– Что, хотите увидеть, каков я без пижамы?
Мисс Гримбл выпрямилась и поджала рот, совсем спрятав плоские губы в складочках старческих морщин.
– Ученому с мировым именем не пристало шутить так, сэр!
– Ладно, - примирительно сказал Кинг, - лучше объясните, отчего у нас так много пыли?
– Боже мой! Где вы ее нашли?
– На полу.
– Чем терли? Платком? Или бумажкой? - мисс Гримбл выглядела настолько встревоженной, что Кинг едва не расхохотался.
– Бумажкой? Нет! Собственными подошвами.
– Вы ходили босиком? - лицо старушки изобразило неподдельный ужас. Сейчас же наденьте туфли!
– Успокойтесь, мисс Гримбл, - сказал Кинг. - Все в порядке, "Эскулап" сообщил: пульс и давление в норме, общее состояние характеризуется некоторой эйфорией…
– Это опасно? - старушка снова была на грани паники.
– Эйфория - это повышенно радостное состояние, - усмехнувшись, сказал Кинг. - Но не знаю, отчего оно у меня возникло.
– Ну как не знаете! - вдруг возразила мисс Гримбл. - Ведь сегодня такой день!
Кинг недоуменно покосился на экран - мисс Гримбл не отличалась особой чувствительностью, картины природы прежде никогда ее не волновали.
– Да, - неуверенно сказал он. - Утро прекрасное, роса, солнце…
– Роса здесь ни при чем.
– Тогда в чем же дело?
– Вы сами прекрасно знаете, сэр.
– Я знаю одно: утро такое прекрасное, что хочется петь. От этого у меня некоторая эйфория. У вас тоже, да?
– Не надо меня разыгрывать, сэр.
Кинг поморщился. Ему не хотелось отдавать это радостное ощущение легкости и простора, какое так счастливо снизошло на него с самого пробуждения, за ничтожное удовлетворение от победы в скучном и ненужном споре.
– Мисс Гримбл, я иду в бассейн, - нейтральным голосом объявил он. - А пока включите систему пылеудаления. Пыль я не люблю.
– Сэр, я приду и сама все вытру.
– Ни в коем случае!
– Но система пылеудаления не справляется с вашей комнатой. Здесь нужна обыкновенная тряпка. У вас полно книг, от них вся пыль. Теперь никто не держит книг в комнатах.
– Ничего не выйдет.
– Тогда включите экран, - потребовала мисс Гримбл. - Я посмотрю, что у вас творится. Ужасный беспорядок, должно быть.
Кинг саркастически улыбнулся.
– Если хотите знать, порядок есть частный случай беспорядка, а я привык выводить законы и поэтому частных случаев не переношу.
Это был точный ход. Все, что имело отношение к науке, вызывало у мисс Гримбл благоговейный трепет, Кинг поспешил заказать на завтрак молодую картошку с простоквашей и укропом, зеленый лук, редиску и ржаной хлеб.
– Но ваш желудок… - начала было мисс Гримбл.
– Послушайте, мисс, ведь я не лезу в ваш гардероб, почему вы позволяете себе заглядывать в мой желудок? - отшутился Кинг, но шутка не удалась. Мисс Гримбл обиженно поджала губы.
– Будет исполнено, сэр. Я свободна?
– Постойте, мисс Гримбл, постойте…
Он должен был что-то предпринять, потому что знал: если она уйдет обиженной, утро будет безнадежно испорчено.
– Вот что я хотел спросить… Где Нокс? Почему его нет в саду?
Упоминание о Ноксе было грубой ошибкой. Не далее как пять лет назад Кинг сам посоветовал садовнику не попадаться на глаза. Нокс раздражал его своим преувеличенно подобострастным видом. В порыве прекраснодушия Кинг забыл об этом, и мисс Гримбл взялась освежить его память.
– Нокс стриг траву, когда вы распахнули окно, он ушел.
