Я посмотрела на нее с той же убийственной злобой, что и на Сиэя.
— С чего бы это? — процедила я, тщательно выговаривая каждое слово. — С чего бы мне выдавать вас — ему?
Чжаккарн быстро взглянула на Сиэя. Тот улыбнулся — правда, как-то безрадостно.
— А я говорил ей, что ты так и скажешь. Ты, Йейнэ, можешь не верить мне, но я всегда был на твоей стороне.
Я ничего не ответила. Чжаккарн все еще мерила меня свирепым взглядом, и я не собиралась отводить глаз. А смысла мериться силой нет. Если я прикажу, она все мне расскажет. И я навсегда потеряю ее доверие. Мой мир рухнул и лежал в руинах, но другого способа узнать правду не было.
— Моя мать продала меня вам, — проговорила я, обращаясь в основном к Чжаккарн. — Конечно, она пребывала во власти отчаяния, и, возможно, я бы на ее месте сделала то же самое. Но все равно — она меня продала. И сейчас я совершенно не расположена к Арамери. А вы и вам подобные — боги. И меня совсем не удивляет, что вы играете смертными жизнями, как фишками в игре никким. Но люди склонны вести себя приличнее.
— Вы созданы по нашему образу, — холодно ответила она.
Ах, какая своевременная ремарка. Аж противно.
Ну что ж. Как говорится, есть время сражаться — и время отступать. Во мне живет душа Энефы. Это все меняет. Теперь Арамери — точно мои враги. Потому что Энефа — враг Итемпаса, а Арамери — его слуги. Но это не делает из Энефадэ моих безусловных союзников. Я же, в конце-то концов, не Энефа.
Сиэй вздохнул, прерывая тягостное молчание.
— Тебе нужно поесть, — сказал он.
И вышел из спальни, и я услышала, как открылась и закрылась входная дверь.
Я проспала три дня подряд, не меньше. Да, я тут только что злобно орала, что сейчас встану и уйду, но орала я больше для порядку. Руки у меня тряслись, да и ноги не особо держали. Я посмотрела на жалко дрожащую руку и с неудовольствием подумала, что раз уж Энефадэ умудрились подсадить мне божественную душу, могли бы и озаботиться телом покрепче. А то смотреть противно.
— Сиэй любит тебя, — вдруг сказала Чжаккарн.
Я положила руку на кровать — так она меньше дрожала.
— Я знаю.
— Нет, не знаешь.
Чжаккарн проговорила это таким резким тоном, что я вздрогнула и посмотрела на нее. Она стояла злая-презлая. Не из-за союза, который я отказалась заключать. Она злилась на то, как я обошлась с Сиэем.
— А ты бы что сделала на моем месте? — мрачно отозвалась я. — Если бы тебя окружали сплошные загадки, а твоя жизнь зависела от отгадок?
— Я бы поступила как ты.
А вот это уже интересно!
— Я бы изо всех сил пыталась выжать из окружающих как можно больше сведений, и плевать мне было бы на их чувства и желания. Но я — не мать, по которой Сиэй так долго тосковал.
Так. И до каких пор они меня собираются сравнивать с этой своей богиней?! Ну уж нет, благодарю покорно!
— Я ему тоже не мама, знаете ли! — разозлилась я.
— А Сиэй знает! Но все равно тебя любит! — Чжаккарн горько вздохнула. — Он же ребенок…
— Ребенок? Да он старше тебя!
— Возраст тут ни при чем. Дело в природе, в сущности. Сиэй избрал путь детства. И идет по нему. Это трудная дорога, между прочим.
Еще бы. И ребеночек трудный, ничего не скажешь. Нет, мне их никогда не понять. Похоже, душа Энефы никак не способствовала более глубокому проникновению в тайны божественной природы.
— Так что вам от меня нужно? — резко спросила я.
Я устала — хотя, возможно, просто проголодалась.
— Мне что, прижать его к груди, когда он вернется? Покачать на ручках? Сказать — все будет хорошо, малыш? Может, мне и тебе спеть колыбельную и все такое?
