На кой леший мне такое начальство?
– Вариантов много. Интим может привести к выгодному замужеству, если, конечно, возникнет любовь, или к продвижению по карьерной лестнице. Или к увольнению с треском и, как следствие, к необходимости бороться за место под солнцем. Поверь мне: человек, выброшенный за борт, может добиться гораздо большего, чем овощ, произрастающий в тепличных условиях. Кроме того, отказ от интима может стать причиной спонтанного возникновения уважения к тебе со стороны отвергнутого босса, и в результате ты опять же либо пойдешь по карьерной лестнице, либо будешь глотать соленую водичку за бортом и грести в направлении более светлого и благоустроенного будущего.