– Почему? - глупо спросил Кинг.
– Потому что он не знал, что вы пожелаете его видеть, - отчеканила мисс Гримбл.
Но Кинг не хотел признать свое поражение.
– А вы не спросите у него, какая пташка пела сегодня под окном? невинно произнес он.
– Пташка? - остатки бровей мисс Гримбл взлетели под самый верх лба.
– Да, пташка, - уже свирепея, повторил Кинг. - Она пела так; тинь-тир-ли-люли-тинь!
– Как, как?
– Тинь-тирли-люли-тинь! - заорал Кинг в микрофон.
– Я так и должна сказать - тинь? - мисс Гримбл безжалостно добивала его.
Кинг ударил по клавише и выключил канал внутренней связи. Его обидели. Он пытался поделиться радостью - его не поняли, хотел пошутить - на него обиделись, он предложил мир - тогда обидели его самого. Нет, не зря пятнадцать лет назад он дал зарок оставлять при себе и свои несчастья, и свои радости, ибо и то, и другое люди встречают равно неприязненно. Радости, потому что они чужие, несчастья, потому что этого добра у всех своего достаточно. Праздный разговор с экономкой с самого начала был чреват ссорой, нужно было предвидеть это.
Так продолжал думать Кинг, погружаясь в бассейн. Мысли отвлекали его от плаванья, в конце концов он застрял на мелком месте, там, где в бассейн выходила труба с подогретой водой. Теплые струи обтекали тело, навевая дремоту.
– К черту! - разозлился Кинг. - Портить такое утро из-за стычки с мисс Гримбл! Не будет этого.
И, оттолкнувшись от стенки, он поплыл. Предки наградили его крепким костяком земледельца - плечи широко разнесены на массивных ключицах, от этого гребок получается емким, и тело, как торпеда, вылетает на поверхность.
Потом он вылез на теплый гранит бортика и растерся полотенцем. От плаванья в мышцах возникло ощущение томной усталости, а кожа все еще помнила ласковый холодок воды.
Вода… Удивительная субстанция! Тяжелая и невесомая, прозрачная и сплошная, податливая и твердая! Как могло возникнуть такое из неосязаемых молекул двух газов? И хотя Кинг лучше, чем кто-либо другой, зная, как это произошло, он не мог отказать себе в удовольствии наивно восхищаться изумительной этой средой.
Возвращаясь в дом, он увидел, как за кустами мелькнула спина Нокса. Кинг хотел было окликнуть его, чтобы спросить о пташке, которая пела в кроне вяза, но, представив, как задрожал бы Нокс, если бы он вздумал заговорить с ним после пятилетнего молчания, передумал. В библиотеке у него хранился полный Брэм, по которому можно узнать о любой пташке без всякой помощи Нокса.
Несколько метров отделяло его от входа в дом, когда в глаза ему сверкнул солнечный зайчик. Кинг вздрогнул, так и есть - над оградой, как мачты в гавани яхт-клуба, колыхалась целая роща шестов с прикрепленными телекамерами. После нескольких лет затишья, когда Кинг начал уже надеяться, что о нем прочно забыли, камеры все чаще стали появляться над оградой.
Послав к чертям всех репортеров с их дурацкими затеями, Кинг легко взбежал по ступенькам, и за ним захлопнулась дверь.
– Завтракать, мисс Гримбл! - крикнул он, войдя в комнату и включив канал связи.
В стене раскрылся проем, и транспортер доставил поднос с завтраком, Вдохновленная ссорой мисс Гримбл превзошла самое себя: дымились округлые ядрышки картофеля в узорчатых лапках укропа, редиска нарядно алела среди пучков зеленого лука, а простокваша застыла в горшочке монолитным куском.
– Вы чудо, мисс Гримбл! - воскликнул Кинг. - Что бы я делал без вас!
Лесть! Нет более простого и надежного средства коммуникации.