— Не обижай его больше, — веско ответила Чжаккарн и исчезла.
Я долго смотрела на место, где она только что стояла. И все еще таращилась на него, когда вернулся Сиэй — с целым блюдом еды. Он осторожно поставил его передо мной.
— Слуги здесь привыкли не задавать лишних вопросов, — непонятно пояснил Сиэй. — Меньше вопросов — меньше проблем. Поэтому Теврил не знал, что ты болела. А тут я возьми и появись. Я же за едой для тебя ходил… в общем, он сейчас с твоих слуг шкуру спустит, ох…
А на блюде — о, на блюде лежали всевозможные даррские деликатесы. Маашевые лепешки. Рыба, запеченная в листьях каллены. На гарнир — обжаренные золотистые перчики. Целая чашка соуса из серри — к тоненьким, зажаренным до хрусткости полосочкам мяса. В Дарре так готовили некоторые виды ленивцев, но это, похоже, говядина. А еще — какая красота! — целый запеченный гран-банан. Мой любимый десерт, хотя как Теврил про это прознал, ума не приложу.
Я цапнула рыбный рулетик, и руки мои задрожали — не только от голода, но и от жадности.
— Декарта и не думает, что ты способна победить в состязании наследников, — тихо сказал Сиэй. — Он не из-за этого велел тебе сюда приехать. Он хочет, чтобы ты выбрала между Реладом и Симиной.
Я припомнила подслушанный в зимнем саду разговор. Что там Симина говорила Реладу насчет меня? Видно, именно это она и имела в виду — я здесь не для того, чтобы состязаться с ними, а для того, чтобы из них выбирать.
— У Арамери есть определенный ритуал передачи власти. Чтобы стать главой семьи, наследник должен перенести главную сигилу — которую сейчас носит Декарта — на свой лоб. Главная сигила потому и главная, что дает власть — абсолютную. Над нами. Над остальными членами семьи. И над миром.
— Остальными членами семьи?
Они на это уже намекали — когда поставили мне на лоб какой-то собственный знак, мешавший сигиле Арамери действовать как положено.
— Так вот оно что. Значит, именно для этого сигилы родства и нужны. С их помощью Декарта читает наши мысли? А если кто-то отказывается повиноваться, сигила выжигает ему мозги?
— Нет, что ты, это было бы слишком. Хотя, конечно, пара защитных заклинаний в сигилах для чистокровных имеется. Типа от наемных убийц они охраняют и все такое. Но в общем и в целом они просто заставляют члена семьи хранить верность. Помеченный знаком Арамери человек не сможет действовать не в интересах главы семейства. Если бы не это, Симина бы уже давно свергла или даже убила Декарту.
Рыбный рулетик пах невообразимо аппетитно. Я откусила — крохотный кусочек. И заставила себя тщательно прожевать его. А сама все думала, думала над словами Сиэя. Рыба была какая-то не даррская — очевидно, местная. Похожая, но на вкус не такая, как пятнистая уи, из которой обычно готовили это блюдо. Но все равно вкусно. Меня терзал дикий голод, но я прекрасно знала, что заглотить все в один присест после нескольких дней без пищи и воды будет неразумно.
— Камень Земли используется в ритуале передачи власти. Кто-то — причем обязательно из Арамери, это приказ самого Итемпаса — держит Камень и употребляет его силу для того, чтобы перенести главную сигилу.
— Значит, это должен быть Арамери… — Так-так-так, еще одна деталь головоломки встала на место. — И что же, любой Арамери во дворце может это сделать? Даже самый обычный слуга?
Сиэй медленно кивнул. Я давно заметила — если он очень сосредоточен, то не моргает. Сейчас он не моргал. Крохотный, но прокол.
— Да. Любой Арамери. Даже самый дальний родственник. На один миг этот человек становится одной из Трех.
Ну что ж, он все сказал. Одной фразой. Этот человек. На один миг.
Этот человек вспыхнет, как зажженная спичка, — естественно, ведь божественная сила во всей своей полноте ворвется в смертное тело. Яркая вспышка. Несколько мгновений ровного пламени. А потом…
— А потом этот человек умирает, — тихо сказала я.
