– Так ить уже пришли, – отмахнулась Мария Ивановна разом от всех возможных вопросов и резко затормозила у одной из многочисленных дверей. – Тут они.
Это была не больничная палата, а кабинет, обстановкой и атмосферой напоминавший психотерапевтический. В глубоком кресле полулежал худощавый молодой человек. Он равнодушно задел нас ничего не выражающим взглядом и перевел его дальше, куда-то в пространство. Напротив и немного сбоку от него стояло еще одно кресло попроще. Сидящий в нем небольшой человечек в белом халате недовольно вскинулся и тихо, но резко произнес, обращаясь к Марии Ивановне:
– Я же просил не беспокоить!
– Так ить… – не найдя подходящих слов, медсестра выразительно покосилась на нас.
Некоторое время я и маленький доктор ошеломленно таращились друг на друга, наконец я выдавил:
– Здорово, Крутиков!
Чехов прекратил бороться с выданным заботливой медсестрой халатом, который ни за что не желал прикрывать сразу оба его широченных плеча, с любопытством посмотрел на Крутикова, потом на меня. Не дождавшись поддержки с моей стороны, вцепился маленькими глазками в психиатра и деловито сказал:
– А, доктор, наконец-то мы встретились! Хотя, признаюсь, увидеть вас здесь не ожидал.
Крутиков спокойно выдержал его пронзительно-профессиональный взгляд, посмотрел вопросительно на сгорающую от любопытства Марию Ивановну.
– Товарищи из органов, – услужливо шепнула та, захлебываясь от счастья.
– Ах, вот как, – снисходительно проронил Крутиков.
Чехов крякнул, обнял медсестру за костлявые плечи и начал настойчиво подталкивать ее к двери, быстро шепча что-то на ухо. Медсестра, сосредоточенно кивая, послушно вышла за порог, но там неожиданно встрепенулась.
– Так нет же, – жизнерадостно заявила она во весь голос, – имя у больного теперича имеется! И фамилия тоже! Попов Игорь Геннадьевич.
Чехов развернул медсестру лицом к себе, сурово поинтересовался:
– Откуда информация?
– Тетка его нашлась, – торопливо пояснила медсестра, непроизвольно вытягиваясь по стойке «смирно». – Вчерась приехала, под вечер уже. Из-под этого, как его… Воронежа!
– Где тетка?
– В магазин побежала, за фруктами, – разочарованно сообщила Мария Ивановна, выражая крайнюю расстроенность тем, что не может предъявить недисциплинированную тетку полковнику сию минуту.
– Понятно. Мария Ивановна, – торжественно сказал Чехов, – благодарю за своевременно предоставленную информацию!
Медсестра просияла. Я ожидал, что она сейчас рявкнет что-то типа «Служу Советскому Союзу!», но старушка только коротко и многозначительно сказала:
– Всегда!
Потом проронила, адресуясь к остальным, то есть к нам, сирым:
– До свидания! – Признательно посмотрела на полковника. – Если понадоблюсь…
И строевым шагом удалилась.
– Старая закалка! – восхитился Чехов, плотно прикрывая дверь. – Ну-с, господа, на чем мы остановились?
Минут пятнадцать спустя полковник вызвал меня в коридор на совещание. Дверь в кабинет он предусмотрительно оставил открытой, чтобы Крутиков ни на миг не оставался без присмотра.
– Что скажешь, док?
– Да что тут говорить, по-моему, все ясно как солнечный денек. То, что он, – я мотнул головой в сторону терпеливо ожидавшего своей участи Крутикова, – наведывается сюда полулегально, вполне можно понять: неизвестно, как на это посмотрит руководство, это во-первых. А во-вторых, неизвестно, с кем можно поделиться информацией, а с кем нет. Колобок же сказал, что сразу понял – случай необычный. Думаю, его еще вело естественное желание профессионала во всем разобраться самому, а потом уже порисоваться перед коллегами. Вывод: считаю, Колобку можно довериться.
– Считаешь? – Чехов задумчиво посмотрел на непривычно смирного Колобка.
– Можешь уличить меня в субъективизме, но мне Колобок нравится. И потом, есть у нас другой выход?
– Резонно, – Чехов потеребил белоснежный рукав халата. – Ладно, решено. Доверяем. Но в меру. Не забывай за ним присматривать. И это, насчет «уличить» – попрошу выражаться нормальным языком.
– В смысле доступным? – невинно уточнил я.
– На что это ты намекаешь? – Чехов посверлил меня своим знаменитым взглядом. – Смотри у меня. Владимир Николаевич! – радушно обратился он к Колобку.
Надо отдать должное Крутикову, с места он не вскочил, подобострастия или иных приятных полковнику чувств не высказал.
– Да? – вежливо отозвался он, с достоинством выпрямляясь в кресле.