– Я очень рад, что вы живете у меня, - пел Кинг, наслаждаясь пищей. - А вам, должно быть, нелегко со мной.
– Не с вами, а с экраном телевизора, - проворчала мисс.
– Но ведь на экране - я.
– Иногда мне кажется, что вас нет, - ответила экономка, - что все это обман, передача из телестудии.
"Сейчас пришлю на транспортере пустые тарелки, и убедишься, что я существую", - подумал Кинг, но вслух сказал иное:
– Благодарю, мисс Гримбл, завтрак был великолепен! Теперь сигарету, и больше мне ничего не нужно.
– Тогда отключите экран, - послышалось из динамика, - я не выношу табачного дыма.
– Браво, мисс, браво! - Кинг захлопал в ладоши. - Великолепная шутка!
– Горькая шутка, сэр! - вздохнул динамик.
Старушка вконец расстроилась, надо было как-то утешить ее.
– Послушайте, мисс Гримбл, - начал Кинг, наслаждаясь сигаретой, - ведь я не против, чтобы вы пригласили гостей. Веселитесь, пейте коктейли… Почему вы не делаете этого?
– Потому что все время чувствую себя виноватой! - с жаром ответила женщина. - Я проработала у вас пятнадцать лет и за это время видела вас лишь однажды, когда вы расшиблись в бассейне и за вами приехал санитарный автомобиль. - Мисс Гримбл замолчала. На лице ее появилось страдальческое выражение. - Мне постоянно кажется, что вы не хотите меня видеть, потому что я в чем-то провинилась. Если б вы знали, как это трудно!
– Но ведь я сторонюсь не вас именно, мисс Гримбл. Я не допускаю к себе никого.
– Так зачем это? Вы умнейший человек, сэр Томас, что заставило вас заточить себя в эту конуру, пропахшую табаком?
Кинг почувствовал, что до очередной ссоры осталось два-три слова.
– Мисс Гримбл, сегодня прекрасное утро, - медленно выговорил он. - И чтобы не портить себе его, давайте на этом закончим, наш разговор.
– Вы рассердились на меня? - помолчав, спросила мисс Гримбл.
– Вы рассердились на меня? - помолчав, спросила мисс Гримбл.
– Нет, - ответил Кинг, стиснув зубы.
– Если позвонят из города, соединить с вами?
– Нет.
– Ведь сегодня особенный день, будет много звонков…
– Нет!
– Всего доброго, сэр!
Послышался щелчок - мисс Гримбл отключилась.
– Упрямый старик! - добавил Кинг за нее. Несмотря на все рифы и подводные камни, ему все же удалось привести корабль своего настроения в спокойную гавань.
Насвистывая, он настроил компьютер на поиск в библиотеке и набрал шифр томов Брэма. Можно было воспользоваться системой электронного воспроизведения и читать текст с экрана телевизора - компьютер хранил в своей памяти всю библиотеку, которая умещалась на рулоне магнитной пленки размером с блюдце. Но Кинг любил книги. Их запах, шелест пожелтевших страниц, потертые корешки с золотым тиснением…
Через минуту транспортер доставил нужный том, переплетенный в зеленую шагрень. Устроившись в любимом кресле, Кинг закурил сигарету и принялся рассматривать иллюстрации. Они были выполнены в древней манере черно-белых гравюр, с поразительной выпуклостью передававших мельчайшие детали птичьего оперения. На перышках был прорисован каждый волосок. Особенно поразил Кинга рисунок, изображавший полевого воробья. Прекрасно запечатлел художник, как острый коготок птички проколол травинку, приникшую к земле. Каким терпением надо было обладать, чтобы нанести на медную доску бесчисленное множество линий различной толщины, которые чудесным образом соединялись в изображение предметов и животных! И хотя этого же можно достичь простым нажатием пальца на кнопку фотокамеры, труд искусного мастера не бесцелен, ибо ни одна фотография не смогла бы передать самодовольства этого воробья, когтистой лапкой попирающего землю. И все же замечательное это искусство погибло. Люди лишились дара терпения. Репортеры, фотокамеры, телекамеры, целая роща телекамер над оградой…
Кинг тряхнул головой - не мог он, несмотря на старания, всецело отдаться любимому занятию. В голове роились нелепые мысли, какое-то раздражающее беспокойство отвлекало внимание. Не мог же подействовать шабаш, который затеяли с утра репортеры за оградой его сада, или спор с мисс Гримбл! То и другое случалось едва ли не каждый день и давно превратилось в обыденное. И все же, чувствовал Кинг, именно это мешало ему наслаждаться гравюрами.