Сиэй снова не по-детски серьезно улыбнулся:
— Да.
Ах, какие умные у меня были пращуры! Судите сами — всех родственников, вплоть до самых дальних, сгоняют во дворец. Превращают в обслугу. И получают целую толпу людей, из которой в любой момент можно выдернуть очередную жертву. Если каждый примет в себя силу Камня на единое мгновение, Арамери — чистокровные, естественно, эти не собираются собой жертвовать — долгое время смогут пользоваться божественной мощью…
— Значит, Декарта хочет, чтобы этим человеком во время ритуала стала я. Так? А почему?
— Глава клана должен быть человеком сильным. Должен быть готов пожертвовать близкими. — Сиэй пожал плечами. — Слугу обречь на смерть легко, а как насчет друга? Или, к примеру, мужа?
— Релад и Симина и не знали, что я на свете существую, когда Декарта меня сюда вызвал. Почему он выбрал меня?
— Ну, это только ему известно.
Я опять разозлилась, но в этот раз не на кого-то конкретно. Бывает, когда злишься от отчаяния и бессилия. Вот как я сейчас. Почему-то мне казалось, что уж Энефадэ точно знают все и про всех. Но нет, это было бы слишком легко…
— А почему, во имя энергий Вихря, вы решили использовать меня? — сердито вопросила я. — Зачем держать новорожденную душу Энефы под носом у людей, которые, если что, тут же ее уничтожат?
Сиэй потер нос с очень смущенным видом.
— Ну… в общем… э-э… это я предложил. Ну, знаешь: если хочешь что-то спрятать, нужно спрятать прямо под носом у человека, понимаешь? А Декарта очень любил Киннет, это все знали, и мы надеялись, что с ней-то ты точно будешь в безопасности. Мы и думать не думали, что он ее убьет — все-таки двадцать лет прошло. Нас это как-то врасплох застало…
Я заставила себя снова откусить от рулетика — на этот раз удалось добраться до начинки. Значит, смерть матери для всех оказалась неожиданностью. И все же, и все же… В глубине души — там, где боль утраты еще не притупилась и где еще полыхал гнев, — я думала: а ведь могли бы предусмотреть и это! Могли хотя бы предупредить! И предотвратить беду.
— Слушай меня внимательно. — Сиэй наклонился вперед. — Камень — это все, что осталось от тела Энефы. В тебе живет душа Энефы! И ты сможешь воспользоваться силой Камня так, как могла бы сама Энефа! Йейнэ, если Камень будет у тебя в руках, ты сможешь изменить облик мира! Ты сможешь освободить нас! Это же будет проще простого!
И он выразительно щелкнул пальцами — раз, и готово!
— Угу. А потом я умру.
Он опустил взгляд и погрустнел.
— Мы на это не закладывались. Во всяком случае, с самого начала, — пробормотал он. — Но… да. Ты умрешь.
Я доела рулет и посмотрела на еду без аппетита. Он куда-то улетучился. Зато гнев — медленно, но верно нарастающий, яростный — постепенно овладевал мной. Я чувствовала себя так же, как когда убили маму, — такой же свирепой.
— И вам нужно, чтобы я в состязании наследников проиграла? — тихо спросила я.
— Ну… да.
— Что вы мне предложите взамен? Если я заключу с вами союз, какова будет ваша цена?
Он замер. А потом быстро проговорил:
— Мы защитим твою землю во время войны, которая последует за нашим освобождением. А после победы народ Дарра будет в числе избранных. Мы умеем держать слово, Йейнэ. Поверь мне.
О, я ему верила. Длящееся вечно благословение четырех богов — о да, ради этого стоило рискнуть жизнью. Дарр ждет безопасное будущее и процветание — если, конечно, мы выживем в этой войне. О да, Энефадэ умели читать в моем сердце.
И думали, что знают о нем все. И зря. Очень зря.