Чехов слегка удивился, но подошел к строптивому Крутикову сам.
– Поступило предложение покинуть сей гостеприимный дом и заняться делами. Вы с нами?
Я незаметно кивнул в ответ на вопросительный взгляд Колобка и, лучезарно улыбнувшись, поспешил внести свою лепту в привлечение психиатра на нашу сторону:
– Поехали, тезка, есть кое-что более интересное, чем это растение, – я кивком указал на получеловека в кресле. Одна мысль о том, что Колесова ждет подобное будущее, бросала меня в дрожь.
В это время собрат Мишки по несчастью, до сих пор не проронивший ни слова и проявлявший абсолютное равнодушие к происходящему, резко сказал:
– Пить!
Слово вышло у него несколько невнятно, потому что мышцы лица при этом почти не пошевелились. Я от неожиданности подпрыгнул, а Чехов уронил многострадальный халат.
– Это он сообщает, что хочет в туалет. Одно из немногих достижений, к которым мы пришли за три месяца – чтобы он не пристраивался где попало. – Колобок криво усмехнулся. – Уж не знаю, почему именно это слово ассоциируется у него с данным процессом.
– Может, это сокращенное от «писать»? – высказал предположение Чехов.
– А черт его знает, – Колобок выглянул в коридор и громко позвал: – Костя!
Соседняя дверь хлопнула, и на пороге возник санитар, дюжей фигуре и нагло-равнодушной физиономии которого позавидовали бы даже Вадик со Славиком.
– Пациент желает в уборную, – сообщил ему Колобок. – После процедуры – в палату.
Костя широко улыбнулся, сгреб в охапку равнодушного Попова и полувынес, полувывел его из кабинета.
– Тетку ждать будем? – Чехов озабоченно посмотрел на часы. – Что-то загуляла она по магазинам.
– А на фига нам тетка? – поинтересовался я. – Мы и так все знаем. А чего не знаем, Володя расскажет, да?
– Да, – неохотно согласился Колобок, которого, судя по всему, все еще грызли сомнения относительно своего статуса в нашей колоритной компании. – С теткой Попова я, разумеется, пообщался.
– Как она, кстати, нашлась? – полюбопытствовал я уже в машине.
– Да тут репортаж был по поводу юбилея больницы. Новое оборудование показывали, счастливых пациентов. Соседка увидела, прибежала к тетке. Там, кричит, твоего Игорька показывают. Тетка поначалу не поверила – Игорек-то уже с год как пропал. А соседка, знай, свое твердит: «Что же я, Игорька не признаю? Он же с моим внучком дружил!» Телевизор включает: «Вот, сама смотри». Ну, тетка стряпню бросила да к телевизору. Игорька, правда, больше не показали, но психиатрическая больница произвела на тетку большое впечатление. Оказывается, она уже который год склонялась к мысли, что у племяша не все в порядке с мозгами – жениться он никак не хотел, утверждал, что свобода дороже. Тетка предположила, что крыша у Игорька вполне могла съехать окончательно, а кроме нее, у племяша никого не было…
– Постой-ка, – внезапно меня осенило, – ты говоришь, у Попова, кроме тетки, никого. Колесов тоже не женат, а из всех родственников у него только мать, да и та все больше в санаториях живет.
– Не при делах, значит, – Чехов одобрительно посмотрел на меня. – Верно мыслишь. Оба молодые, одинокие, крепкие… Чем Попов занимался, известно?
– Контрактником был. Из армии уволился, наведался к тетке и подался в Москву. Там, кажется, бизнесом занялся. А через несколько месяцев пропал, – пробормотал Колобок, усиленно размышляя о чем-то своем. – Точно, третий ведь тоже… – он тут же осекся.
– Что третий? – быстро спросил Чехов. Услышанное его так заинтересовало, что автомобиль круто вильнул в сторону. Сзади и сбоку возмущенно засигналили.
Крутиков вцепился обеими руками в спинку переднего сиденья, смущенно произнес:
– Да это я так… Нет, ничего.
Но полковник уже вцепился в него мертвой хваткой бультерьера и отпускать был не намерен.
– Так что третий? – медовым голосом повторил он, шаря взглядом вдоль дороги. – Сейчас куда-нибудь припаркуемся.
– Не надо парковаться, – попросил Колобок. – Я на работу опоздаю.
– Это не самое худшее, что может с тобой произойти, – изрек я, потирая ушибленную во время виража голову. – Крутиков, ты, это, завязывай тут… гм… крутить. Выкладывай свои тайны.
Колобок обреченно вздохнул.
– В общем, месяца два назад к нам в клинику поступил человек. Коллега привез. А привез именно в клинику, потому как с трудом, но вспомнил, что именно у нас человек этот месяцем раньше нервишки подлечивал.