Усилием воли он попытался вернуть себя к книге, но вместо этого почему-то вспомнил одну из последних фраз, которую произнесла мисс Гримбл перед тем как отключиться:
– Сегодня особенный день, сэр, будет много звонков.
– Я слышу об этом с утра! Особенный день, особенный день! - он в ярости захлопнул книгу. - Надо, наконец, выяснить, в чем состоят особенности дня…
Чертыхнувшись, он включил канал внутренней связи, чтобы задать мисс Гримбл этот вопрос, но, прежде чем телевизор прогрелся, он успел красочно представить себе всю громоздкость предстоящего объяснения, и его палец как бы сам по себе завис над клавишей, против которой на панели значились буквы ТВ, и опустился. Компьютер тотчас же исполнил приказ - телевизор Кинга впервые за последние годы включился в программу национального телевидения. Звук, как и положено, появился раньше изображения, и с первых же слов Кинг понял, что лучшего момента он выбрать не мог - шла передача о… нем.
– Сегодня на устах людей всего мира, - рокотал баритон диктора, - как и пятнадцать лет назад, одно имя - Томас Кинг, светило мировой науки…
Кинг занес руку над злосчастной клавишей.
– В такой день, - продолжал диктор, - мы должны были бы представить вам великого ученого. Но из-за чрезмерной занятости сэра Томаса получить интервью нам не удалось.
– Знают, что гоню репортеров в шею, - с удовлетворением пробормотал Кинг.
Но диктор тут же поспешил обрадовать зрителей, что им покажут "обитель величайшего ученого современности". На экране появились кадры, и Кинг увидел свой дом под вязом и даже успел разглядеть какое-то движение на дорожке. Не иначе как это был он, когда, возвращаясь с купанья, увидел шесты с камерами над оградой и шмыгнул в дом. Небогатый улов, однако.
– Вот окно кабинета, где работает человек, гений которого оплодотворяет науку наших дней, - пояснял диктор, и Кинг фыркнул:
– Я уже оплодотворяю науку!
– В тенистом саду вы видите бассейн, - диктор таял от умиления. Говорят, ежедневно сэр Томас проплывает около двадцати миль.
– Идиот! - зарычал Кинг. - Для этого пришлось бы плавать все двадцать четыре часа в сутки.
– Сэр Томас, - продолжал диктор, - большой любитель…
Здесь его голос был заглушен шорохом и треском.
– Ну? Что ты хотел сказать? - крикнул Кинг в телевизор. - Большой любитель виски?
Помехи прекратились, но вместо диктора Кинг с удивлением услышал незнакомый голос, настороженный и тихий:
– Алло?! Мистер Кинг!
Кинг даже вздрогнул от неожиданности.
– Что такое? Кто говорит?
– Мистер Кинг, я - Гарри Хоган, - послышалось из телевизора, в то время как экран затянуло мутной рябью. - Гарри Хоган, репортер…
– Ре-пор-тер?
Рука Кинга потянулась к клавишам, но каким-то образом Хоган угадал это движение и завопил в микрофон:
– Мистер Кинг, умоляю, выслушайте меня!