— Я ставлю еще одно условие, — жестко произнесла я. — Я выполню ваше желание, Сиэй. Даже ценой своей жизни. Оно того стоит — так я отомщу убийце матери. Я возьму Камень в руки и с его помощью освобожу вас. И умру. Но я умру не как покорная и униженная жертва обстоятельств!
Я смерила его свирепым взглядом:
— Нет! Я хочу выиграть это состязание!
Миленькие зеленые глазки вытаращились так, словно Сиэй впервые меня увидел.
— Йейнэ, — нерешительно начал он, — это невозможно! Декарта, Релад, Симина — они же все против! Каким образом…
— Ничего не знаю! Ты это все придумал? Да или нет? Хочешь сказать, что бог шуток и обмана не может обхитрить эту троицу?!
— Я бог обмана! А не политических интриг!
— Так вот иди и сообщи мои условия остальным, — отрезала я.
А потом взяла вилку и, хотя есть уже совсем не хотелось, мрачно подцепила перчик и не менее мрачно его сжевала.
Сиэй продолжал таращиться на меня. Потом нервно хихикнул:
— Невероятно. Да у тебя не все дома! Прямо как у Нахи! Нет, это у Нахи все дома, а у тебя не все!
Он поднялся и растерянно взъерошил шевелюру:
— Н-ну… в б-бога в душу…
Бог — божится. Очень смешно. Хотя Сиэю было не до смеха.
— Хорошо, я поговорю с ними.
Я с очень официальным видом кивнула:
— Буду ждать ответа, милорд.
Бормоча что-то не очень приятное на своем странном языке, Сиэй вызвал желтый шарик и усвистал на нем прямо через стену спальни.
Разумеется, они согласятся. Вне зависимости от того, выиграю я состязание или проиграю, они получат вожделенную свободу. Если я не передумаю. Так что они сделают все, чтобы не портить со мной отношения.
Я потянулась за следующим рулетом. Надо жевать медленно. Не спеша. Чтобы отвыкший от еды желудок не взбунтовался. Нужно как можно скорее поправиться. В ближайшее время мне понадобится вся моя сила.
15
НЕНАВИСТЬ
Я смотрю вниз — подо мной проплывает моя земля. Словно я лечу. Лечу над высокими горными хребтами, над изломанными, затянутыми туманом долинами. Редко-редко попадаются расчищенные поля. Еще реже — города и деревни. Дарр такой зеленый. Я столько стран перевидала по дороге в Небо — ведь мне пришлось проехать через весь Дальний Север и Сенм, и ни один край не мог сравниться с моим ненаглядным зеленым Дарром. Теперь я знаю почему.
*
Я снова уснула. А когда проснулась, Сиэй еще не вернулся, а вокруг стояла ночь. Я не ожидала, что Энефадэ ответят быстро. Возможно, я их рассердила: ну как же, ничтожная смертная нагло отказалась смирно плестись навстречу назначенной смерти! Я бы на их месте точно заставила бы меня помучиться ожиданием.
В дверь постучали. Пришлось открыть. В коридоре стоял — навытяжку — мальчик-слуга с очень худым лицом. Он — до боли официальным голосом — сообщил:
— Леди Йейнэ. У меня к вам послание.
Я заспанно потерла глаза и рассеянно кивнула — продолжай, мол. И он сказал:
— Ваш дед повелевает немедленно предстать перед ним.
Остатки сна слетели с меня в тот же миг.
*
Аудиенц-зал встретил меня гулкой пустотой. Только я и Декарта, никого более. Я опустилась на колени, как и в тот первый вечер, и, по обычаю, положила на пол кинжал. Как ни странно, мне даже не хотелось пустить его в ход. Да, я ненавидела деда. Но мне нужно больше, чем кровопускание, чтобы утолить жажду мести.
— Ну что ж, — прозвучал с высоты трона его голос.
Он говорил тише, чем в тот раз, — хотя, возможно, мне только почудилось.
— Как тебе понравилось во дворце? Понравилось быть Арамери? Ты уже неделю здесь… внучка.
Всего-то неделю?