– А почему вспомнил с трудом? У него что, тоже с памятью того? Нет, ребята, я все-таки припаркуюсь. Не боись, Вован, успеешь ты к своим психическим бедолагам, это я тебе гарантирую.
Приободренный столь дружеской формой обращения – двуличие Чехова в полной мере он познать еще не успел, даром что психиатр, – Колобок воодушевленно продолжил:
– С памятью у него, думаю, все в порядке, только пьян он был в стельку. Успешно провернул какое-то дельце, на радостях насосался под завязку, а вместо того, чтобы тачку поймать да спокойно до дома доехать, решил прогуляться малость. Но заблудился – пешком-то по городу ходить не привык. Забрел на какую-то железнодорожную станцию, какую именно, он потом вспомнить не смог. Смотрит – на рельсах мужик сидит. Ну а дальше примерно как с твоим приятелем. Мужик худющий и молчит все время. Но у него шрам характерный на лице оказался, по которому этот самый коллега его и опознал. На дорогу приятеля выволок, поймал тачку и – к нам. А там скандал устроил, потребовал самого крутого специалиста в соответствующей области, потому что у его приятеля, как он выразился, «крыша задымилась» – своих не признает.
– Блатной, что ли? – поинтересовался Чехов. Он уже остановился у обочины и теперь внимательно слушал рассказ Колобка, поводя ушами, как та лошадь, которую мне не так давно удалось увидеть первый раз в жизни с близкого расстояния, а потому разглядывал я ее во все глаза и запомнил надолго. Лошадь была восхитительной гнедой масти, с белыми «чулочками» на всех четырех ногах.
– Не знаю. Он вообще о работе предпочитал помалкивать, сказал только, что они коллеги. Заплатил он за несколько дней вперед, поэтому особенно его никто и не допрашивал. Я как раз дежурил…
– Везет тебе на такие случаи, – заметил я вскользь.
– Это точно, – согласился Колобок не без гордости. – В милицию, понятно, сообщать не стали – особых оснований не было. Да и кому охота лишний раз с этими… – Колобок прикусил язык, опасливо покосился на невозмутимого Чехова и вернулся к нейтральной теме. – Я до утра с ним провозился… Любопытнейший случай!
– Ты, тезка, не отвлекайся, – попросил я, в корне пресекая его попытку прочесть нам неминуемую лекцию по клинической психиатрии, – у тебя, друг мой, таких случаев уже три.
– Прямо эпидемия какая-то на нетипичные амнезии… – сказал Чехов, тщательно выговаривая явно новое для него словосочетание. – А этот третий действительно лечился в вашей клинике?
– Да, – с видимой неохотой подтвердил Колобок, внезапно потерявший к разговору всякий интерес. – Им Тарас занимался.
– Это еще кто?
– Коллега мой, Тарасов Эдуард Григорьевич.
– А, это такой мордастый, на бульдога похож? – припомнил я.
– Он самый.
– Не больница, а прямо малина какая-то, – изумился Чехов. – Кликухи у всех…
– Почему это у всех? – обиделся я. – У меня, например, нету.
Колобок покосился на меня с добродушной ухмылкой, не опровергая, но и не торопясь подтвердить услышанное.
– Дальше, – потребовал Чехов.
– А что дальше? Утром заявился Тарасов, отобрал у меня пациента и нахально посоветовал уделять больше времени своим больным. А через неделю сказал, что приехали родственники и забрали его в деревню. Только я внимательно просмотрел все касающиеся его бумаги и не заметил там ни единого упоминания о каких-либо родственниках.
– Может, коллега родным сообщил?
– Возможно. – Колобок пожал плечами. – Ребята, мне на работу надо.
Чехов запустил двигатель, но тут же его выключил.
– Слушай, Вова, – мы с Колобком одновременно повернулись. Чехов хмыкнул: – Вообще-то клички не так уж плохо, каждый отзывается на свое, только за ним закрепленное имя.
– Слушай, Чехов, – пригрозил я, – будешь выдрючиваться, мы тебя тоже как-нибудь обзовем, позабористее.
– Понял, не дурак. Я что спросить хотел. А этот Попов, случайно, в вашей клинике не лечился?
– Мне откуда знать? – как-то неестественно зевнул Колобок. – Мне только сегодня сообщили, что он Попов.
– А ты, дорогой, узнай, – душевно сказал Чехов. – Сегодня же и узнай.
– Точно! – меня аж в дрожь бросило. – Представляете, в нашем психиатрическом орудует шайка злых психиатров, которые методично, одного за другим, выводят из строя лучших людей державы!
– Ну уж и лучших, – усомнился полковник. – Меня почему-то не тронули.
Я не рискнул обсуждать его достоинства, только злорадно заметил:
– Да? А разве следить за тобой уже не начали?
– Ребята, мне бы на работу…
– Да погоди ты, – отмахнулся Чехов. – Не, не катит. Твоя теория ни к черту не годится. Да и не тянут твои коллеги крутые дела проворачивать.