Должно быть, Кинг здорово растерялся, иначе никакие мольбы не смогли бы его остановить. В течение пятнадцати лет ни один репортер, несмотря на самые отчаянные попытки, не смог даже приблизиться к нему, и вдруг некий Хоган пролез в святая святых - в его комнату! Было от чего растеряться. Но как он влез в телевизор? В Кинге пробудилось профессиональное любопытство исследователя.
– Откуда вы говорите? - спросил он. - Кто соединил вас со мной?
И Хоган торопливо объяснил, что специально для этой цели он заказал аппаратуру и установил ее в соседнем доме, организовав там своего рода телецентр, излучатель которого был постоянно направлен на антенну Кинга. В течение трех недель он не отходил от аппарата, дожидаясь, когда Кинг включит свой телевизор, и наконец дождался.
– Не отключайтесь, мистер Кинг, - попросил Хоган в заключение. - В это дело я вложил все, что у меня было.
– Лучше бы вы направили свое воображение на более полезную цель, проворчал Кинг.
– Я репортер, мистер Кинг, - ответил Хоган. - У меня нет более желанной цели, чем получить у вас интервью. У маленького человека - маленькие цели, - желая разжалобить Кинга, добавил он, но едва не просчитался.
– Сейчас же прекратите унижаться! - рявкнул Кинг.
– Это зависит от вас, сэр, - залепетал Хоган. - Несколько вопросов, не ради меня, ради моих детей.
– Мне нет до них дела, - отрезал Кинг. - Вы плодитесь, как кролики, я не желаю помогать вам в этом.
– У меня больная мать, - тихо сказал Хоган. - Я не хотел говорить, но деньги мне нужны, чтобы устроить ее в хорошую клинику.
Кинг заколебался. Почти отмершее уже благоговение перед словом "мать" некстати зашевелилось в нем.
– Ваше разбойничье орудие может навести изображение на моем экране? нахмурившись, спросил он.
– Конечно, сэр! - радостно откликнулся Хоган. - Если вы включите свой канал…
Кинг щелкнул клавишей, и на экране появилось лицо человека лет тридцати пяти. Аккуратный пробор, бачки - типичная физиономия репортера, вот только глаза были излишне задумчивы, даже грустны. Похоже, не врет насчет больной матери.
– Такими вещами не шутят, сэр, - скорбно заметил Хоган, должно быть, уловив сомнения на лице Кинга. Теперь и он его видел не своем мониторе.
– Ладно, - сдался Кинг. - Давайте ваши вопросы. Только быстрее. Быстрее!
Хоган распахнул блокнот.
– Я написал тут кое-что о вашей теории структурной рекомбинации, разрешите прочесть, может быть, где-то напутано?
– Валяйте, - вздохнул Кинг.
– Пятнадцать лет назад, - начал читать Хоган, - великий ученый нашего времени…
Пятнадцать лет назад Кинг не был великим ученым. Рядовой физик, он отличался лишь упорством, с каким корпел в своей лаборатории, стойко снося последствия безвестности, самым тяжелым из которых было полное отсутствие внимания к его работе. И вдруг он получил все, в том числе и те пышные титулы, какими сыпал сейчас Хоган в благоговейном экстазе обывателя, встретившего на улице кинозвезду. Будь эта трескотня свидетельством того, что люди, наконец, заметили и оценили его самоотверженный труд в течение десятилетий, Кинг отнесся бы ко всему терпимей. Но идолом его сделали не годы изнурительного труда, а всего лишь одна простенькая мысль, которая могла бы прийти даже школьнику. И это назвали теорией структурной рекомбинации, примитивно до тошноты: взять смесь трех углеводородов А, В и С, поместить в условия сверхвысоких давлений и нейтронных пучков большой плотности - и образуется новый углеводород АВС, обладающий способностью самостоятельно увеличивать массу за счет присоединения атомов водорода и углерода из окружающей среды.