— Нет, дедушка, — сказала я. — Не понравилось.
Он фыркнул:
— Зато ты лучше понимаешь нас, правда? Что ты о нас думаешь сейчас?
Вот этого вопроса я не ожидала. Я посмотрела вверх и подивилась, что ему от меня надо.
— Я думаю, — медленно, подбирая слова, выговорила я, — то же, что и перед приездом. Я думаю, что Арамери есть зло. Но теперь я думаю, что вы не только полны скверны, но еще и безумны — почти все.
Он улыбнулся, обнажив беззубые десны:
— Когда-то Киннет сказала мне то же самое. Правда, она и себя считала полной скверны и сумасшедшей.
Мне очень хотелось горячо воскликнуть, что я не верю, но пришлось сдержаться.
— Возможно, именно поэтому она и покинула дворец. Возможно, если я здесь задержусь, я стану такой же скверной и безумной, как и все вы.
— Возможно.
Он произнес это с какой-то странной нежностью. Это меня поразило. Но он смотрел на меня все так же бесстрастно. Во всяком случае, у меня не получалось понять, что он на самом деле чувствует. Слишком много морщин на лице.
Мгновения падали, и между нами росло молчание. Оно слюденисто застыло. Остекленело. И со звоном лопнуло.
— Расскажи мне, за что ты убил мою мать, — сказала я.
Улыбка исчезла с его лица.
— Я не Энефадэ, внучка. Ты не можешь приказать мне отвечать на вопросы.
Меня обдало жаром. Потом холодом. Я медленно поднялась на ноги.
— Ты любил ее. Если бы ты ненавидел ее или боялся, я бы поняла. Но ты — ее — любил.
Он кивнул:
— Я любил ее.
— Умирая, она плакала. Нам пришлось смочить веки водой, чтобы разлепить их…
— Замолчи.
В пустом зале заскакало эхо его голоса. Мерзким, глухим звуком — как тупой кинжал, который прошелся по и без того растравленному сердцу.
— И ты ведь до сих пор любишь ее, ты, старый злобный мерзкий негодяй.
Я шагнула вперед. Кинжал остался на полу. Ненадежное оружие — во всяком случае, здесь и сейчас. Я медленно пошла к высокому нетрону, на котором восседал дед. Тот подобрался — то ли испугался, то ли рассердился.
— Ты любишь и оплакиваешь ее, ты сам во всем виноват, и ты хочешь ее вернуть. Разве нет? Но если Итемпас слушает нас, если Ему есть хоть какое-то дело до порядка и праведности и до прочих штук, о которых так много говорят жрецы, тогда я молюсь, чтобы ты любил ее и дальше. Потому что тогда боль потери станет такой же острой, как и моя. И ты будешь биться в этой агонии до самой смерти, и я молю Итемпаса, чтобы ты прожил и промучился достаточно долго!
Я наклонилась и положила ладони на подлокотники его царственного кресла. С такого расстояния можно было различить цвет глаз — бледно-бледно-голубые. Выцветшие до полного бесцветия. Передо мной сидел хрупкий человечек — наверное, в молодости он был выше и крепче, но сейчас… стоит мне дунуть, и я переломаю эти тонкие старческие кости.
Но я его и пальцем не тронула. Декарта не заслуживал чего-то такого простого и понятного, как физическая боль. И быстрой смерти тоже не заслуживал.
— Как же ты меня ненавидишь, — прошептал он.
А потом, к моему ужасу и изумлению, улыбнулся. Правда, улыбка выглядела как предсмертный оскал.
— Возможно, ты все же что-то от нее унаследовала…
Я выпрямилась и велела себе — не вздумай отступить.
— Ну что ж, — вдруг сказал Декарта таким тоном, словно мы тут вели светскую беседу о погоде. — Время перейти к делу, внучка. Через семь дней, ночью четырнадцатого дня, в Небе будет устроен бал. Бал в твою честь — отпразднуем твое провозглашение наследницей. На празднике будут присутствовать самые именитые граждане. Ты хотела бы кого-то видеть? Мы можем выслать приглашение.