У меня отвисла челюсть. Полковник что, за хлопотами окончательно чувства юмора лишился?
Чехов между тем завел двигатель и уже без сюрпризов погнал к клинике. Колобок моментально повеселел.
– А что же ты про своего приятеля ничего не спрашиваешь?
– Не люблю плохие новости выслушивать, – отозвался я уныло. – А после того как сегодня на этот «фикус» насмотрелся…
– Ты имеешь в виду Попова? Так вот, – Колобка прямо-таки раздуло от гордости, – дела Колесова по сравнению с «фикусом», как ты изволил выразиться, не так уж плохи. Он уже некоторые слова усвоил.
– Но эта «лиана» тоже разговаривает, – заметил я без особого воодушевления.
– У Попова всего-навсего удалось выработать условный рефлекс. А то, что он при этом еще и слова говорит, так это только благодаря естественному для человека устройству голосового аппарата. Лабораторная крыса тоже бы говорила, если бы могла. А у Колесова проблески интеллекта проскальзывают. Пока слабые, но проскальзывают. Он даже на меня уже реагирует и на телевизор. На телевизор, правда, чаще.
– То есть ты хочешь сказать, Мишку не обязательно ждет растительное будущее?
Колобок уже важно открыл рот, но тут в разговор встрял Чехов.
– Док, – деловито сказал он, вероятно, даже не обратив внимания, что прервал столь интересную беседу, – давай-ка сориентируемся по поводу дальнейших действий.
– Легко. Но чуть попозже, если не возражаешь. – Я снова развернулся к тезке, с нетерпением ожидая ответа на заданный вопрос.
– Нет, сейчас, – уперся Чехов. – Уже почти приехали. Давай Ко… Крутикова выгрузим, дальше своим ходом отправимся. А тачку на Тверской бросим. Завтра за ней вернемся.
– Давай, – я пожал плечами, искренне недоумевая, почему этот простой вопрос необходимо было решать именно сейчас.
– Прибыли, – сообщил полковник. – Ты уж извини, я к самим воротам подъезжать не буду.
– Ничего страшного, – благодушно успокоил его Колобок. – Тебя завтра ждать, Володя?
– Обязательно, – пообещал я. – Только ты, это, тезка, меня сегодня не видел.
– Да я тебя вообще уже дня три не вижу, если не больше, – воскликнул Колобок, выкатываясь из машины.
– Ну, – я мрачно уставился на Чехова, – пошли, раз уж так настаиваешь.
– Куда это? – изумился полковник.
– То есть как это куда? Ты же сам сказал: машину бросим, а сами…
– Разве? Ничего подобного!
– Ах так?! Какого черта было тогда комедию ломать? И вообще, шел бы ты! Хотя нет, ты лучше оставайся, а я пойду. Я есть хочу!
– О! Это мысль. – Полковник уцепил меня за рукав и водворил на место, с которого я было уже вскочил, ведомый чувством праведного негодования и немножко – чувством голода. – Захлопни дверцу и пошарь там под ногами, будь другом.
– Буду. Но с условием, – я вытянул из-под сиденья тяжелый пакет, сунул его полковнику, – если ты перестанешь морочить мне голову и вести себя как последняя скотина.
– Что? А, да, конечно, – пробормотал Чехов, едва ли расслышав мои слова. – Ну-ка, посмотрим, что нам Ларочка приготовила…
Он запустил руку в пакет, который я то и дело пинал во время поездки по городу, – очень уж он мешался под ногами, – и выудил пакетик поменьше, доверху набитый кусками жареной курицы, салфетки, термос, пластиковые стаканчики. Когда очередь дошла до яиц, также аккуратно уложенных в пакет, Чехов расхохотался:
– Яйца вареные отбивные, – провозгласил он. – Куриные.
– Предупреждать надо, – проворчал я. – Этот деликатес можешь оставить себе, а мне курочку передай, пожалуйста.
Следующие полчаса мы почти не разговаривали, перемещая содержимое пакета в желудки, и лишь изредка обменивались короткими замечаниями, суть которых сводилась к восхвалению кулинарных и иных достоинств Ларочки.
Наконец я понял, что больше не в состоянии запихнуть в себя ни кусочка. Со словами «кажется, я наелся» я откинул спинку сиденья и блаженно вытянулся, найдя в себе силы лишь для того, чтобы пробормотать:
– Только не говори, что мы сейчас же, немедленно должны куда-то мчаться. Все ресурсы моего растущего организма сосредоточены в районе желудка.
– Не скажу, – хохотнул Чехов. – Можешь даже немного вздремнуть. Откровенно говоря, не знаю, когда мы двинемся с места, но интуиция мне подсказывает, что короткий послеобеденный сон тебе обеспечен.